Русская новелла начала xx века - Чехов Антон Павлович. Страница 38

Спустя несколько времени я почти то же самое прочла о нем в газетах. Я думала еще несколько дней, а потом решилась. И вечером (днем я была занята) отправилась к нему.

Мне казалось, что я совершаю какой-то отчаянный поступок. Одна, чуть не ночью, к гадателю… И какой вздор! Что за глупое суеверие! Наверно, шарлатан… Да пусть шарлатан! Почему не пойти, все-таки любопытно. Воображаю, какая у него обстановка, и чего он навез из Индии, из Тибета…

Уже лестница меня разочаровала и укрепила в мысли, что он — шарлатан. Говорили о богатстве — ничуть не бывало. Обыкновенная, даже бедная квартирка в одном из дешевых кварталов. Я позвонила с бьющимся сердцем, ожидая, что найду у него толпу. Это меня даже ободряло.

Вместо какого-нибудь слуги — красного или черного, из Индии — мне отворила дверь грязноватая femme de ménage [20] и тотчас же провела в маленькую приемную, ужасно бедно меблированную. Не было пи души. Я хотела сесть, но в ту же минуту из соседней комнаты вышел обыкновенный старичок в сером халате, маленький, немного лысый, с небольшой седой бородкой. Это и был прорицатель.

Мне не понравилось его крошечное, все сморщенное личико, ласково и хитро улыбавшееся. Было в нем и смешное.

Он не спросил пи моего имени, ни зачем я пришла — легко было догадаться, зачем. Сел за узкий и длинный деревянный стол, у лампы, посадив меня напротив. Ласково, почти вкрадчиво, попросил мою руку, которую я ему протянула уже без смущения. Какие все пустяки! Он долго смотрел на мою ладонь, потом спросил о числах моего рождения, года и дня. Потом несколько раз взглянул мне в глаза.

Помолчал и заговорил.

Чем он дольше говорил — тем больше мною овладевали досада, чуть не злоба, и смех. Наконец, я вырвала у него руку и рассмеялась — не без презрения — ему в лицо.

— Это все, не правда ли, что вы можете мне сказать.

— Да, дитя мое… Я вижу это по вашей руке, по. вашим глазам. Вас ждет завидная судьба. Вы будете богаты, будете известны… У вас есть неприятности, но они пройдут. Долгая жизнь в довольстве и блеске, счастливая любовь — и одна… Несколько раз будете больны, но выздоровеете — ибо долгая жизнь…

Словом, он опять повторил все сначала, кое-что прибавил, все в тех же фразах. Эти противные, ничего неговорящие, ничего и все обещающие плоские фразы, монотонные — привели меня почти в неистовство. Какой-то бес овладевал мною все больше и больше, овладел — и я крикнула:

— Подите вы вон с вашим пошлым шарлатанством! Ни у кого из вас даже фантазии нет! Все в мире гадатели говорят всем в мире простакам одни и те же общие фразы, одинаково для всех годные! Долгая жизнь… Любовь… Болезнь… Неприятности… и пройдут… Каждая кухарка умеет сказать это по картам — и угадать! При чем же эти мудрости, древние науки, Индии — ни при чем! Как скучно!

— Дитя мое… — начал было старичок.

Но я его перебила. Я была слишком взволнована и горько возмущена. Я вскочила со стула и, стоя перед ним, продолжала неожиданно горячо:

— Нет, я поверила бы только тогда, если бы мне предсказали мое будущее, каким оно будет, — и мое, слышите, мое! Нет одинаковой судьбы, как нет одинаковой души, и мне нужна моя собственная судьба, мое счастье, мое несчастье, мое сердце с моими будущими чувствами — все нужно, скажите мне обо всем, если можете, расскажите цвет обой в комнате, где меня ждет радость! Покажите глаза человека, которого я буду любить! Вод тогда я поверю, что есть мудрость, знание, предвидение! Но вы не можете. Так и молчите. Утешайте других вашими «древними науками»!

— Дитя мое… — сказал опять старичок.

Я посмотрела на пего. Он перестал улыбаться. Он мне показался внезапно испуганным — и пугающим. Я замолчала. Молчал и он. Потом произнес — и так странно:

— Это вы?

И усмехнулся, но совсем не по-прежнему. И злая радость и жалость были в этой усмешке.

