Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич. Страница 87

В комнату экспедиции, запыхавшись, входит Александров.

— Райнис, ты не знаешь, номер готов?

Райнис на мгновение прерывает беседу с поэтами.

— Да, почти…

Александров быстро идет дальше, к лесенке.

Райнис снова строго смотрит на Юлиуса.

— Если ты хочешь писать о боевиках, то будь среди них, иди ними.

Александров, торопливо шагая но лесенке в наборный цех, громко спрашивает:

— Товарищи, номер не спущен в печать?

Букс поднимается со стула с гранками в руках.

— Нет еще… последняя верстка.

Обращаясь ко всем, кто собрался в наборной, Александров восклицает:

— В Риге началась всеобщая забастовка! Рабочие с оружием вышли на улицы!

В ответ раздаются дружные возгласы:

— Ура!.. У-р-ра!.. У-р-р-ра!..

Главный редактор с восторгом говорит:

— Сейчас мы его наберем!

Старый метранпаж почти в отчаянии.

— Мы никогда не выпустим этот номер…

Александров резко возражает:

— Наоборот. Мы должны выпустить его немедленно!

Секретарша с беспокойством спрашивает:

— А где стихи Райниса?..

Она подходит к лесенке и кричит:

— Райнис!.. Райнис!.. Ты задерживаешь номер!

Райнис уже в дверях.

— Иду…

Где-то вблизи раздается выстрел… за ним следует дробная частая перестрелка…

Все устремляются к окнам.

Райнис одним духом спускается по лесенке.

— Что случилось?..

Он тоже подбегает к окну и распахивает его.

— Ну, что, друзья… Настал и в Риге наш день!

Перестрелка слышится все сильнее и ближе.

Абелите вскакивает на табурет возле окна.

— Где это стреляют?

Александров с торжеством в голосе отвечает:

— Это боевики разгоняют полицию!

По большой площади проходит огромная демонстрация. Над толпой реют красные знамена, колышутся плакаты и лозунги. Впереди идут боевики с ружьями через плечо.

Рабочие колонны поют песню на слова стихотворения Райниса «День страшного суда», которое он огласил на суде вместо своего последнего слова…

Горячих много
Замрет сердец,
И много смелых
Сразит свинец.
Задушит многих
Ночной кошмар,
Пока взовьется
Из искр пожар.
Погибнут сотни,
Но вместо них
Немало тысяч
Придет других.
Замолкнет голос,
Но в тот же миг
Другие десять
Подхватят крик,
Пока взметнутся
Холмы, поля, —
И каждым камнем
Взревет земля!

Райнис стоит возле открытого настежь окна наборной. Ветер треплет его волосы, раздувает рубашку на груди.

К нему вплотную подходит Александров.

— Ты слышал, Райнис?.. Они идут с твоей песней.

Райнис, не отрываясь, смотрит на грозные колонны демонстрантов.

— Вот ради такого дня стоило прожить жизнь!..

Все больше ширится, все громче звучит песня за окном:

…Все загрохочет
И там и тут,
И вздрогнут зданья
И упадут.
Дворцов и башен
Вам не сберечь, —
Их сбросят скалы
С могучих плеч.
В горах защиты
Вам не найти.
И горы местью
Грозят в пути!..

Райнис и Александров, обнявшись, слушают. Но неугомонный метранпаж и сейчас не оставляет поэта в покое:

— Райнис, а где же стихи?

Райнис с трудом отрывается от окна.

— Стихи?.. Стихи не задержат номер…

Он ищет глазами Абелите.

— Абелите, на чем мы остановились?

Абелите достает из кармана сложенный листок.

— Вот…

Так не останется, так оставаться не может.
Глупо надеяться, что пронесется вода…

Райнис на мгновенье закрывает глаза.

— Передавайте прямо в набор…

…Реки спадут, иссякая, и день будет прожит?
Так же, как прежде?.. О, нет, никогда, никогда!..

Абелите стоит возле пожилого наборщика и тихо повторяет вслед за Райнисом:

…Реки спадут, иссякая, и день будет прожит?
Так же, как прежде?.. О, нет, никогда, никогда!..

На фоне песни вдохновенно звучит голос поэта:

…Пусть крепок лед и пускай он усилия множит:
Сердце, что рвется к свободе и жизни, — сильней!
Так не останется, так оставаться не может,
Все переменится в мире до самых корней!
20

В приемной барона фон Мейендорфа собираются высокопоставленные чиновники и крупные фабриканты. Здесь человек тридцать.

Некоторые сидят на низких кожаных диванах, иные прогуливаются группами по два-три человека. Все они с беспокойством чего-то ждут.

У окна стоит сильно располневший Вимба, беседуя с известным «знатоком» культуры помещичьего земледелия профессором Мюллером. У обоих подавленный, напуганный вид.

У выхода на большую лестницу, возле фигуры рыцаря в латах, пытается примоститься дряхлый судейский чиновник, который председательствовал на процессе Райниса. Его о чем-то спрашивает низенький полный банкир с прищуренными, беспрерывно бегающими глазками.

За окном раздаются ружейные залпы.

Банкир беспокойно посматривает на дребезжащие стекла, судья незаметно мелко крестится.

Снизу по лестнице, быстро семеня ножками, поднимается Ангелов — управляющий канцелярией барона.

У него в руках целая пачка телеграмм.

Несколько солидных коммерсантов во главе с Вимбой немедленно устремляются навстречу Ангелову.

Вимба загораживает управляющему канцелярией дорогу и нетерпеливо спрашивает:

— Ну, как?.. Что слышно, господин Ангелов?

Ангелов быстро тараторит:

— В Москву прибыл на усмирение Семеновский полк… В Санкт-Петербурге стачки… Всюду стачки.. Всюду, всюду стачки… Разрешите пройти, господа…

Он с большой ловкостью пробирается между важными особами, запрудившими приемную, и исчезает за дверью кабинета Мейендорфа.

За окнами продолжается оживленная перестрелка. Выстрелы раздаются где-то совсем близко.

Судейский чиновник наклоняется к банкиру и завистливо произносит:

— В Петербурге стоит лейб-гвардия!.. И драгуны!..

Банкир полон негодования.

— В Москву, говорят, уже прибыли… А у нас, как всегда, одни обещания!.. Где генерал Орлов — спрашиваю я?

На лестнице появляется красивый офицер в жандармском мундире. Это Королев, давно уже произведенный в подполковники. Приобретя с годами некоторую солидность, он не спеша взбирается по ступеням.

У входа в приемную его окружают плотным кольцом. Низенький банкир нервно вскрикивает:

— Господин Королев?..

Жандармский офицер высоко поднимает телеграмму, зажатую в белой перчатке.

— Из Царского Села!.. Позвольте, господа…

Перед ним почтительно расступаются, давая дорогу.

Слышатся взволнованные голоса:

— Пропустите… Дайте дорогу, господа… Отойдите…

Кабинет Мейендорфа. Заметно постаревший барон мечется из угла в угол, по своей привычке измеряя шагами пушистый ковер. Входит Королев и встает навытяжку..