Арифмоман. Дилогия (СИ) - Рудазов Александр. Страница 86

Вдоль длинного зала тянулись мраморные скамьи с одинаковыми отверстиями в форме замочной скважины. На них чинно восседали посетители — они вели степенные беседы, время от времени тужась. Никто никого не стеснялся — люди были словно в клубе, а не в туалете.

Причем добрая половина присутствующих оказалась женского полу. В Озирии действительно царили предельно свободные нравы. Эйхгорну даже стало немного неловко… но он отбросил эти нелепые предрассудки и стянул балахон.

На него никто даже не глянул. Что-что, а обнаженная натура здесь никого не удивляла. Эйхгорн пристроился на свободном месте и стал машинально пересчитывать посетителей.

Что-то казалось ему странным, но поначалу он не мог понять, что. Потом спохватился — запах! Специфическое амбре, всегда присущее Чертогам Разума, здесь отсутствовало напрочь. Более того — в воздухе витал довольно приятный, смутно знакомый аромат.

Принюхавшись, Эйхгорн обнаружил его источник. Под потолком висел пучок каких-то темных шариков размером с орех. Они действительно сильно пахли, причем Эйхгорн несомненно уже слышал этот запах прежде.

Ну да, точно. Именно так пах отвар из мандрагоровых яблок, которым он приглушал боль после операции. А это, получается, они самые и есть — пресловутые яблоки.

Кто бы знал, что они годятся еще и на роль освежителя воздуха…

Зато, правда, туалетной бумаги здесь не было. Ее заменяли специальные палки с губкой на конце. Ими бултыхали в нише с проточной водой, подтирались и возвращали на место. Довольно неудобный способ, но зато безотходный.

Неожиданно для себя Эйхгорн задержался в этом месте дольше необходимого. Нечаянно ввязался в дискуссию о смысле жизни. Рослый старик с благородным профилем, оживленно жестикулируя подтирочной палкой, декларировал, что главная и единственная цель человеческого существования — наслаждение. Мол, все мы смертны, существование богов и загробной жизни не доказано и даже сомнительно, так что не имеет смысла заниматься чем-либо, что не приносит удовольствия. Надо спешить получить как можно больше, пока в груди бьется сердце — потом будешь просто лежать хладным трупом.

Эйхгорн отчасти был даже согласен с такой эпикурейской точкой зрения, но посчитал необходимым уточнить, что если так будут вести себя все, цивилизации достаточно скоро придет конец. На долю следующих поколений будет оставаться все меньше и меньше. Старик, услышав это, презрительно фыркнул и перефразировал высказывание маркизы Помпадур, заявив, что ему плевать на следующие поколения. Он-то сам к тому времени уже умрет и ничего этого не увидит, так что какая разница?

Эйхгорн заметил, что последствия начнут сказываться уже при нынешнем поколении. Его уважаемый оппонент, возможно, их и не застанет в силу преклонного возраста, а вот человеку более молодому такой образ жизни быстро аукнется. Как минимум загубленным здоровьем и исчерпанными средствами. К слову, средства ведь надо откуда-то брать — некоторое количество иждивенцев общество прокормить может, но если оных станет слишком много, система просто развалится.

Старик согласился с этими аргументами, на секунду задумался, почесал бороду так, словно искал в ней насекомых, и предложил Эйхгорну продолжить дискуссию в одеоне. Сегодня он, дескать, очень занят, потому что спешит на научную конференцию с участием видных философов (по окончании — фуршет и оргия). А вот завтра после обеда он охотно встретится с Эйхгорном в спорном круге и докажет, что Эйхгорн — непроходимый тупица, не понимающий простейших истин.

Эйхгорн вызова не принял. У него хватало дел и без того, чтобы чесать языками насчет отвлеченных материй. Однако вышеупомянутый одеон его заинтересовал, и он решил его посетить.

И посетил. Причем гораздо быстрее, чем рассчитывал — одеон обнаружился всего-то шестью домами дальше. Причем не какой-нибудь там рядовой, а крупнейший в Гнозиате, так что мимо пройти никак бы не удалось.

