Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Давыдычев Лев Иванович. Страница 58

— Неужели нельзя найти мне замену? Нервы… голова…

— Замена будет, но тогда тебя не будет, — уверенно пообещал Сынок. — Приведи в порядок собачку, чтобы она не искусала меня.

— Ничего не получится. Я полностью дисквалифицировался.

Сынок взял его обеими руками за горло и спокойно приказал:

— Попробуй. Собачка мне нужна. Я без неё отсюда не выйду.

— Дайте… подышать… и больше так… не… а то… [13]

— Дыши, дыши, а потом займись делом.

— Может… в клет… ке… уне…сёте?

— Тогда мы оба с тобой окажемся в клетке. — Сынок недобро усмехнулся. — Я не понимаю, что ты трусишь. Дело у нас поставлено прекрасно. Тебя за много лет не засекли. Я здесь устроился так, что даже в мечтах не мог представить. Но стоит тебе сделать хотя бы миниатюрную глупость, не говоря уже о крупной подлости, ведь ты всего лишишься, в том числе богатства и жизни.

— Не пугайте меня, пожалуйста, — плаксиво попросил Эдик. — Я попробую применить чужой метод на малюсенькой собачке, злобной, как взрослый тигр-людоед. Вы берёте кастрюлю…

— Кастрюлю?! Зачем?!

— Я выпускаю собачушку, вы накрываете её кастрюлей, а вот что делать дальше, я не знаю.

— Если ты вздумал шутить…

— Мне не до шуток. Я и так…

И тут раздался дверной звонок.

— Открывай! — приказал Сынок. — Я спрячусь! Да перестань ты дрожать! Это же кто-нибудь из твоих клиенток! Иди!

Шатаясь и держась рукой за стену, шпион Суслик, вернее, снова собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, пошёл к дверям, открыл.

Перед ним стоял, смущенно улыбаясь, Григорий Григорьевич. Он вежливо проговорил, входя в прихожую:

— Я всё-таки решил ещё раз обратиться к вам.

— Нет, нет, нет! Я больше не практикую. Мне необходим длительный пассивный отдых. Я взвинчен.

— Не надо никакой практики. А отдых лучше активный. А мне нужна собачка. Она у вас наверняка имеется. Продайте. И отдыхайте.

И тут Эдика осенило. Он торопливо, радостно заговорил:

— Будет, будет у вас собачушка именно такая, какая вам требуется! Завтра! А сейчас вы помогите мне при помощи вашего кастрюльного метода вылечить одну собачушку. Она приготовлена мною для очень важного клиента. Да, да, такого важного, что от него зависит судьба меня и моей квартиры. А я в благодарность вам завтра же продам, и не очень дорого, великолепный экземпляр, который мне завтра доставят.

— Согласен, — подумав, ответил Григорий Григорьевич. — Такой вариант меня вполне устраивает. И метод кастрюльный ещё раз проверим, и собачка у меня будет. Давайте вашу больную.

— Она у меня в специальной комнатке. Пройдемте.

— Нет, кастрюльный метод я применяю только на кухне! — И Григорий Григорьевич прошёл туда, где, по его предположениям, должна была находиться кухня.

В этом огромном помещении он долго искал глазами кастрюлю и вдруг в большом длинном зеркале увидел, что за оконной портьерой стоит человек в зеркальных очках и с ножом в руке.

Ветеран войны и службы в милиции, Григорий Григорьевич будто бы никого и ничего не заметил, только мысленно приказал себе: «Гриша, главное — не волноваться. Забудь о своих годах, нездоровье, выполняй долг!»

Ну, а пока Григорий Григорьевич ищет подходящую кастрюлю, а малюсенькая собачушка ярится в клетке, словно взрослый тигр-людоед, мы, уважаемые читатели, успеем вернуться в квартиру Иллариона Венедиктовича, куда только что пришёл Гордей Васильевич и дверь которому открыл Роман, загримированный под своего отца и в его мундире.

— Хорош, хорош! — презрительно бросил гость. — В честь приезда сына напялил генеральский мундир да ещё решил меня разыграть! Делать тебе больше нечего, пенсионер-тунеядец! Где Роман?

— К вашим услугам, Гордей Васильевич, — своим голосом ответил Роман, — рад вас видеть. А папуля мой на кухне. Прошу взглянуть. Он уверял меня, что ваш визит необходим.

Лапа, всё лицо в синяках, покорно сидел и, увидев друга, даже не пошевелился.

— Здорово, Лапонька, — сказал Гордей Васильевич, сдерживая подступающий гнев, — в детстве, помнится, тебя так ни разу не молотили.

