"Зэ" в кубе (СИ) - Валерина Ирина. Страница 46

Она ещё не узнала свою последнюю картину, а в ушах вместе с током крови уже грохотало какое-то слово. Эви не сразу осознала, что сама произносит его – сперва шёпотом, а после в голос, всё громче и громче.

– Тадеш... Тадеш! Та-а-ад!!

Словно волшебный пароль, названное имя сняло все препоны, и воспоминания хлынули на неё неудержимым потоком.

Эвика тонула. Сумеречная комната наполнилась тенями недавнего прошлого. Искренняя страсть и ужас потери, счастье и горе, доверие и предательство – как всё это уместилось всего лишь в год? Тадеш... Аш... любимый, единственно нужный и желанный мужчина... И сын, которого она родила, держала у груди, целовала крохотные пальчики, нежила, не спала ночей, видела, как в неразумном младенце за несколько месяцев высветился чудесный умный мальчик... И его отобрали, не считаясь с её чувствами! Украли саму жизнь! Было – всё. В одном этом годе было всё. И что осталось? Ничего. Ничего!! Как жить теперь, зачем?!

Эви не слышала ни заполошных звонков на мобильный, ни – вскоре последовавших – в дверь, ни отчаянных криков Магды, умолявшей открыть. Даже звуки ломаемой двери не беспокоили её – она старалась удержаться в круговороте своих воспоминаний, не потерять их, не потеряться вновь. Пусть страшные, пусть отнимающие надежду, но они принадлежали ей, а она – им. Только в них у неё оставались любимый муж и сын. А больше ничего и не было нужно, вот что...

После снятия реактивного психоза Павел на протяжении полугода пытался нормализовать состояние Эвики Новотной, но, несмотря на лечение и сеансы психотерапии, она не видела грани между реальным миром и собственным вымыслом и продолжала утверждать, что провела целый год на другой планете в некоем мире демиургов, являвшимся прообразом нашего. Псевдореминисценции были настолько красочны и детализированы, что доктор Крал не единожды ловил себя на том, что с увлечением слушает её рассказы. Тяготение к Эви в нём не угасло, но он хорошо понимал, насколько сейчас она далека от него и здраво оценивал свои шансы как бесперспективные. Однако даже такая горькая любовь согревала его, открывала что-то новое в давно и, казалось бы, хорошо изученной им самим персоне Павла Крала, поэтому он не спешил избавляться от чувства.

Поскольку Эви не проявляла агрессии к окружающим и не демонстрировала суицидных тенденций, через семь месяцев он выписал её из клиники, несмотря на очевидный неуспех проведенного лечения. Выставлять диагноз Крал не спешил, предпочитая наблюдать в динамике. Ежемесячные встречи позволяли оценивать состояние Эви и контролировать заболевание. Она не стремилась открываться посторонним, так что о её странностях знали, по сути, только Магда и Павел. Эви, которая и прежде вела достаточно замкнутый образ жизни, теперь вообще не желала расширять круг общения. Постепенно даже старые подруги, устав от очевидного её безразличия, оставили попытки расшевелить Эви.

Через несколько лет она стала почти затворницей. В компанию к коту Дали добавилась прибившаяся со случайной оказией белая крыска Гала, и теперь только их весёлая возня разбавляла одинокие вечера Эви. Она по-прежнему писала картины, но полной отдачи от творчества больше не получала. Манера её письма резко изменилась, в полотнах стали доминировать тёмные цвета и резкие мазки. Однако у публики её картины продолжали пользоваться устойчивым спросом – возможно, именно потому, что затаённая боль и гнев, проступавшие сквозь краски, будоражили нервы благополучных обывателей. Эвике, признаться, было безразлично, она поставила крест на карьере художника и всё чаще брала заказы, предпочитая расценивать творчество только как источник дохода. Впрочем, материальная часть волновала её ещё меньше духовной, но она не хотела огорчать Магду, поэтому поддерживала иллюзию обычной жизни хотя бы там, где могла. Попытки матери приобщить её к религии вызывали у Эви лишь грустную улыбку. Она чётко осознавала, что знает слишком много для того, чтобы найти утешение в вере.

