Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич. Страница 17

— Господин Геринг?

— Я, — отвечает Геринг.

А д ъ ю т а н т. Вы не уехали, как предполагали?

Г е р и н г. Нет еще. Тысячи ответственных дел.

А д ъ ю т а н т. Фюрер просит вас к себе.

Г е р и н г. Буду. Сейчас.

Положив трубку, Геринг задумывается.

— Подать парадный костюм? — спрашивает камердинер.

Геринг испуганно машет руками:

— В наши дни в парадных костюмах только в гроб ложатся… Интересно, вручат ли они ему мой ультиматум или скроют от него?

Еле волоча ноги, Гитлер бесцельно бродит по бункеру, держа в дрожащих руках засаленную, измятую карту Берлина. Затем, расстелив карту на столе, он начинает лихорадочно расставлять на ней пуговицы, которые срывает со своего пиджака. Вот он присел возле Евы Браун, которая полирует ногти. Она проводит рукой по его волосам.

В комнату влетает Геббельс.

— Негодяй! — кричит он.

Гитлер растерянно спрашивает:

— Кто?

— Геринг, мой фюрер. Произошло то, чего мы все ожидали. Геринг изменил, — и он подает Гитлеру телеграмму.

Глазами загнанного волка оглядывает Гитлер свой бункер и не берет, а вырывает телеграмму из рук Геббельса. Лицо его дергается в нервном тике. Он хохочет.

— Геринг дает мне отставку! — кричит он Еве, хотя та сидит рядом. — Ты только послушай: если я сегодня до двадцати двух часов не передам ему верховной власти, он возьмет ее сам. Свинья!.. Фальшивомонетчик! Ему — верховную власть!.. Чтобы этот вонючий боров руководил Германией?! Я прикажу публично расстрелять его!..

— Все твои генералы — свиньи, Адольф, — жестко произносит Браун, рассматривая свои ногти. — Все тебя бросили, предали.

— Да, кажется, мне пора уйти… Завещание, скорей завещание! Христианс, — зовет он секретаршу.

— Но прежде я должна стать твоей женой, Адольф. По́шло уходить на тот свет любовницей, — говорит Ева, маня рукой секретаршу Христианс с пишущей машинкой.

— Ах, да, да! Мы повенчаемся, Геббельс! Мы повенчаемся!

Секретарша, присев на корточки, ждет приказаний.

Гитлер бормочет:

— Скорей зовите американцев… ах… Сталин! Всех поставил на колени. Но еще, может быть, не все кончено. Я не поддамся! Да, надежда есть…

— Фюрер, все это писать? — спрашивает Христианс.

Гитлер безнадежно машет рукой:

— Что писать? Поздно… Меня, друг мой, скоро будут показывать в паноптикуме, возить по деревням с ручными медведями… Я — жертва, мне суждена голгофа.

Он замолкает, погаснув. Последний луч сознания покидает его лицо, и губы бормочут что-то неясное.

— Что, фюрер? — переспрашивает секретарша.

— Когда я венчаюсь, вы не знаете?

— О какой свадьбе вы говорите, фюрер? Русские в тысяче метрах от нас. Бои идут в метро.

— Пустите в метро воды Шпрее, затопите метро!

— Фюрер, там наши раненые. Их тысячи.

— Это не имеет значения. Сейчас ничто не имеет значения, кроме моей жизни!

Секретарша бросается перед Гитлером на колени:

— Мой фюрер, там десятки тысяч честных немцев, там мои братья…

Г и т л е р. Пустите в метро воды Шпрее… Затопите метро!

С е к р е т а р ш а. Майн гот, майн гот, майн гот!..

В узкие и темные тоннели берлинского метро вливаются потоки Шпрее. Визжа, бегут стаями крысы и прыгают на раненых, тысячами лежащих на рельсах, на перроне, на лестницах. Люди ковыляют на костылях, ползут на руках, стреляются или в ужасе закрывают лица.

— Что такое?.. Что это? — кричат они, захлебываясь.

Кто-то вбегает сверху.

— Кругом вода!.. Будь ты проклят, Гитлер!

— Гитлер? Почему Гитлер?..

— Только что наши саперы взорвали плотину… Говорят — приказ фюрера.

— Будь проклят!.. Сумасшедшая собака!

— Будь проклят!.. Будь трижды проклят!

Крики сливаются в сплошной вой.

Крысы осатанело прыгают на стены, прыгают и падают в воду, прыгают и падают в воду.

