Жили-были (СИ) - Риз Екатерина. Страница 79

— А то вы много общались! Вот с Каравайцевой ты общаешься, каждый вечер на телефоне висите. А Лика… родственников лучше любить на расстоянии, особенно таких, как наша Ликуся. Всем спокойнее.

— Толя, ты её сильно любил?

Он жевать перестал, но это было лишь секундное удивление от её вопроса. После чего сказал:

— Я об этом думал. Вот именно в последний месяц, я об этом много думал. Вспоминал, анализировал. И знаешь, что понял? Когда я думаю о Лике, я вспоминаю её восемнадцатилетней. Как она вошла в аудиторию, как я её увидел, какой она была.

— Она и сейчас такая, — проворчала Саша.

— Внешне может быть. Ты пить будешь?

Саша поднесла рюмку к губам и выпила залпом, губы облизала. Толя усмехнулся, наблюдая за ней.

— Алёнка ликёр притащила? Во рту всё слипается.

Саша послала ему ядовитую улыбку.

— Не пей. Ешь салат.

— Ем. У тебя золотые ручки.

— Да. А ты мне так и не ответил.

— Про любовь? Я же говорю, Сань, мне было восемнадцать, ей было восемнадцать. Может быть, это и была любовь. Хотя, сейчас уже больше смахивает на «играй гормон». А потом началась игра, которая отшибла мне мозг. И чувство у меня такое, что я полюбил эту игру. — Он есть перестал, тарелку от себя отодвинул, рот вытер. И всё это время молчал и раздумывал, потом руку к Саше протянул. — Сашка, я давно уже взрослый мужик, и, стыдно сказать, я все эти годы скучал именно по этой игре. Или по молодости. Когда единственная проблема, как красивую строптивую девчонку в постель уложить. А когда сюда приехал и Лику в свои руки заполучил… в общем, всё глупым показалось.

— На голодный желудок не любится?

Толя расплылся в широкой понимающей улыбке.

— И это тоже.

Их пальцы переплелись, Саша смотрела на их сомкнутые руки, но всё равно вздохнула. Вздох сам собой вырвался, а Толя её за руку и потряс.

— Хватит вздыхать, малыш. Всё это было сто лет назад. — Ефимов напоказ поморщился. — Хочешь, расскажу тебе в деталях, что мне мама сказала? Повеселю тебя…

Саше было не весело, смотрела она серьёзно.

— И что она сказала? Не про тебя, про Митю.

— Ну… если в двух словах, то потребовала привезти к ней внука, как только закончится учебный год. Я так расписал нашего сына, что он моя точная копия, маме не терпится сравнить. К тому же, там море, куча всего интересного…

— А я?

— Что ты? Мы все вместе поедем.

Саша в нетерпении отдёрнула свою руку.

— Толя! Я же серьёзно. Ты про меня сказал?

— Конечно, сказал. За что отдельно получил.

— То есть?

— Как? Я совратил девочку. Мама свято верит в то, что тебе до сих пор пятнадцать.

Саша глаза рукой закрыла, а Толя поспешил ей налить ещё ликёра.

— Выпей ещё, малыш. Хочешь яблоко? Или апельсин. Даже сам почищу.

Она посмотрела на него, они глазами встретились и одновременно улыбнулись. И Ефимов тут же пересел ближе к ней, придвинулся и Сашу обнял. Вроде как посетовал:

— И обо всём-то ты у меня думаешь. Обо всём беспокоишься.

Саша сомневалась секунду, другую, потом голову ему на плечо положила. Глаза закрыла, когда Толя её обнял. А он носом о её щёку потёрся. Пообещал:

— Всё устроится. Пройдёт немного времени, всё уляжется, всё выяснится, и не надо будет за всех думать.

Саша слабо усмехнулась.

— Интересно, чем я тогда заниматься буду?

Он осторожно перебирал её волосы.

— Даже не знаю. Мной?

— Сам говорил, тебе много не надо. Кормить вовремя и…

— Любить, — подсказал Толя, когда Саша запнулась на полуслове.

— Неприхотливый какой.

— Сашка, а ты меня любишь?

Она осторожно повернула голову, якобы устраиваясь поудобнее, но на самом деле скрываясь от его взгляда.

— А ты меня?

— Очень, — без всякого промедления отозвался он. И как утром сыну, сказал: — Я тебя всегда любил.

— Ладно врать-то. — Этому Саша точно верить не собиралась, а вот Ефимов хоть и достаточно весело, но возмутился.

— Правда. Разве ты не помнишь? Я тебя всегда любил. С тобой я смеялся, с тобой я разговаривал, с тобой я гулял. Даже математике учил. Если всерьёз задуматься, то с тобой я провёл куда больше времени, чем с Ликой. И нам всегда было хорошо. Ничего не выясняли и не делили.

— И это любовь?

— А что, по-твоему, любовь? — Он снова её руку поймал, разглядывал её пальцы. — Я тоже думал, что помрачение рассудка — признак настоящей любви. Оказалось, что это лишь головная боль, не больше. — Ефимов на спинку стула откинулся, ноги вытянул, а Сашу погладил по плечу. Потом поцеловал в лоб. — Так что, не забивай свою милую головку. Любовь не может быть безумием. Любовь — это ты и Митька.

Его голос был приятным и лил на Сашину душу бальзам. Но, не смотря на тепло, разрастающееся в душе, после его слов, с сожалением подумалось: он так и не сказал «люблю тебя». Но это не помешало ответить на его поцелуй и даже развернуться в его руках, чтобы обнять, чтобы прижаться, и даже ногу через него перекинуть спустя минуту. Ефимов хохотнул, ладони легли на Сашины бёдра и теснее прижали. Затем отстранился, Саше в лицо посмотрел, а когда она открыла глаза, загадочно улыбнулся. И говорить не спешил. Саша, если честно, не любила такие моменты, не любила, когда осознавала для себя, что ситуация, в которой она находится, немного неловкая, и эта неловкость понятна не только ей. Вот и сейчас Толя по-прежнему прижимал её к себе, гладил по ягодицам, а смотрел прямо ей в глаза. Саша невольно сделала попытку освободиться от его рук, но он её удержал. А Саша решила возмутиться.

