Чертополох. Лесовичка - Шихарева Варвара. Страница 26

— Останови это!!! — Завидев появившийся на площади отряд Олдера, одна из жриц неожиданно рванулась вперёд и, миновав заслон, бросилась к облачённому в командирский плащ воину. Повалилась ему в ноги, пытаясь обнять сапоги. — Именем Милостивой, останови душегубов!

— Сейчас мы уберём эту сумасшедшую, глава. — Один из хозяйничающих на площади ратников подошёл к Олдеру, но тот, бросив короткое «взять», махнул рукой, и воины его отряда окружили подошедшего стальным кольцом. Олдер же, высвободившись из рук по-прежнему не поднимающейся со снега жрицы, присел рядом с нею на корточки.

— Что здесь происходит?

Ещё не старая женщина подняла на него полные слёз глаза…

— Эти нелюди… Они подожгли больницу вместе с ранеными… А большинство из них даже встать с постели не могли…

Олдер резко распрямился. Посмотрел на взятого в оцепление воина потемневшими от гнева глазами.

— Как вы посмели, ублюдки? — Голос Олдера напоминал хриплый рык, и воин, поняв, что от смерти его отделяют считаные мгновения, судорожно дёрнулся.

— Мы выполняли приказ главы Ронвена! Это он велел сжечь больницу — мало ли какая там зараза?! Нам в войсках поветрие не нужно!!!

Олдер недоверчиво нахмурился.

— Может, он ещё и святилище приказал подпалить?

Воин судорожно сглотнул.

— Нет… Но жрицы… Они крутились у нас под ногами, пытались помешать… А Ронвен велел наказывать всех непокорных!..

— Ясно… — Вновь короткий жест рукой, и один из подчинённых Олдеру воинов шагнул вперёд. Еще миг — и посмевший нарушить неприкосновенность жриц ратник осел на снег с перерезанным горлом.

— Площадь оцепить, жриц освободить. Святотатцев взять под стражу. В случае сопротивления — убивать на месте… — Собственный отдающий приказы голос казался Олдеру глухим и незнакомым, а сам он словно бы утратил чувствительность ко всему, кроме ровного гула пламени, уже объявшего до самой крыши больницу.

— Может, всё же попытаться открыть двери… Вдруг хоть кто-нибудь… — Олдер коротко взглянул на Антара, словно бы прочитавшего его невысказанные мысли, и, помедлив, отрицательно качнул головой.

— Я не пошлю людей в огонь, да ты ведь и сам видишь — уже слишком поздно…

В ответ Антар лишь тяжело вздохнул. Из горящего здания уже не доносилось ни одного крика, зато по площади начал стремительно распространяться запах горелого мяса, показавшейся Олдеру омерзительным.

Между тем поджигатели на диво быстро сложили оружие — идеально вышколенным, немедля и без рассуждений исполняющим приказы ратникам Олдера оказалось достаточно пустить кровь паре-тройке крикунов, чтобы остальные сложили оружие… Святотатцы, похоже, были изрядно ошеломлены тем, что подоспевший отряд не разделил их устремлений. На площади больше нечего было делать, и Олдер, на всякий случай выставив около святилища Малики многочисленную охрану, вновь углубился в сплетения улиц. Отправив десятку Антара на поиск дома Мартиара Ирташа, сам он намеревался найти Ронвена — молодому воину всё ещё не верилось, что друг отца мог отдать такой приказ…

В этой части города сопротивления уже не было — отряды Ронвена и Лукина прошли по ним стальной волной, и теперь Олдера встречали лишь зияющие выбитыми дверями дома да скорчившиеся на снегу трупы, среди которых почти не было «Лисов». На одного облачённого в коричнево-рыжую куртку, сплошь изрубленного воина приходилось пять, если не семь трупов женщин, детей, обычных горожан… Олдер шёл, не останавливаясь ни на миг, а его рука всё сильнее сжимала рукоять меча — за шесть лет он уже четыре раза принимал участие в подавлении крестьянских мятежей, но никогда не видел такой бессмысленной, невозможно кровавой резни…

Отец, зная, как важно получившему увечье сыну доказать свою пригодность к военному делу, сам выбрал отряд, в котором должна была начаться ратная служба Олдера. «Доблестные», которыми командовал отец, во избежание злобных сплетен отпали сразу. Ронвен же, по мнению отца, действительно начал бы слишком баловать отпрыска лучшего друга… А вот помешанный на собирательстве посмертных масок Иринд славился полнейшим безразличием к пышности родословных попавших в его отряд юнцов и неизменно ратовал за железную дисциплину.

