Козырная дама - Соловьева Татьяна. Страница 23

В жизни Елизаветы была острота запретной игры.

Время от времени старые знакомые жаловались на трудности, ужасное время, беспорядки в городе. Елизавета выслушивала, не спорила, но про себя думала, что для нее-то это время самое лучшее. И дело вовсе не в достатке, хотя и нравилось, что не нужно ни себе, ни сыновьям ни в чем отказывать. Елизавета жила! Не существовала, не тянула воз, не выживала, а именно жила.

Жизнь ее будто раскололась на две части. В той, первой, она закончила институт, работала в юридической консультации, советуя несчастным женам, как при разводе ловчее обмишурить мужей, чтобы и новый цветной телевизор, и старый сервант, купленный двадцать лет назад в рассрочку, при разделе имущества достались именно супруге. Заниматься этим Елизавете было скучно и противно. Все было скучно, и все было противно — и дурацкая работа, и муж, которого, казалось, навечно приговорили к внеплановым операциям и ночным дежурствам в больнице, как будто во всем городе, кроме него, не было другого хирурга.

Единственное, что нравилось тогда Елизавете, — это последние минуты перед сном: уже засыпая, она придумывала разные способы избавления от скуки, рутины, будней. Но наступало утро, и ничего не менялось. И все же однажды она нашла такой способ. Тогда ей казалось, что придумано неплохо, но теперь понимала, как мелки прошлые удачи, как смешны прошлые радости.

Впервые это пришло в голову, когда она, стараясь если не сосредоточиться, то хотя бы продемонстрировать внимание, выслушивала массивную тетку, выкрашенную под белокурую бестию. Тетка пришла в юрконсультацию посоветоваться все о том же — как при разводе повыгодней разделить имущество. Она перечислила квартиру, дачу, машину, гараж, потом принялась рассказывать, какие именно шкафы входят в импортный мебельный гарнитур. Елизавета слушала и чувствовала: надолго ее не хватит — еще одно слово клиентки, и она взорвется, наговорит гадостей.

Последней каплей стало подробное описание сервиза, называющегося «Мадонной». В середине восьмидесятых был такой писк моды — перламутровые чашки и тарелки, расписанные сценами из жизни французских кокоток времен маркизы де Помпадур.

— Вы представляете, меня больше всего возмутило то, что оно — на этом слове было сделано красноречивое ударение, дескать, не муж, не отец моих детей, просто «оно» — хочет забрать этот сервиз. Говорит о каких-то правах, так как это подарок его матери. Да, «Мадонна» была подарена его матерью, но подарена мне! Почему же я должна его отдать?

— На сколько персон сервиз, вы говорите? — неожиданно оживилась Елизавета.

— На двенадцать! И к тому же он чайно-кофейный.

— Это просто замечательно, что сервиз не на шесть персон, а на двенадцать! — вдруг радостно воскликнула Елизавета.

— Почему? — не поняла гидроперитная бестия.

— Когда при разделе имущества суд присудит разделить сервиз пополам, каждому из вас достанется по персональному сервизу на шесть персон, — подлила Елизавета масла в огонь, но клиентка, кажется, не уловила иронии. — Вы какой себе выберете — чайный или кофейный?

— Никогда! — голос клиентки умер, будто и вправду жизнь ее оборвалась со словами Елизаветы. — Слышите, никогда ни один суд не заставит меня пойти на это! «Мадонна» — неделима!

Выпроводив через полчаса владелицу перламутровой и неделимой «Мадонны», Елизавета поднялась из-за стола, собираясь пойти в соседний кабинет, где они обычно пили чай. И вдруг, пораженная шалой мыслью, неожиданной и волнующей, бессильно опустилась на стул.

Придя в себя, Елизавета взяла листок, куда в начале разговора записала данные клиентки. Долго смотрела на него, усмехаясь, склонив голову, словно хотела что-то получше рассмотреть, поточнее запомнить.

Через несколько дней снова приходила та же клиентка, гневно жаловалась на мужа-подлеца, который тайком унес из сервиза четыре чайные чашки и сахарницу, отчего «Мадонна» утратила свою ценность. Елизавета слушала вполуха, снова переживая чувства, которые она испытала, когда подбирала ключи и, дрожа от возбуждения, складывала перламутровые чашки в сумку.