— Что ты так смотришь?

Его улыбка превратилась в ухмылку.

— Люблю.

Она прищурилась.

— Честно, иногда ты меня так злишь.

Толя рассмеялся, подался к ней и прижался губами к её шее. Правда, затем пожаловался:

— Насколько всё было бы проще, если бы ты просто сказала в ответ что-то похожее.

— Похожее на что?

Он голову назад откинул, упёрся затылком в стену, а Сашу разглядывал уже более пристально и с явным намёком. Но затем кивнул, соглашаясь.

— Да, я не заслужил. Ты вполне можешь меня помучить.

Саша наблюдала за ним, за тем, как он едва заметно морщится, сдерживает вздох и даже сожаление, проскользнувшее во взгляде, отметила. И это всё почему-то казалось правильным, а ещё ободряющим. Кажется, она радовалась тому, что заставляет его мучиться и сожалеть, пусть и совсем немного. Осторожно обняла, руки скользнули по Толиной груди, по плечам и сомкнулись на его шее.

— Как долго? — решила уточнить она.

Он понимающе улыбнулся.

— Я тебе уже говорил: я буду терпеть, сколько понадобится. К тому же, ждать уже не нужно, так что, я готов мучиться морально.

— Какой ты гад.

— Точно. — Толя подхватил её, к себе прижал, а Саша захохотала, правда, тут же себе рот закрыла. Не хватало ещё сына разбудить. А Ефимов поднялся, так и держа Сашу на руках.

К чему следовало Ефимову привыкнуть, так это усмирять время от времени свои порывы и не действовать под градусом возбуждения. Не хватать Сашку в тот момент, когда ему этого хочется, не толкать на постель, не лезть к ней с непристойными предложениями, зная, что сын может в любой момент зайти на кухню или в комнату. В общем, наличие ребёнка ущемляло в желаниях, но в то же время привносило в жизнь изюминку, ожидание и волнение. С недавних пор закрытая дверь в спальню стала означать очень много. И сегодня, прежде чем ввалиться в спальню, в обнимку и, не прерывая поцелуя, как правильные родители заглянули к сыну, проверили спит ли он, укрыт ли он, не свалилась ли на пол подушка, погасили везде свет, и это отчего-то Ефимова только больше распалило. Осознание того, что он нашёл своё место в жизни. Не в этой квартире, а рядом с Сашкой и их сыном.

Любовь ли это?

В тот момент, когда дверь их спальни закрылась за ними, он решил, что — да, любовь. Внутри горело, внутри была тяжесть, хотелось куда-то выплеснуть эмоции, и Ефимов мгновенно отказался от этого неопределённого «куда-то». Теперь у него была задача сделать счастливой маленькую, упрямую, недоверчивую и чересчур самостоятельную женщину. Которая всё ещё не до конца ему доверяла, и даже стеснялась порой. Стеснение проходило, Толя его старательно из неё выдавливал, заставлял забыться и потеряться в его ласках, и в глубине души чувствовал вину за это. Он ведь на самом деле виноват. В том, что надолго отбил у неё охоту любить кого-то, кроме сына. Конечно, эгоистичные мыслишки в эти мысли о вине вмешивались, внутренний голос принимался нашёптывать, что жалеть об этом глупо, всё ведь ему досталось, в итоге. И он рад, рад, чувствует моральное удовлетворение, потому что банально жадничает, когда смотрит на Сашку и пусть на мгновение, но задумывается о том, что она могла кого-то другого любить. И дело не в сексе, не в плотских желаниях, дело именно в эмоциях. Понимать, что тебя любят… ладно, любили настолько, что многие годы не думали ни о ком другом, ни одного мужчины в её жизни, кроме тебя. И ещё вашего общего сына, твоего продолжения. По-моему, это заводит сильнее, чем всё, что он когда-либо испытывал в своей жизни. И готов доказывать и доказывать. С замиранием сердца следя за Сашиной реакцией, за томлением, отражающемся на её лице, за темнеющим взглядом, за тем, как судорожно сжимаются её пальцы, а уж стоны, слетающие с её губ, подпитывали и силы, и страсть. А ещё поднимали эмоциональную планку, лили бальзам… явно не на душу, скорее уж, на мужское самолюбие. И Толе безумно нравилось, когда Саша избавлялась от своей скорлупы, от сдержанности, когда хваталась за него, обнимала, любила его. Она умела любить, это самое главное. При всей её неопытности, внутренних рамках, которые она старательно отодвигала всё дальше, день за днём, ради него, и Ефимов это ценил. Ценил, любил и начинал обожать, что немного пугало. Не часто, но всё ещё удивлялся тому факту, что это Сашка, его «малыш», и он так много о ней помнит, того, что совершенно не заводит, не заставляет потерять голову, какие-то милые глупости, и даже не милые. И она не в его вкусе, как он всегда думал, и поэтому он так её ценил, даже в те годы, когда они были далеко друг от друга. О Саше он всегда вспоминал с особенной теплотой. И никогда не задумывался о том, что подобную теплоту не испытывают просто к знакомой, такая теплота не всегда и любимым отдаётся, и вкусовые пристрастия тут совершенно ни при чём. Дело в человеке, и нужно приложить все силы, чтобы его не потерять. Как правильно сказала мама (мама — это мама, она не ошибается!): очень хорошо, что он вовремя одумался.