Запертые двери (СИ) - Бер М. Игорь. Страница 13
Вышеупомянутые имена были, все же, более приближены к ней, по причине того, что в каждое лето, по окончанию экзаменов, вот уже второй год они отправлялись в дорожное путешествие по живописным местам страны. И этот год не должен был быть исключением.
Комната в студенческом городке, где жила Мэри Рирдон со своими соседками, ничем не отличалась от остальных, разве лишь тем, что в ней всегда было тщательно прибрано. С самого раннего детства она приучила себя к чистоте и порядку. Ее этому научила не мать, как многих других девочек, а отчим. Но это совсем не значило, что Тадеус Гришам - ее отчим - стал хорошей заменой ее отцу. Совсем наоборот, он был садистом и тираном, который считал единственным методом воспитания побои, а поощрения и ласка могли только навредить ребенку. Так он любил говорить матери Мэри - Инесс Рирдон, хотя Мэри была уверена, что к воспитанию все побои не имели никакого отношения. Просто Гришам был из той категории людей, у которых не хватало любви ни на кого, кроме самого себя.
Мать Мэри - Инесс Рирдон, - в уходе мужа винила дочь. Она никогда не говорила об этом прямо, но девочке и так было все понятно, уж слишком охладела она к дочери. Не было больше поцелуев на ночь, не было ее любимой яичницы-глазуньи на завтрак, не было разговоров о том, как она провела очередной день в детском саде. Да и забирать из сада дочь, мать все чаше забывала, вследствие чего воспитательница сама отвозила ее домой. Как правило, после таких случаев миссис Альварес подолгу беседовала с Инесс Рирдон, а маленькая Мэри тихо сидела в своей комнате и вслушивалась в обрывки слов, которые доносились с кухни. Миссис Альварес твердила, что девочке (то есть Мэри) нужна заботливая мать и если Инесс не под силу уделять ей нужного внимания, тогда стоило обратиться в органы опеки. Инесс Рирдон, после таких слов, начинала плакать и умолять ее воспитательницу не делать этого. Миссис Альварес соглашалась с ней, говоря, что Мари будет все же лучше дома, чем в приюте, после чего отбывала.
Около двух-трех недель Инесс Рирдон усердно исполняла роль хорошей матери, а затем все возвращалось на круги своя. Но это не были самыми худшими изменениями в ее жизни. Они настали тогда, когда ее мать впервые появилась дома пьяной. Мэри тогда уже исполнилось шесть лет. Мать явилась за полночь и передвигаться на своих ногах она не могла, а потому ее принесли двое незнакомых мужчин. Они положили Инесс на коврик в прихожей, с надписью "Добро пожаловать" и отбыли. Перенести мать на постель, Мэри не удалось, а потому она подложила матери под голову подушку, сняла с нее обувь и верхнюю одежду и затем укрыла одеялом. В эту ночь она тоже не спала в своей постели, так как ей казалось это непозволительным, неправильным по отношению к матери. А потому, она постелила себе на полу в своей комнате и улеглась спать.
Следующим удар судьбы стало увольнение Инесс Рирдон с фабрики по переработке кожи, на которой та работала последние пять лет. Теперь ее мать сидела дома, но больше внимания дочери она не стала уделять.
Затем к ним в гости все чаще начали наведываться мужчины, вначале только по вечерам, затем и круглосуточно. В таких случаях, если дело приходилось на субботу или же воскресенье, Инесс просила свою дочь прогуляться (если дело было днем) или просто закрыться у себя в комнате (в случая вечера).
От приятелей ее матери всегда плохо пахло. От одних пахло табаком или чем-то еще хуже (позже Мэри узнает, что так пахнет "травка"). От других сгнившими фруктами (также пахло и от ее матери). От третьих сильно несло потом и сухим дезодорантом.
Длилось все это, к счастью, недолго. Нечистоплотные мужчины перестали посещать их дом, а вскоре ее мать перестала пить и даже нашла работу. Мэри не знала о причинах повлекших к таким кардинальным изменения в жизни ее матери, но в каждую ночь она молилась Богу, в которого теперь уже не верила, чтобы Он помог матери больше никогда не возвращаться к прежней неправильной жизни.
В один пасмурный день ранней весны, когда Мэри исполнилось уже двенадцать, Инесс Рирдон вернулась с работы домой пораньше в обществе незнакомца. Вначале это Мэри насторожило, но, увидев, что ни он, ни она не выглядят пьяными, а на лице матери сияла улыбка, Мэри слегка успокоилась. Мать представила мужчину как Тадеуса Гришама - "
Твой новый папа
". Мэри не смогла сдержать дрожь во всем теле, по большей мере не из-за сказанных матерью слов, а из-за того, что та разговаривала с ней как с маленьким ребенком.
Конечно, Мэри в душе была против появления в их доме незнакомца, но радости было больше, так как вместе с Тадеусем Гришамом их жизнь вернулась впервые после стольких лет в прежнее русло. И даже подаренная им кукла, которая была не совсем новой и была игрушкой уже прошедшего ею возраста, привела Мэри в самый настоящий щенячий восторг, за которую она искренне поблагодарила отчима.
От Тадеуса Гришема, как и от ее настоящего отца, пахло древесиной (обоняние всегда отрезвляет память), от чего Мэри еще спокойнее стало на душе. Но помимо древесины от него пахло и дрожжами. Как стало известно позже, Тадеус Гришам просто обожал пиво и выпивал его в огромном количестве, при этом не пьянея.
После, о ней забыли и вспоминали лишь, когда надо было убраться по дому (Гришам был ярым аккуратистом), сходить за покупками (в основном за пивом и вяленым мясом) или постирать и погладить одежду. Как выяснилось, Гришам был плотником, работал только если у него были заказы от частных лиц и практически не имел друзей, а потому целыми днями просиживал дома, перед телевизором, сжимая в руке (а вернее в ручище, ведь человеком он был упитанным) очередную банку с пивом. По большому счету он не замечал Мэри, изредка отвечал на осторожно заданные вопросы Инесс и предпочитал говорить сам с собой, обращаясь к телевизору. Но почти в каждую ночь Мэри слышала за стенкой, в комнате матери и отчима, скрипы старенькой постели и редкие стоны.
Вскоре начались побои. Все чаще сильные и безжалостные. Тадеус Гришам бил ее по любому поводу: "Почему пиво не холодное?!"; "Почему еда уже остыла?!"; "Почему на рубашке осталось мятая полоса?!". Затем шли сильные удары по лицу, ладонью или кулаком, от которых в глазах темнело, в ушах звенело, а место удара пульсировало от боли, из носа и треснутых губ текла кровь, а все тело равнялось с полом. Если Мэри начинала плакать от боли и отчаяния, на нее тут же сыпалась новая волна ударов.
Отсутствие зашиты матери (которой тоже доставалось от Гришема), а также полное ее безразличие, заставило Мэри действовать. Не дожидаясь открытых переломов и тяжелых сотрясений мозга, она сбежала из дома в возрасте четырнадцати лет, сбежала из Эпсона, а через три недели и из самого штата Теннеси.
Около трех недель она шла только вперед, напоминая себе, что с каждым шагом отдаляется от родного дома и от матери, и это придавало ей сил идти дальше, не думая о том, как сложится ее жизнь в будущем. Она просто шла, не имея ни цента в кармане, ни одежды на замену, ни знакомых у которых можно было остановиться. Когда голод ее слишком донимал, она стучалась в дома и просила еды. Кто-то давал в надежде ее больше не увидеть и тут же захлопывал перед ней двери. Кто-то (чаще пожилые старушки) приглашал ее к себе, кормили, и разрешал принять ванну, после чего дарили кое-какие вещи из тех, что оставались от давно выросших детей и конечно опрашивали ее: кто она, откуда и почему бродяжничает? Мэри всегда говорила правду, так как не видела причин для лжи. Ее слушали и качали от сопереживания головой, затем шли предложения позвонить в органы опеки бездомных детей (а однажды ей даже предложили остаться навсегда), но Мэри отказывалась, благодарила хозяев и спешила покинуть их дома.
Она голосовала на хайвэе у западной границы штата, когда перед ней остановился не новый, но ухоженный "Форд". За рулем сидел парень, не старше возраста разрешающего ему иметь водительские права. Мэри открыла дверцу у пассажирского сиденья и спросила, не подвезет ли он ее.