Девушка на причале (ЛП) - Липперт Джордж Норман. Страница 3

    Когда Петра встала из-за стола, она спрятала кусок оставшегося тоста со своей тарелки. Она обогнула стол и передала тост Иззи. Девочка взяла его и улыбнулась, откусывая кусочек.

- Я рад, что ты догадалась взять с собой палку, - многозначительно сказал дед, пока повозка, запряженная единственной старой лошадью фермы, катилась по разбитой дорожке. В задней части повозки подпрыгивали и гремели сельскохозяйственные инструменты и мешки с удобрением.

    - Это не палка, дедушка, - устало сказала Петра. - Это палочка. Называй ее своим именем.

    - Не следует нападать на хозяйку дома, - пробормотал дедушка. – Никому от этого не легче.

Петра вздохнула. Они начинали этот разговор уже много раз.

    - Как насчет тебя? Ты просишь меня поехать с тобой, чтобы с помощью магии убрать камни с поля и поднять упавший забор. Что, если она узнает об этом?

    - Она не узнает, - спокойно ответил дед. - Я не скажу, потому что я слишком ценю твою помощь, и ты не скажешь, потому что это дает тебе единственный выход для твоих способностей.

    - Мои способности? - сказала Петра, глядя на него. - А ты? Ты совершенно забыл, кто ты?

    - То, что ты моя внучка, не оправдывает твою наглость, - сказал бесстрастно старик, хватая вожжи. Петра достаточно хорошо знала прошлое своего деда и знала, что он упорно выступает против всякого обсуждения его. В отличие от других смешанных пар, Филлис рано обнаружила истинную магическую сущность Уоррена Морганштерна, и энергично не одобряла этого, так что в качестве брачного договора Филлис настояла, чтобы ее жених-волшебник отказался от магии и сломал свою палочку.

    - Я сделал свой выбор, - продолжал дед, немного помолчав. – Ты можешь не понимать его, но тебе это и не нужно. Достаточно скоро ты уйдешь, и тебе не нужно будет больше думать о Филлис или обо мне. На самом деле, учитывая все, я удивлен, что ты вообще вернулась сюда, после того как ты окончила школьное обучение и стала взрослой.

    Петра не ответила. Правда заключалась в том, что она не знала, почему она вернулась. Петра всегда думала, что, как только она достигнет совершеннолетия, она никогда больше не ступит в дом, где она выросла, и будет рада избавлению. И все же после окончания школы, почти не осознавая этого, Петра обнаружила себя в узкой кровати в холодной голой комнате, которую она знала всю свою жизнь. Она хотела уйти, хотела порвать со старой жизнью и начать новую жизнь, но, по причинам, которые она не совсем понимала, она все еще находилась здесь. Возможно, причиной была Иззи. Петра всегда присматривала за ней, как могла. Девушка действительно была простоватой, как напоминала ей Филлис каждый день, но она не была глупой. Ее детская непосредственность втайне восхищала Петру, которая использовала каждую редкую возможность поиграть с девушкой, мимолетно и без ведома Филлис, «до наступления ночи», как называла это Иззи.

      Иззи была единственным человеком, с которой Петра могла бы поговорить о магии, хотя они поклялись хранить это в секрете. Девочка любила истории Петры о волшебной школе, про уроки левитации и полеты на метле, про превращение одних предметов в другие. Она восхищалась рассказами Петры о магической пьесе, Триумвират, в которой Петра играла роль во время ее последнего курса школы. В редкие моменты свободного времени Петра и Иззи направлялись к небольшому озеру, находящемуся на краю их фермы. Там, скрытая от дома деревьями, Петра немного колдовала для Иззи, заставляла ее кукол подниматься в воздух и танцевать, или превращала камешки в крошечных бабочек, когда Иззи бросала их в воздух.

     Однажды Петра и Иззи сидели на краю крошечного причала, размахивая ногами и наблюдая, как стрекозы летают над рябью волн, и говорили о таинственном магическом даре Петры.

    - Откуда ты родом, Петра? - спросила Иззи, глядя на нее снизу вверх и щурясь на полуденном солнце.

    - По правде говоря, я не знаю, - ответила Петра. - Твой отчим ... не любит говорить об этом.

    - А папа Уоррен волшебник?

    Петра слегка пожала плечами и посмотрела на воду.

