Ранчо «Неизвестность» (ЛП) - Каллинан Хайди. Страница 26

Звони в любое время. Когда тебе вздумается. Или просто приезжай домой. Мы по-прежнему здесь и ждем тебя.

С любовью, Билл.

Когда я закончил читать и поднял глаза, мне показалось, что все вокруг стало другим. Я спрятал письмо в карман, но оно лежало там каменной тяжестью, и что бы я ни делал, конверт будто жег мне кожу через штаны. Я продолжил начатую работу, потому что должен был приготовить праздничный ужин - ведь на меня рассчитывали. Но руки тряслись.

Как у отца, что страдал болезнью Паркинсона. Как у больной артритом мамы, что упорно вязала чепчики для внучек, которых ей не суждено иметь.

Десять минут назад все было хорошо и вдруг пошло наперекосяк. Мне еще никогда в жизни так не хотелось бежать, только вот чертовщина – бежать-то некуда. Мои демоны засели в моей собственной голове. Дом — Бил просил меня вернуться домой. С одной стороны, меня тянуло сесть за руль и укатить прямо сейчас. Ехать ночь напролет, чтобы поскорее оказаться на месте. Брат попросил, и в груди заныло так сильно, что приходилось каждые пять минут отдыхать, роняя голову на столешницу, чтобы собраться с силами и дальше держаться на ногах. Но как бы ни было больно узнать обо всех постигших нашу семью несчастьях, которые тронули меня гораздо больше, чем я думал, и невзирая на слезные призывы Билла, над письмом точно витала темная тень. Надеюсь, ты излечился. Надеюсь, что ты отвернулся от ошибочного сексуального выбора.

Особенно удручало то, что хоть я и стремился броситься на зов, эта тень поселила во мне сомнение. Побуждала не слушать брата. И я понемногу отрезвел. Ну что он за козел, раз так играет на моих братских чувствах, не забывая задеть самолюбие? Мое самолюбие уже достаточно пострадало. Я осознавал, что чем больше буду мучиться, тем меньше вероятность, что когда-нибудь вернусь.

У меня все начало буквально из рук валиться. Я намеревался подготовить нужные продукты заранее, ополоснуть и замочить индейку в рассоле, как указано в рецепте, который мы с Хейли нашли в интернете. Теперь же с трудом различал, где право, где лево. Бежать. Будь оно все проклято! Мне словно нож в сердце вонзили. Надо бежать. Но я не мог. Не мог вернуться домой. Не мог бежать. Не мог готовить. Я стоял и истекал призрачной кровью, не в состоянии даже умереть.

Окончательно доконала меня кастрюля. Трэвис специально для индейки купил огромную пузатую кастрюлю, и когда я попытался поставить ее в раковину, та выскользнула и упала на пол. Раздался страшный грохот. Припоминаю, как наклонился за ней, подобрал и увидел на новеньком блестящем боку вмятину. Эта вещь стоила пятьдесят чертовых долларов, а теперь она испорчена. Дальше все смутно. Трэвис говорит, когда он пришел на шум, я, заунывно подвывая, молотил дном злосчастной кастрюли о кафель, словно желал разломать ее напополам – насилу удалось отобрать. До сих пор за себя неловко. Но я помню только ощущения – словно изнутри и снаружи меня снедает мерзкая гниль. Как короста, что покрывает дно давно немытой кормушки для лошадей. Я так себя и чувствовал – телом и душой. Я хотел умереть, правда хотел. Не будь никого рядом, вполне возможно, что все кончилось бы очень плохо.

Трэвис, забрав кастрюлю, отвел меня к столу и усадил на стул. Он собрался звонить врачу, но я обрушил на него поток клятвенных заверений, что не надо никакого врача. Лавинг орал, вопрошая, что, черт возьми, происходит - он чуть от страха в штаны не наложил, и если я немедленно не угомонюсь, вызовет или скорую, или полицию. На мое усмотрение.

Ну, мне совсем не хотелось иметь дело ни с больницей, ни с тюрьмой - то и другое наводило на меня панический ужас. Вот я и притих. Разумеется, это не избавило от дальнейших расспросов. И как, дьявол подери, выкручиваться? Что сказать? Ничего? Но он же не оставит в покое.

Это было самым сложным решением в моей жизни, но я вынул письмо Билла из кармана и отдал Трэвису.

Если раньше мне казалось, что я гнию заживо, то сейчас, пока он читал, стало еще хуже. Боже. Я порывался вскочить и начать суетиться по кухне - сварить кофе, заняться чем угодно, только бы не бездействовать, - однако когда я попытался встать, он поймал меня за руку, не дав подняться со стула. Поневоле пришлось оставаться на месте. Я следил, как Трэвис пробегает глазами страницу, и гадал, что скрывается за непроницаемым выражением его лица. Но мое нервозное состояние мешало хоть что-то заметить. Противный голос в голове злорадно нашептывал, что Лавинг непременно возненавидит меня, выставит с ранчо взашей. Сочтет настоящим уродом, спросит, о чем я думал моей дурьей башкой, когда бросал семью, поинтересуется, почему я еще здесь, а не мчусь домой на всех парах. И придется ответить, что я не предполагал…

Тут у меня в глазах потемнело, и следующее, что я помню – это как Трэвис трясет меня и кричит благим матом. Только он не злился. Просто до смерти перепугался - вроде, я на несколько минут перестал дышать и потерял сознание.

Мы пересели на диван. Лавинг налил мне стакан воды, заставив выпить, положил руку на ногу и не убирал, пока не закончил чтение. Понятия не имею, каким образом, но эта рука очень помогала. Меня мутило, но уверенная и теплая ладонь будто передавала часть его силы.

Оторвавшись от письма, он на пару минут уставился прямо перед собой, затем кинул его на журнальный столик и перевел взгляд на меня. Мир вновь потерял четкость.

- Ро, - голос звучал устало и печально, - не надо задерживать дыхание.

Я сбросил оцепенение и шумно вдохнул. Значительно полегчало. Но я все равно недоверчиво покосился на Трэвиса:

- Ты не взбешён? - Щеки загорелись.

Тот недоуменно моргнул:

- Взбешён? Из-за чего я должен, по-твоему, беситься?

- Из-за этого! – Я зыркнул на письмо. – Из-за чего же еще?

Теперь тот смотрел обеспокоено и заботливо:

- Ро, не пойму, почему ты вдруг решил, что я рассержусь на тебя из-за этого письма. Естественно, тут мало радости, но с чего бы мне… - Он сделал паузу, затем продолжил, как будто мысль только что пришла ему в голову: – Ты подумал, что я рассержусь, если тебе придется уехать домой?

Я замотал головой и уставился на ковер:

- Я не могу. Не могу туда вернуться.

И внутренне подготовился к ответной вспышке ярости.

Но ничего такого не последовало; несколько неловких минут мы просто сидели, а потом он со стоном обмяк на диване:

- Вот гадство. - Трэвис вздохнул и потер лицо. - Мне очень жаль, Ро. Но послушай, я сейчас тебе признаюсь, что действительно очень, очень не люблю некоторые вещи.

Я хмуро поглядел на него:

- Какие?

Лицо у него стало почти зеленоватое. Он неопределенно махнул в сторону письма:

- Вот такие. Подобные разговоры.

- Не желаю ни о чем говорить! – От гнева мои ноги внезапно окрепли, я вскочил, хотя все еще пошатывался. Меня клонило то к дивану, то к телевизору. – Господи Иисусе. Да с чего ты взял, что я захочу поговорить о письме? Я тебя об этом просил? Нет. Дернул меня нечистый тебе его показать! Уж лучше в тюрьму!

- Ро, я же пошутил, - отозвался он.

И тут я в самом деле взорвался:

- Тюрьма – это не шутка! - орал я. - И чертова больница тоже! Больше никогда не хочу видеть ни одно из этих проклятых заведений! И тебя не хочу видеть, если ты собираешься устроить мне такое дерьмо!

Вот он, походящий предлог, чтобы улизнуть - я двинулся к двери. Пора валить, мать его. Оказывается, это все просто шутка. Ложь. А я-то, дурак, возомнил себя счастливым. Теперь надо уйти. Проторчав так долго на одном месте и столуясь у Трэвиса, который покупал все продукты, я скопил прорву денег, на которые смог бы уехать хоть к дьяволу на рога. Напиваться, трахаться. Найти другую работу. И на сей раз уже так замести следы, чтобы никто и никогда меня не отыскал. Точно. Я так и сделаю. Уеду. Прямо сейчас.

Но я даже не добрался до прихожей.

Лавинг сгреб меня за пояс, а когда я начал сопротивляться, оттащил от двери и опрокинул на пол. Я отбивался, пинался, бранился, но тот не позволял вырваться. Придавив всем своим весом к ковру, он просто наблюдал за моими попытками освободиться и руганью, пока я не прекратил борьбу.