А потом были другие клиенты. Не таясь, они рассказывали юрисконсульту о себе, о своих квартирах, дачах, машинах, гарнитурах и хрустальных вазах.

И она снова сделала это.

И снова.

Брала по мелочи. Золотые сережки, флакон французских духов, хрустальную вазочку. В какой-то квартире ей попалась на глаза коробка с новыми туфлями. Примерила. Они оказались впору. Прихватила и туфли.

Деньги Елизавета обычно не брала. Лишь однажды. Она прозвонила квартиру и, обнаружив, что дома никого нет, подобрала ключи. Но вышла ошибка — на диване спал пьяный хозяин. Елизавета хотела было так же тихонько выскользнуть, но взгляд упал на брошенные посредине комнаты брюки. Из кармана вывалились смятые троллейбусные талоны, ключи, мелочь, а поверху лежало несколько сторублевок. Скорее из хулиганских побуждений, чем из желания своровать деньги, Елизавета, стараясь не шуметь, прошла в комнату и подобрала купюры.

Деньги она потратила, туфли сносила, а все остальное, что было натаскано за два года, складывала в коробку на антресоли. Валентин, первый муж Елизаветы, по-прежнему пропадал на работе, ничего не замечая и делами жены не интересуясь.

Открылось все до банального просто. В одной квартире Елизавета взяла из шкатулки какую-то золотую побрякушку, сунула в сумку новую норковую шапку-ушанку, которую нашла в шкафу, и уже была в прихожей, уже открыла входную дверь, еще бы несколько минут — и уехала в лифте, как и всегда, удачливая и неуловимая. Но на этот раз Елизавете не повезло. Удача ей изменила. За открытой дверью стоял высокий седовласый мужчина. В тот миг, когда перед ним предстала растерявшаяся от неожиданности Елизавета, он доставал из кармана ключи. Хозяин даже не стал спрашивать, кто она такая и что делает в его квартире, втолкнул обратно в прихожую, оттеснил к ванной, где и закрыл на щеколду.

Когда Валентину сообщили, что жена взята с поличным и сейчас находится в следственном изоляторе, он поначалу не поверил, как не поверили в это и тихие, обремененные семейными заботами женщины из юрконсультации.

Елизавета заговорила сразу. С бравадой, больше похожей на истерику, рассказала следователю обо всех случаях кражи, открыла, где прячет похищенное. Хотя могла многое утаить — никто из потерпевших в милицию не обращался. Поскольку обычно исчезали одна-две вещи, думали на кого-то из своих, а то и вовсе не замечали пропажи.

— Зачем тебе это было нужно? — спросил Елизавету следователь, который помнил ее по юридическому факультету, на котором они учились почти в одно время.

— Тебе не понять, — улыбаясь, ответила Елизавета. — Ты что же думаешь, я жила, когда этим идиоткам давала советы, как делить их поганые шкафы и кастрюли? Или когда Валек перед сном, уже в постели, рассказывал о своих пациентах, болезнях, операциях, уколах, а потом устало и счастливо засыпал? А ты знаешь, я даже не огорчалась, что муж заснул, значит, у меня будет время помечтать, спланировать, когда пойду на следующее дело, куда… Это… это и есть настоящая жизнь…

Учитывая добровольное признание и помощь следствию, Елизавете дали два года условно. Права работать юрисконсультом ее лишили, муж ушел сам.

Так закончилась первая жизнь Елизаветы.

После суда Елизавета нашла Виктора Торопова, с которым познакомилась, когда работала в юрконсультации, и он взял ее на работу машинисткой в товарищество, созданное на базе бывшего общества участников афганской войны. Такие, как Виктор, всегда нравились Елизавете. Это был сильный, жесткий парень, полная противоположность ее бывшему мужу, которого она всегда считала хлюпиком.

А вскоре они поженились.

Виктор тогда был здоровее, хотя давали знать о себе не только простреленное в Афганистане легкое и непрекращающаяся боль в раздробленных костях ноги, но и все более частые психические припадки.

Чем только ни занимались Виктор и Елизавета, но ни одно из их дел не пошло — ни строительство, ни торговля земельными участками, ни маленький пивзавод.