    - Вот бы я была ведьмой, как ты, - сказала Иззи, откинувшись на свои маленькие пухлые руки. - Но я ведь не ведьма?

    Петра повернулась и улыбнулась своей сводной сестре:

    - Я не была бы слишком уверена, Иззи. То, как ты можешь отправлять мысли своим куколкам… Это своего рода колдовство, ты так не думаешь?

    Иззи сморщила лицо задумчиво. Наконец, она сказала:

    - Это колдовство, но не совсем. Я ведь не мадл?

Петра уже давно не поправляла Иззи в магической терминологии. Она покачала головой.

    - Нет, ты не совсем мадл. Слишком много в тебе магии.

    - Я где-то посередке, - твердо сказала девушка, снова садясь. - Застряла между ведьмой и мадлом. Это не так уж плохо, правда?

    - Тогда ты вадл, - сказала Петра, усмехаясь.

    - Я вадл, - согласилась Иззи. – Вшивый вадл.

    Петра покачала головой, смеясь, и толкнула Иззи, как будто намереваясь бросить ее в озеро. Обе девушки начали бороться, весело хихикая, в то время как солнце опускалось над озером, медленно окрашивая его поверхность в золото.

- Филлис жалуется на пауков, - сказал дед Петры, рывком останавливая повозку и резко выводя Петру из задумчивости.

    - Что? - спросила она, моргая.

    - Пауки, - повторил ее дед, спускаясь на грязную тропу. - Внизу на причале. Ты знаешь, что она любит иногда пить чай там после обеда. Я подумал, может быть, ты избавишься от них для нее.

    Петра прищурилась, глядя на деда:

    – Откуда ты узнал, что я думала о причале?

    Уоррен Морганштерн взглянул на внучку.

    - Я ничего такого не знал. Филлис упомянула об этом сегодня утром, вот и все. Ты же не будешь распускать слухи, что я читаю мысли, или этому никогда не будет конца.

    Это была его шутка, но Петра не улыбнулась. Дело в том, что ее дедушка не мог полностью отрицать свою кровь волшебников, даже если он переломил свою палочку на две части и сжег в дровяной печке (какой это был красочный огонь!). Палочка делает волшебника не больше, чем конверт делает письмо. Уоррен Морганштерн действительно мог читать мысли, по крайней мере, в смутной, туманной форме, и эта способность, казалось, только увеличилась, когда он отказался от всех других выражений своей волшебной природы. Петра полагала, что он даже сам не знал этого, но она видела его дар в действии бесчисленное количество раз. Этот дар проявлялся, когда он возвращался с поля с сорванным букетом из полевых цветов для Филлис в те дни, когда она была наиболее раздражительной и злой. Цветы охлаждали ее настолько, чтобы сделать вечер терпимым. Он проявлялся и в том, что дед замечал, когда продавец на рынке хотел обмануть покупателей, придерживая большой палец на весах. И в редких, но своевременных словах похвалы или скупой нежности по отношению к Иззи и даже к самой Петре - всегда, когда они больше всего нуждались в этом.

    Дедушка не был сильным по характеру человеком, но он не был плохим. И он был до сих пор, несмотря на Филлис и его собственное добровольное отречение, волшебником.

    - Разве у тебя нет какого-нибудь средства, чтобы убить пауков? - проворчала Петра, слезая с повозки и вынимая свою палочку из рукава. – В скобяной лавке полным-полно такого рода вещей.

    - Твой способ аккуратнее, - ответил ее дед, выходя в поле. - Не говоря уже дешевле.

    Петра вздохнула и последовала за дедом. Они еще были в пределах видимости дома, в верхней части холма, с которого открывался вид на всю ферму. По крайней мере, это утро доставит ей небольшое удовольствие - поднимать с помощью левитации огромные камни, которые были выворочены из земли дедушкиным плугом. Уже порядочная груда камней лежала у основания большого, корявого дерева в центре поля - «Древа желания», как назвала его Иззи безо всякой видимой причины. Филлис предполагала, что Уоррен и Петра таскали камни вручную, и она была достаточно эгоистичной, чтобы подумать что-нибудь другое. Это было хорошо, так как, если бы она обратила более пристальное внимание, она бы увидела, что некоторые из камней в куче можно было бы точнее охарактеризовать как глыбы. Многие из них были гораздо тяжелее, чем мог бы поднять даже очень сильный человек, не говоря уже о тощем семидесятилетнем старике и девочке-подростке.