За холмом (СИ) - Шишкин Дмитрий. Страница 21

– Ах, они уже и про это знают?

– Конечно, им известно всё, что касается услов̀ий содержания вашей семьи.

– Всё? – женщина в ярости вскочила. – Точно всё? А то, что они меня здесь насилуют, шантажируя моей судьбой и судьбой моего сына, им известно?!

По щеке художника сползла слезинка, он максимально аристократично выхватил грудной платок и стёр её.

– Мадам, я сожалею, но этим здесь никого не удивишь. Это естественно. Я думаю, когда он требовал вас разместить в его замке, это с самого начала предполагалось… – вдруг он замер, затем лихорадочно расправил берет и криво напялил его на голову. – Погодите-ка! Как понять – «они»?

– Они. Он и его сын, по очереди, каждый день! – женщина побледнела, это было видно сквозь слой белил и румян, села опять на стул с каменным лицом. Ей вдруг стало неловко перед этим незнакомым, по сути, человеком.

– О-о-о! – этот дуралей обрадовался так же искренне и непринуждённо, как и вчера, когда восхищался её реакцией на смерть сына. – Это же меняет всё дел̀о!

Женщина закрыла лицо руками и пробубнила сквозь ладони:

– Боже! Да что вы за человек такой?

Художник галантно подскочил к ней, тронул за плечо.

– Это меняет, меняет! Теперь у них не будет никаких сомнен̀ий! Это противореч̀ит нашему этическому кодексу людей чистой крови, который входит в наш Великий устный закон! Отец и сын не могут сожительствов̀ать с одной женщиной!

– Да что вы говорите!? – в голосе женщины было столько издёвки, что художник попятился. – Даже не думала, что у вас тут… У этих вот… Может быть этический кодекс. И что же их вдруг насторожило в таком сожительстве?

– Тут всё просто, – он развёл руками, искренне недоумевая, как такая умная женщина не понимает очевидных вещей. – Во-перв̀ых, тогда будет непонятно, от кого у неё дети. Это для людей чистой крови серьёзный вопрос, поскольку касается прав наследования́. А во-вторых, у нас очень плохая медицина. И сожительство с одной женщиной ставит под угрозу здоровье сразу и отца, и сына: если она больна, она заразит их обоих, и они могут умереть, не оставив больше потомств̀а, это может быть конец династ̀и!

– А, ну тогда понятно… – женщина приняла серьёзный вид и картинно кивала. – Тогда конечно, это этическая проблема.

– В том-то и дел̀о! – «француз» радовался так исступлённо, что не обратил ни малейшего внимания на иронию модели. – Это совершенно, абсолютно меняет картин̀у! Это достойный повод обратить против него всю мощь Великого закона и испросить для него кары у Великого голоса! Они его сожрут, выплеснут всю накопившуюся в отношении этого богатея ненависть! Заодно, конечно, списав все свои долги перед ним! – завершая спич, он заговорщицки и весело подмигнул.

Непонятно, откуда в этом жалком теле и интеллигентной душе было столько ярости, но она полыхала в глазах художника ещё долго, постепенно слившись с багряными лучами закатного солнца. Наброски его были ни к чёрту – раз шесть он всё стирал и начинал заново. Женщина послушно позировала, к ней вернулись силы и улыбка.

Глава X. День третий. Прописные истины

Праздничный день начался в доме члена Совета старейшин раньше, чем в городе: пока другие ждали извещения о решении Великого голоса устроить гулянья, здесь уже вовсю украшали коридоры, лестницы, гостиную и столовую флажками. Занесли и в комнату нашего путешественника целую гирлянду из голубых тряпок, и пока он спросонья хлопал глазами, служанки повесили её от окна до двери. На прикроватную тумбочку положили стопку чистой одежды. Сегодня, получается, праздничной. От повседневной эти яркие театральные шмотки отличались вручную пришитым кантом по всем краям. Кант не был однородным – он состоял из шёлковых тряпочек разных цветов, отчего сходство с клоуном было полнейшее.

Сходив в туалет (благо хоть канализацию и водопровод в этих домах сумели сохранить), он осторожно побрился впервые в жизни опасной бритвой, умылся и ещё добрых полчаса, одевшись, крутился перед зеркалом, растерянно себя разглядывая.

