Союз нерушимый... - Силоч Юрий Витальевич. Страница 46

Я уселся на переднее сиденье, упершись ногами в бардачок. Нашарив под сиденьем нужный рычаг, я повернул его и собрался отодвинуться, но коварная советская техника преподнесла сюрприз — кресло сорвалось с направляющих и его перекосило.

— Э-э! — грустно протянул орёл, увидев, что я наделал. — Что ж ты нэ спросил?

Кое-как восстановив сиденье, мы всё-таки тронулись и направились к «Большевику». Таксисту было явно скучно и хотелось поболтать.

— Что творится, странно, да? Совсэм страшно жить стало! То дэпутатов убивали, тэпэр по КГБ стрэляют, слышал, да?

Я притворно удивился:

— Нет. А что, правда, стреляли?

— Правда! — с готовностью закивал водитель. — Говорят, шпионы актывизи… — он запнулся. — Актывны, в общем стали.

— Страшное дело, — вздохнул я. — А что, не говорят, кто стрелял? Подозреваемые есть? Это же КГБ!

— Э-э! — кепконосец поднял вверх указательный палец и сощурил карий глаз. — Нэ говорят, чтобы народ нэ пугался! У нас вэдь как: гдэ что случится — никому нэ скажут. Вот и ищут его сами. Может, поймали уже, — пожал он плечами. — Но скрывают.

Я попросил водителя остановиться на небольшом отдалении от комплекса — огромной высотки, стилизованной под сталинскую: яркое освещение, зеркальные стёкла, гранит, бронзовые гербы и неизменный шпиль с красной звездой. Попасть сюда было сложнее, чем в трусы к комсомолке, но у меня был припасён козырь в рукаве.

Какое-то время ушло на изучение охранной системы: я ходил в отдалении, стараясь не попадаться камерам, сидел на скамейках в ближайшем сквере, курил папиросы, сканировал окружающее пространство. Потом менял позицию, закуривал снова и выполнял ту же самую работу. Всё, что можно, тщательно фотографировалось, в дополненной реальности создавались целые гроздья меток. Сейчас я был тем самым человеком, «ушедшим в себя» и не замечавшим ничего вокруг. На белый лист заметки перед моими глазами ложились линии, к ним делались подписи и прикреплялись фотографии. Со стороны я, должно быть, выглядел как обычный городской сумасшедший: мужик, сидящий в темноте на сырой скамейке, шевелящий губами в разговоре с самим собой и глядящий остановившимся взглядом куда-то в пространство, иных ассоциаций не вызывал.

Камеры, забор, лазерные лучи, протянувшиеся тут и там, — всё это не оставляло никакой надежды на скрытное проникновение. Если бы мне не было так плохо, ещё можно было бы поиграть в крутого секретного агента, который при помощи прекрасной растяжки и гаджетов проникает в неприступную крепость, но сопли, кашель, температура и слабость не оставляли мне ни единого шанса. Значит, придётся делать морду утюгом и переть внаглую, пользуясь профессиональными знаниями. Жаль, очень жаль. Светиться перед охраной, особенно учитывая недавние события, было опасно.

«Большевик» наряду с кучей других «элитных» жилых комплексов был местом необычным и зловещим. Золотая клетка, построенная Партией для самой себя. Тут было всё, о чём мог только мечтать простой советский гражданин, да и непростой тоже: гастроном, в котором полки никогда не пустовали; бесплатная столовая, больше похожая на дорогой ресторан; гараж с кучей машин на выбор; бассейн и спортивный зал; вертолётная площадка; орды обслуги (прислуги в стране советов не было — что вы, что вы, пережиток капитализма — а вот обслуга была) и даже собственный театр.

Но жильцы этого дома часто пропадали бесследно. Вечером человек гулял в ресторане, угощал соратников по партийной борьбе армянским коньяком, а потом ушёл в свою квартиру — и больше его никто не видел. Оставшиеся знали о природе таких загадочных исчезновений, но предпочитали делать вид, что ничего не замечают, а Петров… Какой Петров? Не было никакого Петрова, в той квартире всегда жил Сидоров.

Постоянная угроза проснуться посреди ночи от прикосновения чистых чекистских рук даже у самых стойких пробуждала паранойю, которая, в свою очередь, принимала причудливые и уродливые формы. Люди начинали нервничать, пить, ходить налево, всячески чудить, болтать лишнее и, в конце концов, либо стрелялись (вешались, вскрывали вены, прыгали с крыши), либо сами себя делали клиентами Конторы. Впрочем, верней будет сказать, что атмосфера дома делала их такими.

Поэтому гуляние в ресторане никогда не прекращалось. Алкоголь лился рекой, звучали песни, дефицитные деликатесы поглощались центнерами, жёны сбегали от мужей, а те громко хохотали, прерываясь лишь, когда один из них вспоминал, где находится, с ужасом в глазах оглядывал зал и вновь набрасывался на коньяк и икру — только бы забыться.

Обратная сторона высотки сияла так же, как фасад.

Я подошёл к крошечной будке охранника, установленной у железной калитки, которая перекрывала небольшую бетонную дорожку из «Большевика» в скверик, где я проторчал под дождём уже чёрт знает сколько времени.

После моего стука окошечко открылось и показалась часть лица: часть — потому, что целиком холёная морда поместиться в нём не могла по определению.

— Чего надо?

— Простите, любезный, — начал произносить я кодовую фразу этого месяца. — На балет не тут впускают?

— Балет будет завтра, — привычно ответил охранник. — Но вы можете пройти и посмотреть афишу. Замок тихонько клацнул, пропуская внутрь.

«Большевик» нависал надо мной, переливаясь огнями. Высотка была выстроена уступами: первый, практически фундамент, состоял из пяти этажей и был занят, в основном, хозяйственными помещениями.

Гастроном, кинотеатр и театр, столовая-ресторан, гаражи, склады, охрана — всё располагалось здесь и частично под землёй. Второй уступ включал этажи от пятого до тринадцатого — апартаменты среднего уровня на одну-две комнаты.

Далее, от тринадцатого до двадцатого, комплекс превращался в башню, и начинались квартиры высокого класса — для депутатов, высшего звена совслужащих и прочей элиты. Выше был только пентхаус (который, разумеется, назывался как-то иначе, но по сути был именно пентхаусом) и острый ярко подсвеченный шпиль с рубиновой звездой на вершине.

Из ресторана на втором этаже доносилась музыка. Прекрасный женский голос пел что-то весёлое, отчего хотелось пританцовывать. Один из множества служебных входов встретил тёмным узким подъездом, заставленным всяким хламом: старая мебель, мётлы, огромные холодильники. Я прошёл вперёд и увидел то, что изначально искал — так называемый «мусорный» лифт. Он находился той же шахте, что и обычные, но представлял собой подвесную корзину, в которой работали мойщики окон — узкий, длинный и открытый, лишь огороженный невысокими бортиками. Управлялся лифт огромной квадратной хреновиной с тремя затёртыми кнопками — вверх, вниз и стоп.

Я нажал «вверх», загудел электродвигатель, закрутились колёса-блоки, наматывающие тросы, и под аккомпанемент работающего генератора я начал возноситься по тускло освещённой шахте. Горящие лампочки на небольших площадках перед дверьми выстраивались в бесконечную линию, терявшуюся где-то наверху. Гуляли сквозняки, свистевшие в ушах пронзительным, похожим на плач ветром, жужжал мотор, скрипели тросы, а я провожал взглядом площадку за площадкой.

Подобные лифты были символом Конторы и моим любимым её изобретением.

Двери на площадках каждого этажа вели в тёмный технический коридорчик и далее — в кухни каждой из квартир. Обслуга выносила туда мусор, старый хлам и прочие ненужные вещи, которые потом грузились в лифт и вывозились: поэтому большинство площадок попахивало и было забито чёрными полиэтиленовыми мешками, деревяшками и строительным мусором. На одной я заметил женский полноростовой манекен.

Но на этих же лифтах в квартиры приезжали никем не замеченные «добры молодцы»: одни в форме и фуражках с алым околышем, а другие — в чёрных пальто, скрывавших горячие сердца. Они будили хозяина, брали его с семьёй под белы руки и проводили те же манипуляции, что и прислуга с мусором. Как шутили — сдавали на утилизацию. По-моему, очень символично.

Я мурлыкал под нос строки «Всё выше и выше и выше», считая этажи. Один раз меня обогнал, обдав потоком воздуха и раскачав «колыбель» скоростной пассажирский лифт. Похоже, кто-то, засидевшийся в ресторане допоздна, возвращался домой.