Справедливость силы - Власов Юрий Петрович. Страница 139

Штанга – затянувшееся детство. И как же серьезно все мы принимаем эту игру!

Долгое интервью журналиста из ФРГ.

– Накидал ты ему камней в желе мозгов. Все стереотипы побил,-сказал после Эрик (наш переводчик).

Опостылели суета, кичливость силой! В березы бы, в одиночество…

У себя в комнате разглядывал снимок Гарри Купера. Поразил в фильме "По ком звонит колокол". Все пытался понять, в чем красота этого человека. Наверное, человек всегда красив, если характер выражен во внешности отчетливо, даже резко. В обычном смысле тут красота ни при чем.

– Юра, поздравляю с рекордами в Подольске! – сказал Константин Васильевич Назаров. Он только прилетел. Мы обнимаемся.

– Как верно рассчитал тактически! В самое время!..– продолжает Константин Васильевич… Уже заканчиваю "Крымскую войну".

"…Вязьмитинов о Малаховом кургане: "Небольшое пространство между траверзом и бруствером было сплошь залито кровью. Смесь крови с пылью, толстым слоем покрывающей землю, образовала какое-то тесто… буро-красного цвета… Как бы густо ни летели пули, но обыкновенно слышится некоторая разделенность свиста одной из них от свиста другой. Здесь же слышалось сплошное шипенье; казалось, что поток пуль как бы струится, ощущалось какое-то течение свинца…""

Вечером славно потренировался. Приплелся на тренировку раздраженный и опустошенный. Тоска по Наташе, вдруг острая, щемящая, и усталость. Отголоски нервного потрясения весны 1962 года. И еще все время мысли о дочери.

Меня поджидало много публики. Автографы. Просьбы сфотографироваться. Летучие интервью. Пришел Пиньятти с Гранди (Гранди – итальянский атлет) и Маннирони. Тут же разминались усталый, бледный Палинский (Иренеуш Палинский (Польша) – чемпион Олимпийских игр 1960 года и чемпион мира 1961 года) и парни из Австралии, Индокитая, Марокко… В сторонке наблюдают Хоффман и Стейт. Пришел Айланд, самый верный и преданный мой болельщик и редкий знаток силы,– он путешествует за моей силой и победами по всему свету. Я никогда не разговаривал с ним долго и откровенно, но воспринимаю от него настоящее излучение ласки, доброты и глубокой врожденной порядочности.

Сила мощно изливалась из меня в каждом движении. Штанга потеряла тяжесть. Я ожидал приближения новой силы, но все равно растерялся. Это какой-то чудесный подарок! Зал даже не аплодировал, как обычно, а подавленно молчал. Сотни людей, застыв, наблюдали за мной. Даже атлеты прекратили разминки.

Провел жим, потом толчок. Никто не ушел из зала. Мне осталось проделать кое-какую мелочь для связок, гибкости, и я сказал публике: "Все!"

Подошел Стейт: "Бэль форм!" Айланд показал большой палец и улыбнулся: "Гуд!" Пиньятти тоже улыбался: "Трэ фасильеман! Завтра зайду". Жали руку незнакомые люди. А через полчаса я один в комнате и снова со своими мыслями…

Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая.

Воробьев рассказывал, как Хоффман отзывался о нашей команде: "Фокусник достает множество предметов из небольшого саквояжа. Кажется, всё уже, ничего нет, а он вдруг извлекает нечто новое…"

И сколько хлопот, неприятностей из-за книги! Издательство, в которое сдал ее по договоренности, наотрез отказалось печатать. Причина: таким спорт не может быть. Где, как напечатать рукопись? Еще одна забота, которую не обойти,– ведь это мое будущее дело… Почему будущее? Оно уже давно в каждом мгновении моей жизни…

Надо было решать эту заботу. Не печалиться или сетовать на непонимание, а решать. Решать, несмотря ни на какие тренировки, срывы, лихорадки и почти категорическое сопротивление рецензентов…

А теперь эта книга здесь. Вот она – "Себя преодолеть". Прислали несколько сот экземпляров в нашу делегацию (ничего, что с купюрами,-такой книге рад).

Но сколько мне эта книга стоила! Первая моя книга…

Какая же длинная дорога вела в этот город, в эту комнату… Мне кажется, тот человек, каким я был в Риме, так далек!..

Ничего большое, в прозе, читать не могу. А может быть, просто настроение на стихи… Это, наверное, от взведенности. Стихи ведь пишут не для спокойных и сытых…

Въедливы слова Маяковского:

Нет людей.

Понимаете

крик тысячедневных мук?

Душа не хочет немая идти, а сказать кому?

Надо очень сдержанно вести себя. Сплетни, ожидание выступлений с прогнозами, похвальбы – очень легко сорваться в дурное, замараться.

Антипенок (один из ответственных работников Всесоюзного комитета по физкультуре и спорту) в машине, когда ехали с тренировки, сказал: "Ты, Юра, в большом порядке". Воробьев добавил: "Должен выиграть! Ты сильнее на голову. Твой противник – ты сам…" Я стал такой широкий. Один занял больше половины заднего сиденья. Разносит от силы…

Читаю. Богдасаров, закрыв глаза, лежит на кровати Голованова и слушает. Странный я человек. Одна строка, один стих могут овладеть моим настроением, надолго стать настроением дней.

Вечер просидел с ребятами. Помыслы всех на последних тренировках: кто больше поднимет, кто кого "съест"… Размышлял о неудаче с несколькими рассказами. Написал весной. Очень часто дыхание, настроение вещи гибнет при отделке. Настроение часто в разорванных, даже угловатых фразах. Отделка смывает настроение. Надо уметь при доводке рассказов сохранить тот строй – в нем настроение тех минут…

Солнце и сильный ветер. Хлопают на сквозняках двери, рамы. Меня массировал Деткин, когда пришел Пиньятти.

– Здесь хуже, чем в Риме,– после обычных приветствий сказал Эрманно.– И особенно питание хуже… Юри, а как быстро время? Дети мои взрослеют. Давно ли я выступал в Играх… Пойду, поищу своих. Себастьяно (* Себастьяно Маннирони) связался с женщиной, не ночевал. Нет, я не ханжа. Еще долго до выступлений. Другим – пожалуйста, но только не ему! Ему – нет! В тридцать пять лет уже не те восстановительные возможности. Тридцать пять немного?.. Как кому. Другой и в пятьдесят молод, а он "сгонщик". Ревматические боли, солевые отложения, слабости – ему и без женщины достается, а впереди еще соревнования. Нет, пойду искать Себастьяно. Женщины потом. Бон кураж!

Сколько же раздаю автографов! Некоторые просят еще что-нибудь написать. И пишешь всякие постные, нравоучительные пожелания.

Отлеживаюсь после тренировки. Хочется выступить легко, мощно. Чтобы никто не видел, как велика тяжесть! Чтобы все усилия – как молитва солнцу!

Разгулялся ветер. Шквальный.

Пришел Богдасаров:

– Я с тренировки. Чертов Мартин! Какая прикидка, ведь скоро соревнования! Жал 160, рвал 142,5, толкал 170! Еще такая тренировка – и перетренируется, но вынослив! Обернется это ему бедой. Большие веса любого изнашивают, пусть хоть крепче крепкого.– Потом, чмокая и жуя яблоко, говорил: – Вечером пойду гляну на американцев. Шемански так работает, что ничего нельзя сказать о форме. Опытный атлет… Ты осторожнее на велосипеде. Я чуть под машину не попал. А наш доктор тоже хреново ездит… Такой ветер! Ужас просто…

Горным потоком ревет ветер. Лежу и слушаю. Мысли вялые: "Газеты дружно по мне отслужили панихиду весной, когда Жаботинский накрыл мои рекорды. Одного вознесли, от другого с полным равнодушием отвернулись. Умные газеты и газетчики…"

Зависть – я не обращаю на нее внимания; вернее, стараюсь не обращать, но для меня она всегда – болезнь. Я заболеваю, когда сталкиваюсь с ней.

Судьба, будь милостива! Не дай очерстветь и огрубеть в испытаниях!..

Я не люблю хвастунов силы, мне приятна здоровая сила. Сильным, совершенным телом можно и стоит гордиться, как славной книгой…

Половодье чувств…

Блажен, кто хоть раз смог, хотя бы закрыв глаза, забыть вас,

у, ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан.

У Вереша (Дёзе Вереш (Венгрия) – чемпион мира 1962 и 1963 годов) существенно ухудшилось зрение из-за тренировок с тяжестями, не снимает темные очки. Однако категорически отказывается бросить спорт. Говорил о нем с венгерским тренером.

Я всю жизнь в очках; тренируюсь отчаянно, а зрение не ухудшается.