За этим занятием его и застал сын старейшины.

– Сегодня у нас праздничный завтрак. Но ты вчера плохо себя зарекомендовал, поэтому отец тебя не пригласил. Завтрак тебе подадут в комнату.

– А у нас принято по утрам здороваться, здравствуй! – несмотря на вчерашние угрозы и пережитые часы мучительных размышлений и страхов, настроение у мужчины было удивительно хорошим.

– А у нас не принято. Мы разговариваем только по делу. К чему эти лишние, ничего не значащие слова?

Настроение стало потихоньку выравниваться, приспосабливаясь к окружающей среде, то есть портиться.

– Ну хорошо, беру своё пожелание обратно.

Бегемотик обречённо махнул рукой.

– Вчерашний опыт тебя ничему не научил. Так ты долго не проживёшь.

– Я так понял, у вас тут и без того не модно долго жить. Так что причины найдутся… Ты, кстати, вчера начал рассказывать о вашей Большой войне, а можно поинтересоваться, почему вы так невзлюбили пришельцев?

– Ну… – франт замялся, – там очень много всего, а мне уже пора торопиться к завтраку.

– Коротко хоть!

– Если коротко, то тут много полезных ископаемых, а самый главный из них – нефть. Пришельцы появились, наладили её разработку. Сначала все были очень рады: деньги и всякие блага цивилизации сыпались на эту долину как из рога изобилия. Потом добыча стала падать. И начали появляться вопросы: почему мы должны поровну делиться доходами со всеми проживающими в долине племенами? не слишком ли много забирают себе пришельцы, ведь эта земля и её богатства – наши? Потом, когда добыча сократилась почти вдвое, пришельцы внезапно сократили нашу долю от прибыли почти в два раза, жадные ублюдки. У нас случился переворот. К власти пришёл Великий вождь, это был очень красноречивый человек, он мог убеждать. За ним пошли и простые люди, и элита. Он сместил губернатора, поставленного пришельцами, убрал всех его ставленников, поменял законы, стал вешать за любые преступления. А самое главное – он заставил пришельцев под страхом смерти их семей, которые он взял в заложники, вернуть прежние условия. Чуть позже он потребовал, чтобы все важные должности на нефтяном и других месторождениях заняли его люди, а не пришельцы. На удивление, добыча упала ещё сильнее, кое-где вообще в пять-десять раз. И вот тогда он окончательно раскрыл глаза народу на происки чужаков: он обвинил их в саботаже, что они специально вредили! Наш народ начал их убивать. Кое-кто сумел бежать…

– А добычу-то наладили?

Глаза у Бегемотика забегали, он попытался что-то невнятное промычать в ответ, но наш путешественник настойчиво смотрел прямо на него.

– Нет. Она совсем прекратилась. Проклятые пришельцы всё там уже добыли, – он встретился глазами с гостем-пленником, опустил их в пол. – А вообще, там официальная, скажем так, причина войны была в другом. Овца наша пропала.

– Овца?! – мужчина едва не подпрыгнул, сменить тему у сына члена Совета всё-таки получилось.

– Да, овца. Овца у наших пропала на территории пришельцев. Народ возмутился, и начались погромы. Потом, правда, когда уже со всеми было покончено, овца нашлась, вернее, её останки нашлись на нашей помойке, в центре города почти, – Бегемотик мерзко, как больной конь, заржал. – Её никто не пытался съесть или забрать шкуру – просто убили и выкинули.

– То есть война была на пустом месте? – в голосе мужчины прозвучали гневные нотки.

– Почему же на пустом. Не на пустом, я тебе уже рассказал, – франт надменно посмотрел на путешественника, ничего не понимающего в большой политике.

В комнату постучали и, как обычно, не дожидаясь ответа, зашли две служанки с завтраком, глянули по-собачьи на сына старейшины, тот повелительно кивнул, они накрыли стол и убежали.

– Мне тоже пора на завтрак. Сейчас с отцом решим вопрос о твоём расписании на этот день.

– Приятного аппетита! – мужчина согнулся в полупоклоне и махнул изящно, как мог, рукой.