— Тем более, что инициатором молотения был твой внук, — ответил Илларион Венедиктович.

— Добился своего, значит? — всё ещё еле сдерживая подступающий гнев, спросил Гордей Васильевич. — А Ромку-то зачем в свой мундир вырядил да ещё под себя подкраситься велел?

— Я согласен, многоуважаемый Гордей Васильевич, разговаривать с тобой при одном непременном условии, — чуть ли не заносчиво ответил Илларион Венедиктович, — без излишних эмоций. Или ещё лучше — абсолютно спокойно. И без нотаций. Хотя внешне я и Лапа, но я по-прежнему генерал-лейтенант…

— В этом и заключается твоя подленькая хитрость, — перебил Гордей Васильевич, который, кстати, сразу понял, ЧТО произошло, и никакого удивления не испытывал. — Ты, видите ли, и Лапа, и генерал-лейтенант в отставке. Значит, и выпороть тебя нельзя, и на совет ветеранов вызвать тоже нельзя. Ловко получилось! Вопрос первый: как ты ухитрился принять грандиозус наоборотус?

— Совершенно случайно. Он был в мензурке, похожей на стакан. А я оч-чень хотел пить.

— Вопрос второй, — возвысил голос Гордей Васильевич. — Иван знает об этом?

— Конечно, нет. Не мог же я разговаривать с ним детским голосом! Я и тебе-то утром побоялся ответить.

— Ну, силен… Лапа! Счастье твое, Роман, что ты ещё понятия не имеешь, ЧТО натворил твой папуля.

— Никак до сих пор не могу поверить, что это… он, — обескураженно произнес Роман. — Всё надеялся, что попал в крупный розыгрыш.

— Если бы… — Гордей Васильевич долго молчал, подперев подбородок руками и разглядывая Лапу. — Тут, если судить формально, попахивает государственным преступлением. Такая тут, друзья мои, сложнейшая ситуация образовалась. Я до вечера занят, у меня совещание с иностранцами. Надо как-то Ивана успокоить. Ведь он наверняка мышам и морским свинкам вместо эликсира ввёл воду и сейчас ломает голову… Если же он определил, что первая порция эликсира исчезла, то доложил об этом дирекции. Вот как бы нам для начала не пришлось розыгрыш устроить… Нашёл я, Лапа, фото маленького Серёженьки, передал куда следует… А вдруг Иван сразу обо всём своему Серёженьке расскажет? Понимаешь, Рома, встретил он за рубежом своего сына, которого считал погибшим в самом начале войны. А сынок этот — агент иностранной разведки.

— Как?! — поразился Роман.

— Да вот так.

— Ты всё ещё подозреваешь… — с упреком начал Илларион Венедиктович.

— Нет! — резко оборвал Гордей Васильевич. — Не подозреваю, а убежден! Значит, так, Рома. Ивана я вызову сюда, а ты, сколько хватит терпения, изображай своего папулю, желательно до моего возвращения. Боюсь, что Лапу сразу возьмут под наблюдение. Итак, ты, Рома, изображаешь папулю, а тот сидит в ванной.

— Попрошу не иронизировать, — рассердился Илларион Венедиктович, — и не превращать благородное дело в балаган!

— Ты, малец! — тоже рассердился Гордей Васильевич. — Помалкивай при старших! Идём звонить Ивану.

Он первым прошёл в комнату, где стоял телефон, снял трубку, долго, словно неуверенно, набирал номер, заговорил нарочито беззаботным тоном:

— Иван?.. Приветствую… Знаю, знаю, что неприятности, да у кого их нет… Никуда твой эликсир не исчезал, Илларион его выпил… Выпил, да и всё! Немедленно под наблюдение?.. Опасно?.. Вот приезжай и полюбуйся на него… И меня обязательно подожди… Долго нет Серёженьки? Ну и что?.. Гуляет или собачку себе разыскивает… Значит, жди меня здесь, у Иллариона. — Он положил трубку, взглянул на часы. — Мне пора. Ивана до меня не отпускайте. Вот, Лапа, радость наша, какая получается каша. В детство вернулся — ладно, а вдруг ты ещё и впадешь в него?

— Ты полагаешь, что я слабоумен?

— Есть некоторые основания предполагать это, — насмешливо ответил Гордей. Васильевич. — Значит, Рома, ты изображай своего папулю, а он пусть сидит в ванной. Дай ему какую-нибудь интересную книжку с картинками. — Уже у дверей он сказал: — Если бы, Иллариоша, я не любил тебя, в психиатричку бы сдал немедленно!