На трибунах было битком, зрители стояли даже в проходах. Издалека слышались бурные звуковые валы — то тишина-тишина, а то вдруг все взрываются ором. Восторгаются и рукоплещут, либо возмущаются и протестуют.

Сюда вход был бесплатный, но место Эйхгорну удалось найти не сразу. В конце концов он уселся на собственный полупустой рюкзак. Каменные, нагретые солнцем трибуны уходили далеко вверх, полукругом обступая деревянную сцену с актерами.

Хотя никакими не актерами, разумеется. То был одеон, а не театр. Сюда приходили не для выступлений, а для состязаний. Поэтических, музыкальных, но чаще всего — научных и философских. День-деньской озирские мудрецы вели на этой сцене ожесточенные дискуссии, рождая в спорах истину.

Точнее, так сначала показалось Эйхгорну. Но по мере того, как он слушал диспутантов, его взгляд становился все более снулым. Ибо темы, которые они обсуждали… не казались ему такими уж важными.

Например, в данный момент сразу четверо философов на котурнах спорили, какое изобретение является самым великим в истории. Первый отстаивал письменность, второй — парус, третий — деньги. Четвертый долгое время молчал и презрительно оттопыривал губу, но наконец его прорвало и он возопил:

— Да колесо же, колесо, уважаемые коллеги! В самом деле, я удивлен, что этот спор вообще возник, что это не самоочевидно для любого разумного индивида! Колесо — самое великое изобретение уже хотя бы потому, что все остальное мы так или иначе подсмотрели в природе, позаимствовали у животных или растений. Но ничего круглого в природе нет!

— Это не совсем так, — подал голос со своей скамьи Эйхгорн. Он не собирался вмешиваться, но это оказалось выше его сил. — То, что в природе нет ничего круглого — просто широко распространенный миф.

Его не одернули, на него не зашикали. В одеоне считалось нормальным подавать реплики с мест, и зрители часто этим пользовались. Сейчас все взгляды обратились на Эйхгорна, и отстаивающий колесо диспутант скептически поинтересовался:

— И что же это такое круглое есть в природе, скажите на милость?

— Солнце и луна, — пожал плечами Эйхгорн. — Разве они не катаются каждый день по небу?

— Возможно, возможно… но это всего лишь круги. А вот додуматься, что с их помощью можно катить…

— Для этого достаточно увидеть, как катится с горы снежный ком. Или как катит свой шарик скарабей. Не надо плодить сущности. Неведомый изобретатель колеса, безусловно, был гением… но не волшебником.

— Почему же не волшебником?! — возмутился кто-то из задних рядов. — Или даже волшебницей?! Откуда вам знать?!

Эйхгорн обернулся — да, там сидел явный волшебник. Точнее, волшебница — в длинной мантии, с обручем на волосах. На Эйхгорна она взирала с неприкрытой ненавистью, и тот предпочел смолкнуть. Ему еще слишком хорошо помнилось, чем закончилась беседа с усатым любителем борща.

Аргументы Эйхгорна все же оказали влияние на дискуссию — философы перестали обсуждать самые великие изобретения и принялись просто гадать, как же это именно было изобретено колесо. Первый отстаивал версию божественного дара, второй — чистой случайности, третий — целенаправленного исследования, а четвертый просто бессвязно орал.

Потом они как-то незаметно переключились на развитие и прогресс человека в целом. Правда, с мест тут же поправили — не человека, а индивида. В одеоне кроме людей присутствовали гномы, симы, тролли, змеелюди-кобрины, трехметровые крылатые ящеры и еще какие-то существа с голубой кожей.

Философы приняли поправку и стали рассуждать на тему того, что с каждым поколением культурный и научный багаж среднего индивида все возрастает. Незначительно, едва заметно, но тем не менее. Вот древние лю… индивиды несомненно не знали колеса, и для них это было поразительным новшеством, едва ли не чудом. Нынешний ребенок чуть ли не с пеленок видит перед собой всякие катающиеся вещи, и воспринимает их как само собой разумеющееся. Отчего так?

— Просто в нашем мозгу содержится много-много-много… записей! — предположил первый философ. — Все они хранят в себе разную информацию…