Я не знала, что сказать.

— Так это вы? — повторил он.

И продолжал, пе дожидаясь ответа:

— Вы хотите знать вашу судьбу, вашу собственную, всю до конца, до цвета глаз вашего возлюбленного? До последнего движения вашего будущего сердца? До…

— Вы издеваетесь надо мной! Повторяете бесцельно мои же слова! Да, хочу, конечно, хочу! И знаю, что это невозможно, и презираю вас с вашими науками, потому что ничего другого мне не нужно. Прощайте.

Я двинулась было к двери. Он не удерживал меня — надо быть справедливой. Но я сама, при взгляде па него, остановилась.

Тогда он проговорил:

— Так это вы. Мне было сказано, что один раз — только один раз — придет ко мне женщина и будет требовать того, чего требуете вы. И мне позволено на этот один раз — только раз! — исполнить то, что она потребует. Но лишь позволено — а не поведено. Я могу не исполнить, если вы откажетесь от своего желания.

Он, так сказал это, что я вдруг поверила.

— Никогда не откажусь! Никогда! О, если можете, умоляю вас! Скорее, скорее, сейчас, если только можете!

— Не нужно умолять, — произнес он почти со строгостью. — Я сделаю, если вы не откажетесь. Сейчас, сегодня я не сделаю. Вы должны подумать о том, чего просите. Пойдите домой, подумайте. Если и подумав не откажетесь — придите завтра, в это же время. Не придете завтра…

Я поняла, что с ним нельзя спорить. И произнесла только:

— Хорошо, я приду завтра. Конечно, приду! Тут нечего размышлять, не о чем думать.

— Нет, есть о чем, — сказал он настойчиво и встал, провожая меня к дверям. — Подумайте, подумайте, дитя мое… И… — прибавил он вдруг тише, запирая дверь, — когда будете думать — помолитесь там… кому знаете… Кому хотите.

VII

— Я не спала почти всю ночь от ожидания, волнения и радости. Старику, когда он говорил свои последние речи, не верить было почему-то нельзя, я поверила бесповоротно и только досадовала, что он из упрямства отложил дело на целые сутки. О чем думать! Что тут сомневаться! Мне дается такое исключительное счастье, такая сила — знать! Открывается сокровенная тайна будущего! Люди всю душу полагают на то, чтобы угадать хоть часть, — а я буду знать все! Какой безумец отказался бы от этого! Я смеялась над советом старика — «подумать», и думала только о том, как я это узнаю. Он мне расскажет? Но слова не дают всей полноты представления. Он мне покажет? Но глазами нельзя видеть своих собственных чувств и мыслей. А он обещал дать мне все, все! Я узнаю моего отца, узнаю, как я ему отомщу. Что я ему отомщу — я не сомневалась.

Ночь прошла, длинно тянется день. Я просидела весь день дома. Достаточно я «думала»! О другом совете старика, — помолиться кому-нибудь, — я забыла. Я никогда не была особенно религиозна. Да о чем молить, просить, спрашивать, когда я все буду — знать!

Бес смеха, хохота овладел мной. Я целый день беспричинно хохотала, смехом отвечая на всякий вопрос домашних. Едва смерклось — я надела шляпу и ушла бродить по улицам. Накрапывал мелкий предосенний дождь. Я едва удерживалась от смеха, глядя, как шлепали в грязи бедные серые люди, дрожащие за каждый свой шаг, каждым шагом вступая в неизвестное, в неверное, в темное. Они не знали, что ждет их за первым поворотом. Бедные! Жалкие!

Время шло. Приближался назначенный час. И в назначенный час я была у дверей старика.

Он отворил мне сам, тотчас же. Никого, даже той женщины, служанки, я не видала. Старик держал в руках зажженную свечу, хотя в прихожей и в приемной горели лампы.

— Это вы, дитя мое, — сказал старик. — Вы пришли. Я так и думал.

Он был в том же сером халате, весь совершенно такой же, как накануне, — и весь совершенно другой: он трясся, точно от захватывающей тайной радости, смешанной со злобным испугом, почти ужасом. Он был похож на трусливую и гадкую старую птицу, серую, — и по-птичьи втягивал лысую голову в широкий ворот халата. Птица была трусливая, но большая и сильная. Силу я тотчас же в нем почувствовала — и опять поняла, что он меня не обманет.