Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич. Страница 102
Взглянув на Булата, тот неохотно поднимается. И сразу же на него устремляются взгляды всего зала. Наступает тишина — никто, лаже раздосадованный Дима, не решается назвать Сергея трусом.
— Нет таких! — громко свидетельствует ободрившийся Снежков. — Садись, Столицын!
Сергей садится, и Снежков снова спрашивает у всех собравшихся:
— А как назвать того, кто совершил проступок и спрятался за спину товарища?
И весь зал — в один голос — отвечает взволнованно и гневно:
— Трус!
Борис срывается в места.
— Нет! — восклицает он с болью. — Нет, я не трус!.. Тревогу объявил я!.. Случайно…
По его лицу катятся слезы.
Поздний вечер. Берег моря. Далекие огни на рейде.
Медленно проходят Левашов и Борис.
— Почему же ты не сказал об этом сразу? — спокойно спрашивает Левашов. — Ты думал, что потеряешь уважение товарищей? Этого ты боялся?
Офицер останавливается, пристально, с участием глядит на мальчика.
— Они стали бы смеяться надо мной, — тихо отвечает Борис, склонив голову.
— Ну, и что же?.. Бывают испытания и потруднее. Тогда как?.. Ведь сегодня товарищи не смеялись над тобой, но разве тебе было легко?.. Знаю, не легко тебе было, Боря…
На секунду Левашов умолкает. Тронутый его последними словами, Борис поднимает голову. В глазах мальчика светится благодарность.
— Я очень рад, — продолжает Левашов, — что сегодня ты нашел в себе мужество сказать правду. Но я хочу предупредить тебя: еще не раз ложный стыд, вот это твое излишнее самолюбие, будут испытывать твое мужество. Не сдавайся, Борис!.. Докажи, что ты всегда готов с честью постоять за правду!
— Я докажу это, Виктор Васильевич! — горячо обещает Борис.
— Верю, — говорит Левашов и крепко пожимает ему руку.
— Спасибо, Виктор Васильевич, — отвечает радостно взволнованный мальчик.
Звучит сигнал отбоя, Левашов, взглянув на часы, снова обращается к Борису:
— Помни, Боря, об отце. Он был замечательный человек, правдивый, смелый, его все очень любили… Ну, пора спать! Иди.
Борис прикладывает руку к бескозырке:
— До свиданья, товарищ капитан третьего ранга!
— Спокойной ночи.
Левашов провожает мальчика долгим ласковым взглядом, достает портсигар, закуривает.
По аллее сада Борис направляется к зданию училища. Неожиданно кусты раздвигаются и на аллею выходит Сергей.
Мальчики молча останавливаются друг против друга. Не выдержав пристального взгляда Сергея, Борис опускает глаза. И в ту же секунду на лице Сергея вспыхивает добрая, приветливая улыбка. Он порывисто протягивает Борису руку и первый нарушает тягостное молчание.
— Мир! — сердечно предлагает он.
— И дружба! — так же искренно и пылко отвечает ему Борис.
Они обнимаются.
И словно выражая торжественность этой минуты, гремит радостная музыка.
На экране возникают боевые корабли — линкоры и крейсеры, миноносцы и подводные лодки, торпедные катера и морские охотники, идущие вперед, прекрасные в своем стремительном, неудержимом ходе, могучие, грозные — гордость Сталинского Военно-Морского Флота, которому с юных лет посвящают свою жизнь герои этого фильма.
СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ!
Б. Горбатов, В. Алексеев
БИТВА ЗА УГОЛЬ
Прорвав вечерние облака, прямой, как струна, солнечный луч упирается в вершины синих терриконов.
Донбасская степь. Широкая песня:
Покусывая удила, мчат по дороге сытые, добрые кони.
На знаменитой донбасской бедарке, «беде» — двуколке на высоких колесах, едет глава фамилии — старый шахтер: седые усы, парадный шахтерский мундир, весь в орденах и медалях. Рядом жена в белой шелковой шали с кистями и сын — юноша с девичьими ресницами и глазами, словно подведенными вечной, несмываемой угольной пылью.
Он-то и поет:
Медленно и величаво проплывают шахты-гиганты: черные стройные копры, высокие белые здания надшахтных строений.
Врываясь в песню радостными гудками, мчатся поезда, доверху нагруженные антрацитом. И возникает новая песня:
Эта песня рвется навстречу ветру из машины, переполненной шахтерской молодежью.
Мимо проплывают мощные металлургические заводы, озаряющие светом своих плавок вечернее небо.
И опять новая песня:
И вот уже не одна, а три машины мчатся по дороге, а по сторонам плывут осенние, отягощенные тяжелыми плодами фруктовые сады.
На шумном перекрестке донбасских дорог, с севера и с юга, с запада и востока, сходятся машины. Они выстраиваются в праздничную колонну и направляются в сторону показавшейся шахты. А над шахтой, над копром пламенеет в зареве заката алая звезда победы.
У шахтерского Дворца культуры гостей уже встречают.
Останавливаются кони и машины. Из маленького «Москвича», кряхтя, выбирается огромный шахтер, деловито запирает машину, кладет ключ в карман и, разогнув, наконец, спину, идет вслед за всеми во Дворец. Оправляя мундиры, гости поднимаются по широкой парадной лестнице.
У входа их встречает парторг ЦК КГП(б)У шахты «4-бис» Павел Степанович Недоля.
Старик в парадном мундире, приехавший на бедарке, радостно протягивает ему обе руки.
— Здорово, Пашка! — восклицает он. — Принимай родичей!
— А, дядя!..
Они троекратно целуются.
Подходят и новые гости:
— Почет и уважение парторгу!
Парторг кланяется:
— Милости просим к нам на праздник!
— А папаша где?
— Папаша будет в свое время! — усмехается парторг.
Веселой гурьбой подымается по лестнице молодежь.
— Принимайте шахтерский привет от молодежи «Буденновки».
— Дорогим гостям всегда рады!
Рядом с парторгом молодой вихрастый парень быстро что-то записывает в блокнот.
— В Донбассе нет чужих шахтеров, тут все родственники! Разве я не прав, а, Павел Степанович? Могу я так написать?
Покручивая свой ус, шахтер в мундире недовольно басит:
— Родственников хоть отбавляй. А где лее, можно сказать, главный именинник? Имею в виду Степана, то-есть Степана Павловича.
Степан Павлович Недоля, высокий плотный старик с ежиком коротких серебряных волос, удивленно разглядывает себя в зеркале.
Кто этот уже немолодой человек в строгом парадном мундире с золотыми пуговицами и серебряной канителью на петлицах? Ордена Ленина, Боевого Красного Знамени, «Знак Почета» и две сверкающие серебром медали закрывают почти всю его грудь. Неужто это он, он, Степка Недоля, полвека назад робко «проехавший» впервые в шахту?
Портной с сантиметром на шее, в последний раз отдернув полу мундира, отходит в сторону, смотрит на свое творение и, всплеснув руками, восклицает: