Справедливость силы - Власов Юрий Петрович. Страница 138

Глава 254.

Выдержки из моего дневника шестьдесят четвертого года:

"…Улетели из Шереметьева. Самолет довольно долго выходил на заданную высоту. Подошел командир корабля Цхворебов (я с ним летел в 1963 году с Кубы – пробный беспосадочный рейс Гавана – Москва) и пригласил в кабину. Там привлекли внимание сотни приборов. Я поздоровался с бортинженером. Оказалось, вместе учились в академии, только он на год младше курсом и с другого факультета. Познакомился с радистом: пожали в темноте руки. Я примостился на вертящемся стульчике в ногах у первого и второго пилотов. Потом перебрался в нос, к штурману. Синел рассвет за плексом кабины…

Хабаровск встретил стужей и снегом, а Токио – солнцем и теплом. Живем в бывшем американском военном городке – это и есть Олимпийская деревня.

Сдвиг на шесть часов при высочайшей отлаженности всех процессов в организме весьма обременителен. Днем заспанный, оглушенный. Нынче не спал вовсе. Под утро полил дождь. Ветер застучал раздвижными рамами.

Наседают журналисты, и вопросы, будто сговорились: сколько едите, можно сфотографировать с большой бутылкой молока, кого знаете в японской литературе, выиграете золотую медаль, с каким результатом?..

Мы в одной комнате с Володей Головановым. Он лежит на кровати и рассуждает: "Отчего подлость?"… Потом пустился в рассуждения о Воробьеве: "Тяжелый человек. Людей делит на категории. По-разному речь ведет. Для одних – улыбка, а другим едва цедит слова…"

Вечером в комнате Богдасарова. Он листает тетрадь и говорит:

– Ты опять наметил большой толчок. А ведь вчера был мощный жим. Разве можно себя снова подвергать потрясениям? Переезд, сон утрачен, климат чужой. Надо приводить в порядок организм, а ты опять в потрясение! Я тебе результаты твоих противников сейчас распишу. Если кто больше сделает, я не тренер тогда! Гляди.– Богдасаров стал писать в тренировочную тетрадь.– Шемански не видел, но уверен: жим – 185, рывок-160, толчок-200 или 202,5 килограмма. Жаботинский: жим-185, рывок-165, толчок-205 килограммов. Сумма – 550 или 560. А ты обладатель всех мировых рекордов! Ходи да поплевывай! Тебе что? Только форму поддерживать – и музыка выйдет на соревнованиях…

За окном сгустились сумерки, стихал город. Олимпийская деревня.

Богдасаров сказал:

– У тебя снова побаливают почки. Не пей все эти суррогатные воды и кока-колу, не надо! Яблоки, молоко и чай – это для тебя. Кто беспокоится о здоровье людей? Мешают "химию"…

Потом сказал:

– Голованов? Голованов флегматичен, а разойдется!.. Идет к штанге – глаза злые, горят, в одну точку… Весь устремлен вперед.

– Зато я спокоен.

– Ты?! Только внешне! У тебя на соревнованиях пожар в груди.– Богдасаров провел по груди.– Все большие атлеты таковы. И это хорошо. А вот Минаев и Куры-нов опустошенные. С ними трудно, Сашку в последние месяцы нельзя узнать…

И все же… какой бы ни была работа, без таланта она – одно ремесленничество, голое ремесленничество. А одно ремесленничество, пусть при самом неистовом труде, никогда не поднимет человека до высот вдохновения и подлинного успеха… Я не сказал об этом Сурену Петровичу. Да и к чему? Он наверняка того же Мнения.

Сегодня пасмурно, ветрено. Тянет ко сну. Накатался на велосипеде, взмок. Когда ездил, оглядывался. Представляю картину: почти 140-килограммовый дядя на велосипеде.

В Подольске штангу в рывке брал решительно. Руки в суставах выключил – и тянул, не колеблясь, выскочит вверх или нет. Просто вкладывал силу…

"Выжму сто девяносто – и дальше Власову конец",– сказал Жаботинский. Его разрывает от похвальбы. Ведет себя заносчиво, на грани грубости. Тут дело не только в воспитании…

Богдасаров, услыхав об угрозе Жаботинского, даже потемнел:

– Совсем потерял совесть. Ни в одном силовом упражнении сравниться не может, и вряд ли вообще сравнится, а такие вещи позволяет себе. И ведь еще ничего для спорта не сделал и сам никто. Вся сила в огромном животе. Сгони с него хотя бы пятнадцать килограммов – жалкий будет на помосте.

– Он еще сказал о себе, что, мол, когда кончу выступать, начну писать романы,– сказал я, смеясь.

– Тебе сказал?

– Мне сказал.

– Это нарочно! Тебя выбить из равновесия! Знает твою нервность. А, бог с ним! Знаешь, американцы приехали. Заглянул к ним на тренировку. Шемански выглядит прекрасно, а Губнер – худой, жалуется на руку.

Вечером был в международном клубе. На лицах пустота и любопытство. Накурено!..

Мы собираемся на обед.

– Был на тренировке,– говорит Богдасаров,– Плюкфельдер жал…

– А мне засчитают жим? – спрашивает Куренцов.

– Не поймут судьи. Ты быстро выполняешь жим. Не углядят, растеряются. Все очень быстро. А вот снимут на пленку – и на следующий год прихватят… Правду надо говорить. У Вахонина правое колено "гуляет" – и никто ни звука. А Плюкфельдера, боюсь, прихватят. Ты, Куренцов, учти: первые два подхода смотрят придирчиво, работай почище, а в третьем можно немного шуровать…

– Как дела, Юра? – спросил грузин, когда мы выходим в коридор.

Не знаю его фамилии. Знаю только, что из борцов-классиков.

– Все может быть: спорт,– отвечаю я.– Конечно, мечтаю о победе.

– Брось, выиграешь шутя. Ты так надоел своими победами, что о них следует самыми маленькими буквами…

После обеда читаю "Крымскую войну" Тарле. "…К самому концу жизни Николай Первый иногда просто терялся, не зная, кому же доверять. Из русских выходят декабристы. Из военных немцев декабристов не бывает, но кто же их знает,– может быть, они по-другому неблагополучны…"

В декабризме мне понятно и близко все, кроме одного: почему декабристы с такой легкостью поголовно выдавали друг друга на допросах? Ведь пыток в прямом, страшном смысле для них не существовало… Для меня это мучительная и вечная загадка… …Кажется, проясняется, как надо построить повесть. Мысль пришла неожиданно. До обеда разрабатывал структуру главы будущей книги. Ловлю себя на подражательстве, это злит.

Клочья туч. Духота. Потом внезапная прохлада. Совсем не хочу есть, а вес держать надо. Ем через силу.

– Тонкие кисти у Мартина Л у и с Мартин (Великобритания) – чемпион мира 1959, 1962, 1963 и 1965 годов) отлично! – говорит Воробьев.

Я иду на четвертый этаж в комнату шестнадцать, к Славе Иванову(Вячеслав Иванов – чемпион Олимпийских игр 1956, 1960 и 1964 годов в академической гребле на одиночке).

Он позвал, чтобы передать фотоснимки. Я видел их у секретаря ЦК ВЛКСМ А. Камшалова.

– Болею вот,– сказал Иванов, морщась.– Хронический фронтит замучил. Накачивают бицеллином.

– Это от усталости,– говорю я, чтобы его успокоить.– Я перехворал в этом году – не дай бог! После Игр уйду.

– Надо в Мехико, Юра! На третьи Игры! Я ведь сколько работаю!

– Нет, решено! Баста!

– Я слышал Жаботинского: такие вещи говорит! Очень непорядочно. Я не стал слушать – ушел. А я верю в тебя! Ты сильнее, ты выиграешь!

Я взял открытки. Вышел на улицу. Темнели кроны больших деревьев в парке. Слабо задувал ветер.

Как же хочется заглянуть в будущее! На сердце и в душе холодное кипение.

Иду в столовую.

– Знаешь,– говорит с приятным акцентом Юдит (венгерская метательница). Она повторяет "знаешь" через каждое слово.

– Пойдем ужинать, Юдит.

– Не могу, знаешь. Тренер не позволяет. Знаешь, два килограмма лишнего веса.

После ужина интересная беседа с Попенченко (Валерий Попенченко– чемпион Олимпийских игр 1964 года и чемпион Европы 1963 и 1965 годов по боксу во втором среднем весе). Много вспоминали: мы оба в прошлом суворовцы.

Провел тренировку. Зал гудел от штанг: едва ли не два десятка помостов! Еще с порога заметил американцев. Хоффман восхищенно щупал руки, разглядывал меня. Тэрпак жаловался на усталость после перелета. Губ-нер уныло молчал… Парню-то всего двадцать два года! Только и клепать силу!

Разминался отменно. В стойку вырвал по два раза 160 кг. Я ликовал: сила поспевает. Ходил, отдыхая, между подходами, под десятками любопытных глаз. Живот сам втягивался. Чуть-чуть – и гарцевать начал бы, как жеребец…