На пороге бункера генерал Кребс. Он входит запросто, без доклада, не вынимая изо рта сигары, чего не посмел бы сделать еще неделю назад, и без приглашения садится в кресло, ногой оттолкнув в сторону Блонди, любимую собаку Гитлера.

Г и т л е р. Ага! Кребс сейчас расскажет все новости. Где, наконец, армия этого проклятого Венка? Чего он медлит? Вы сообщили ему мои директивы?

К р е б с (не вставая с места). Сообщил.

Г и т л е р. Ну?

К р е б с. Ответа нет.

Г и т л е р. Ну, ясно. Его армия на марше. А вы не находите, что ему пора бы уж включиться в дело?

По тону ответов Кребса все чувствуют, что Кребс о чем-то умалчивает, что-то обходит, но они еще ни о чем не догадываются.

Между тем Гитлер сосредоточенно глядит на карту и начинает передвигать по ней пуговицы, изредка бросая отрывистые замечания:

— Мешок!.. Петля!.. Через два дня я затяну петлю на шее русских! Где эти проклятые американцы? Кребс, помогайте им всеми силами скорее добраться до Берлина!.. Мы их тут всех столкнем лбами. Я вырву у русских их успех руками американцев. Поняли? Я заставлю их грызться на моих глазах… Слышите?

В это время в комнату врывается Борман. Весь вид его говорит о крайнем волнении и возмущении.

— Мой фюрер! Ужасное известие! Мы перехватили американское радио, они сообщают, что Гиммлер предлагает им мир на любых условиях. В то время, как вы героически защищаете Берлин, Гиммлер ведет переговоры, изменник!

Гитлер остолбенел. Лицо его наливается кровью, голова трясется, он тяжело дышит, потом выкрикивает сквозь слезы:

— Ультиматум? Мне?.. От Гиммлера, от этого недоноска, которого я сделал человеком?.. Ничто меня не миновало, нет таких измен, которые бы не коснулись меня. Это конец!

С автоматами в руках показались на улице Иванов, Зайченко и Юсупов.

Иванов кричит:

— Костя! Какая это улица?

— Унтер ден Линден! — отвечает Зайченко, увидев надпись на стене.

— Эй, мать!.. — Иванов поднимает немку с земли. — Тут тебе не место… домой надо… Нах хаузе… ферштейн?

— Нет у меня ничего — ни дома нет, ни сына нет, ничего нет… — Она встает, вздымая вверх руки: — Будь ты проклят, шут несчастный! Верни мне мою Германию, отдай мне моих сыновей!. Отдай мне моего Ганса! Будь ты проклят, Гитлер!

Берлин горит. В тоннелях подземки захлебываются люди.

ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО АПРЕЛЯ ВОЙСКА I БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА СОЕДИНИЛИСЬ ЗАПАДНЕЕ ПОТСДАМА С ВОЙСКАМИ I УКРАИНСКОГО ФРОНТА И ТАКИМ ОБРАЗОМ ЗАВЕРШИЛИ ПОЛНОЕ ОКРУЖЕНИЕ БЕРЛИНА.

В подземном кабинете Гитлера накрыт стол. Вино, цветы, фрукты. Из комнаты Евы Браун слышно бормотание пастора, а в кабинете, у стола, развалившись в креслах, сидят генералы Кребс и Вейдлинг.

К р е б с (прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате). Сейчас бракосочетание закончится, и они выйдут. Я вас представлю, и вы скажете ему все, что вам взбредет в голову.

В е й д л и н г. Я восьмой комендант Берлина за последние трое суток. Это кабак! Слышите, Ганс? Я говорю — это кабак!

В это время в панике врывается в комнату солдат:

— Русские в двухстах метрах от рейхсканцелярии!!

К р е б с. Уходите. Сейчас не до этого — фюрер венчается.

С о л д а т. Что делает, простите?

К р е б с. Венчается.

У солдата расширяются глаза, и он начинает дико хохотать.

— Тихо, вы, идиот, — шепчет Кребс и выталкивает его за дверь. Кребс и Вейдлинг дремлют, вытянув ноги в запыленных сапогах, будто находятся в деревенской пивной.

В это время дверь из комнаты Евы Браун открывается, и она выходит под руку с Гитлером; оба со свечами в руках. За ними, чинно шествуют Борман и Геббельс.

Генералы дремлют.

Гитлер осторожно переступает через ноги Кребса и Вейдлинга. Ева Браун сердито ударяет генералов перчатками по плечам.

Вскочив, они поздравляют новобрачных. Садятся за стол.

Гитлер сразу заговорил: