Возвращение Будды - Иванов Всеволод. Страница 2

-- В аймаке Тушуту-Хана, Виталий Витальевич, я имею три тысячи голов скота... Тогда же, в год появления бурхана Будды, явилось в песках...

Профессор смотрит на рваный воротник его шинели, на заплату под мышками и со злостью думает о трех тысячах голов скота. Он вспоминает теплые бараньи тулупы, давно когда-то виденные им в Сибири, и, подымая крюк, неразборчиво бормочет:

-- Да... да... гражданин, я непременно запишу ваше любезное предложение, да... сказание. Хотя я не монголовед, занимаюсь как дилетант, несомненно. Сегодня уже нельзя записать, холодно. Я запишу завтра или сегодня вечером, если буду топить.

В пролете мелькает пола шинели. Внизу скрипит по камню лестницы бревно: кто-то тащит себе в квартиру топливо. Профессору почему-то становится жалко монгола, он кричит:

-- До свиданья!

Закутав поверх пальто ноги одеялом, профессор думает о топливе, о картофеле, о деньгах. Опять вспоминает три тысячи голов скота, и ему приходит то, что нужно было сказать монголу. Он хочет выдернуть из-под одеяла палец, погрозить, но монгола нет. Тогда он шевелит подбородком и поучает:

-- В революции необходимо в целях самосохранения сидеть дома. Но, а если мобилизация, -- тогда необходимо немедленно отправляться домой, а не ходить по занятым людям, отнимая у них тепло и время, и в течение сорока минут рассказывать легенды о статуях Будд. Мало ли в мире статуй? И если имеется три тысячи голов скота, тогда должно иметь хотя плохую баранью шубу.

Профессор вспоминает слова монгола:

-- "Ногти у него отделаны золотом".

Профессор говорит:

-- Лучше бы принес картофеля!..

...Вместо того, чтобы записать в эти ежедневные сорок минут те мысли, что накопляются за сутки и холодными нитками пронизывают мозг, на другой день, опять, как и ночью, пришел профессору на память монгол Дава-Дорчжи.

-- Оттого это, -- решил профессор, -- что ко мне с такими странными рассказами никто не являлся. Вот если бы пришли купить или выменять мой мозг, нервы или вчерашний день -- забыл бы тотчас по уходе покупателя.

Он острит так, пока растопляет печку и кладет в котелок картофель. Порция картофеля на сегодня уменьшена. Через день профессор с'едает половинную порцию и спать тогда ложится при электричестве.

Стук:

-- Уоок!.. уоак!.. ак!

Профессор без шубы, без шапки, зло тряся руками, бежит к дверям и, срывая крюк, кричит:

-- Нет у меня времени записывать ваши дурацкие сказания. Я вам не медик и не монголовед. Что вы каждый день мешаете?

У порога в кожаной куртке и коричневой фуражке (изломанный на трое козырек) узкобородый человек. Он спрашивает тихо:

-- Здесь живет профессор Сафонов?

-- Я профессор Сафонов!

-- Виталий Витальевич?

-- Я Виталий Витальевич!

Тогда человек, плюнув для чего-то на пальцы, лезет в боковой карман куртки и, глядя на уголок пакета, говорит тихо:

-- Профессору Сафонову от товарища наркома по просвещению в личные руки.

Сафонов забывает закрыть крюк. Человек в кожаной куртке осторожно, точно пакет, прикрывая холодное железо курткой, опускает крюк. Потирая над печкой пальцы, спрашивает:

-- Заметили, пятнадцать градусов по Реомюру?

-- Раздевайтесь.

-- Спасибо, товарищ профессор, но нас машина ждет.

Тогда профессор быстро разрывает пакет и читает:

"Всероссийский союз городов, в дополнение к отношению своему, напоминает вторично"...

-- Черти! -- раздраженно кричит человек в куртке. -- Вот черти! Опять на отношениях Союза городов напечатали. Сколько раз я приказывал важные бумаги не сметь печатать... Переверните, товарищ профессор, это машинистки саботируют...

На обороте профессор читает напечатанное на машинке:

"Народный комиссар просвещения Северных Коммун 16 ноября 1918 года. Проф. Вит. Вит. Сафонову. Народный комиссар просвещения просит гр-на Сафонова немедленно пожаловать на совещание экспертов в особняке бывшего графа Строганова.

Народный комиссар (подпись).

Секретарь (подпись)".

-- Нет подписи, -- сказал профессор, -- какие эксперты?

Человек в кожаной куртке берет бумажку:

-- Секретарь -- это я, -- говорит он, -- забыли на подпись дать, ну, я сейчас...

-- Нет, зачем же...

-- Нет, как же, порядок...

Куртка достает химический карандаш. Профессор замечает: таким же карандашем выведена у него на фуражке звезда. Куртка подписывает. Профессор свертывает бумажку и кладет ее в письменный стол.

x x x

Про печку он вспомнил, когда переезжали Троицкий мост.

Глава II.

Вязаные изделия, некоторые речи об археологических изысканиях и о российской Красной армии.

...Важные пути тем дальше, чем укромное шествие становится медлительным.

(Сыкун-ту.)

Рогожи на коврах дворца графов Строгановых. Солдат при входе курит трубку. Сапоги у солдата, дабы не замерзли ноги, укутаны в рогожи. Он спрашивает пропуск, не подымаясь с табурета, чтоб не студить ног.

Профессор Сафонов, догоняя на лестнице секретаря, любопытствует:

-- А если нарком приедет -- встанет он?..

-- Едва ли. Да это и не важно. Сюда, товарищ профессор!

Дабы не пачкать ковров, -- среди золоченой мебели рогожи. Бытие восемнадцатого года: (- причины?) -- спасаясь от смерти -- ешь собак и кошек, дабы была картошка -- меняй. Так думает профессор. Об из'яснении причин думает он.

Куртка передвигает фуражку на затылок. Лоб -- в грязных морщинах.

-- Товарищ Луначарский здесь?

Другой, отвечающий, в черной шинели с толстым и круглым, как бревно, портфелем. На нем необычайной ширины серые валенки и длинный, до пят, вязаный пестрый шарф.

-- Он не приедет.

-- Да что вы мне, товарищ Анисимов, голову морочите? Он сказал -- буду через полчаса. Я на Выборгскую сторону за профессором гонял.

Точно захлебываясь пальцами, солдат с портфелем жмет профессору руку. Отскакивает и, перекидывая под мышки портфель, говорит торопливо:

-- И вечно вы, товарищ Дивель, не координируете действий! Сейчас звонят мне сюда: это, мол, дело не Наркомпроса, а Комиссариата по делам национальностей. На кой мне тогда Луначарский! Должон нарком по национальностям говорить. Этак, товарищи, не годится, этак гонять вождей революции!

-- Раньше, чем говорить такие слова, товарищ Анисимов...