Впоследствии выяснилось, что это было правильным решением. Пытаясь восстановить подвижность руки, Олдер ещё дома начал изводить себя беспощадными тренировками и благодаря этому легче сжился с драконовскими порядками, установленными Ириндом для новичков. Ну а сам тысячник сразу выделил для себя рано вытянувшегося, но ещё по-детски нескладного паренька. Похожий на взъерошенного галчонка, юнец во время тренировок выполнял упражнения не на страх, а на совесть и даже в кругу сверстников никогда не жаловался на налитые болью мышцы, жёсткую постель с тонким, жутко кусачим одеялом и безвкусную, скудную пищу. Более того, свой скромный паёк он делил с приведённым в казармы псом. И это была не какая-нибудь шавка, а породистая грандомовская собака — из тех, что следуют за воинами и воюют вместе с ними…

Иринд всегда являлся поборником самых строгих нравов и искренне считал, что родовитые семейства теперь слишком уж нежат своих наследников. В былые времена отпрыски знатных родов с семи лет переходили под строгую мужскую опеку — именно поэтому амэнцы раньше и были хозяевами Ирия — северные соседи в их сторону даже смотреть боялись! А теперь знатных сопляков иногда аж до тринадцати лет не отлучают от матерей и нянек, а те и рады, балуя будущих воинов разными вкусностями да домашним уютом. И не думают, дуры, — хотя разве способна женщина думать?! — о том, кто их дитяткам на войне постельку взбивать будет. Триполемцы? Те постелют — земляную… А перед этим ещё и накормят до отвала сталью…

Эти соображения Иринд любил, щедро пересыпая колкими и обидными насмешками, повторять перед строем, довода благородных юнцов до белого каления, — казалось, ему просто нравилось дразнить вчерашних мальчишек…

Олдеру же доставалось даже больше других — за безнадёжно испоганенную из-за кривых плеч выправку, за общую нескладность, за сломанный тренировочный меч, за ошибки в упражнениях… Но Олдер лишь молча кусал губы — если он сдастся, то Иринд не поленится ославить Остенов, породивших такого непутёвого отпрыска, а ведь семья Олдера спокон веков была воинской — неужели он допустит, чтобы старый стервятник получил возможность вдоволь посмеяться над его отцом и родом?

А потом как-то раз Иринд уже в сумерках, когда остальные измотанные муштрой юнцы отправились на отдых, застал Олдера на опустелом плацу. Тот вновь и вновь повторял никак не дающиеся ему выпады. Тысячник немного понаблюдал за упрямым сопляком, а потом без всякой насмешки сказал:

— Хватит уже. Иди спать — ты ведь едва на ногах стоишь…

Но Олдер лишь тряхнул растрёпанной головой. Ему не до отдыха — вот когда начнёт получаться, тогда и…

Но тренировку всё же пришлось прекратить, поскольку Иринд, устроившись на деревянной скамье возле выходящей к плацу стены казармы, приглашающе постучал по дереву рядом с собой.

— Меч от тебя не сбежит. Иди сюда и передохни, заодно и поговорим…

Этим вечером пожилой «Карающий» и желторотый юнец действительно поговорили по душам — до того хранящий упорное молчание Олдер неожиданно даже для себя самого поведал тысячнику и о подлинных причинах своего увечья, и о том, что должен стать воином не только ради отца, но и ради умершего брата. Даже для большинства слуг Дари являлся ублюдком, из милости взятым в дом, но у Олдера не было более верного друга, чем его незаконнорожденный брат… И, верно, уже не будет…

Иринд выслушал невесёлую повесть от начала и до конца, а потом положил широкую ладонь на искалеченное плечо Олдера и со спокойной уверенностью заметил:

— Мы с этим справимся, галчонок. Обещаю.

Последствием этих слов стали специально подобранные Ириндом упражнения и дополнительные занятия — самого тысячника лекарям уже не раз довелось собирать по кускам, так что Иринд хорошо знал, что обещает. Пусть и через боль, подвижность и силу руки удалось восстановить полностью… А ещё тысячник начал сам обучать Олдера владению мечом и выездке, а во время вечерних посиделок на плацу ещё и пояснял черноволосому птенцу цель существования «Карающих» так, как понимал её сам.