В тот год, когда заболела Магда, Эви прекратила наблюдение у Павла. Уход за матерью требовал много времени и сил, да и в терапевтических беседах она изначально не видела смысла, поскольку в своей психической нормальности никогда не сомневалась. Павел, который так и не перестал любить Эви, пытался сохранить общение, но она вскоре сменила номер мобильного. Некоторое время, пока Магда могла отвечать на его звонки, Крал оставался в курсе происходящего в жизни Новотных. Вскоре состояние Магды резко ухудшилось, но она не падала духом, верила в лечение и продолжала надеяться на своё выздоровление. Павел по мере сил поддерживал в ней эту иллюзию, хотя хорошо понимал, что её диагноз и стадия заболевания не оставляют шансов на успех. Когда на очередной его звонок ответила Эви, он всё понял ещё до того, как услышал её бесстрастное: «Мама умерла, Павел…».

На похоронах Эвика держалась сдержанно, но Крал предпочёл бы, чтобы она рыдала и билась в истерике. Он предвидел серьёзное обострение, на которое никак не мог повлиять, потому что Эви деликатно, но непреклонно отказывалась от его помощи и поддержки.

После похорон Павел каждый вечер приезжал к ней, они пили кофе и молчали – разговорить Эви не удавалось. Она по-прежнему не плакала, держала горе в себе. Дежурно отвечала на вопросы, уверяя, что чувствует себя хорошо. Крал видел, что это не так, и всякий раз уходил с тяжёлым сердцем.

В один из вечеров, после недельного отсутствия внезапно загрипповавшего Павла, она открыла дверь прежде, чем он успел позвонить – словно давно ждала и прислушивалась к его шагам. Лицо её было заплакано, глаза покраснели. Предвосхищая вопросы, бросилась в объятья и разрыдалась в голос. Ошарашенный Павел, застыв посреди прихожей, только и мог, что, обнимая её одной рукой, второй успокаивающе гладить по спине. Из спутанных объяснений, прерываемых новыми потоками рыданий, удалось понять, что крыска Гала, достигшая возраста патриарха, на днях издохла, вслед за чем сошёл из дома Дали, и Эви теперь подозревала худшее. Павел мысленно вознёс благодарность почившей в бозе Гала – кажется, Эвика наконец-то вышла из эмоционального ступора. Дав возможность выплакать всё, что накопилось, он отвёл её в ванную и помог умыться.

Потом Эви, уткнувшись лицом в полотенце, глухо пробормотала:

– Обними меня…

То, что произошло после, Павел не смог бы объяснить даже под пытками. Как и когда их объятие из дружеского стало страстным, он не заметил, потому что близость прижимающейся к нему Эвики кружила голову. Она первой поцеловала его – уверенно, без колебаний.

И всё было прекрасно – томительно, уместно, остро желанно – до тех пор, пока Павел, повинуясь странному порыву, не выключил в спальне свет. Эви, ещё секунду назад нежившаяся под его поцелуями, бросила взгляд в потолочное окно, резко закрыла глаза ладонями и сказала, как отрезала:

– Уходи.

Крал шёл по пустынным улицам в отель, где последние месяцы снимал номер, чтобы быть поближе к Эвике, и ночь шла рядом с ним. Душевных сил на рефлексию не осталось. Он понимал только одно – дело не в нём. Не в нём. Он всё делал правильно. Что-то в Эви отрицает саму возможность разделить себя с другим человеком. Но ничего. Ничего. Павел не привык отступать. Он знал, что справится.

Выждав несколько дней, чтобы дать возможность Эви немного разобраться в себе, он пришёл к ней с очередным визитом, однако дверь ему никто не открыл. Встревоженный Павел спустился в холл и принялся расспрашивать консьержа, но тот сослался на запрет и предложил созвониться с администрацией. Выяснилось, что Эви расторгла долгосрочный договор аренды, несмотря на приличную неустойку, и переехала в более дешёвый район Праги, запретив раскрывать свои контакты.

Павел не помнил, как жил несколько последующих месяцев. Он продолжал заниматься рутинными делами, вёл консультации, поддерживал видимость общения с немногочисленными знакомыми, но душа его болела, и смысла не было ни в чём. Не было Эви – не было и смысла, это же так просто…