Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич. Страница 2

– Непременно!

– Только спички жечь не придется, гражданин, – убрав улыбку, строго сказал милиционер. – Что ж! Если этот мусор вам для нахождения научного документа требуется, ждите рассвета. Но порядок! О порядке забывать не следует.

– Подожду! Обещаю. И сам все уберу. Не беспокойтесь, товарищ старший сержант!

Поднес руку к фуражке и ушел, улыбаясь, милиционер.

СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК

И вот я сижу на платформе маленькой станции Зеленцово. Жду рассвета.

Как все произошло? Я стал вспоминать.

Сегодня утром… Ну конечно, все началось сегодня утром. С солнечного зайчика.

Сегодня, 5 августа 1969 года, в жаркий воскресный день, залетел в мою комнату солнечный зайчик, зыбкий, острый. Он помедлил на моей руке. Скользнул по бумаге, улетел. Не будь его, я не поехал бы за город. А уж там, в дачном вагоне, не встретил бы… Но об этом потом.

Дело было вот как.

Маленькая в Москве улица со странным названием «Ленивка» не спеша сбегала к Москве-реке. Улица узенькая, очень старенькая, и само название очень старое (говорят, при Иване Грозном здесь был «ленивый» рынок). Может, был, может, не был… Но еще сегодня осталось название самой маленькой улицы в Москве: Ленивка.

Солнечное воскресное утро стояло в тот день в Москве. И вот в моей большой светлой комнате старого дома на Ленивке стали появляться на полу и на стенках светотени. Зайчики. Появлялись. Скакали и замирали на своих местах. Исчезали. Все понятно: ведь в большом, пятиэтажном доме напротив люди стали открывать окна, двери балконов, форточки.

Я сидел за столом и писал. Но вдруг по бумаге скользнул солнечный зайчик. Он помедлил на моей руке и сразу же метнулся на стену, промчался по потолку и опять вернулся ко мне. Опять легкое, едва уловимое, словно теплое прикосновение. Я оторвался от работы. На балконе дома напротив сидели два мальчика. Один, лет семи, худенький, длинный, с рыжей копной волос (наверно, веснушчатый и с озорными^ глазами), держал в руках зеркальце. Другой мальчик, полный, с очень серьезным лицом, поднес к глазам бинокль и то и дело наклонялся к своему другу – отдавал приказания. И летели во все концы маленькой улицы солнечные зайчики.

– Эй! Вахтенный! – донеслось до меня, и тут маленький «капитан» наклонился к своему помощнику: – Подать солнечный знак людям на берегу неведомой Земли!

И снова стал гулять по моей комнате зайчик… Прятался, возникал, исчезал…

Приказание за приказанием – отрывистые, четкие – отдавал полный мальчик, держа в руках бинокль.

Неожиданно я, не сходя с места, почувствовал себя вовлеченным в эту игру.

Пружины работы, ради которой я сел за стол, стали ослабевать.

Не откладывая пера, я смотрел то на бумагу, то на мальчиков на балконе.

А «капитан», разглядывавший маленькую улицу в бипокль, все громче выкрикивал слова команды:

– Струю света направить… под углом сорок пять градусов!

– Есть направить под углом сорок пять градусов струю света! – бойко откликался «матрос».

– И все же надо работать, – решительно сказал я себе и, взяв бумагу и ручку, перешел в другую комнату.

Но солнечный зайчик настиг меня и здесь: он то ложился на бумагу, то взлетал к потолку, наблюдал, следил за мной с потолка, а потом падал на написанное слово, освещая его. И при его настойчивом свете мне начинало казаться, что я пишу совсем не то, что надо.

Теплый утренний ветерок наполнил комнату. И впрямь, не поехать ли за город? Ведь в лесу уже закраснелась рябина. Я отложил перо. На столе на белой бумаге лежал светлый зайчик с золотыми краями. Теперь он был спокоен и тих, словно чего-то дожидался.

Где-то рядом послышался гудок теплохода: на Москве-реке шла своя жизнь. «Ракеты» причаливали, отчаливали, уплывали. То и дело в комнату долетали отрывки песни: пассажиры пелп. Я почувствовал, что окончательно теряю нить своей работы.

Тяга к простору, к встрече с ветром, с лесом захватила меня. «Скорей за город!» – подумал я. И тут солнечный зайчик, словно подслушав меня, затрепетал, вскочил и лог па ручку двери.

– Нет! Остаюсь! – сказал я и снова взялся за перо.

Солнечный лучик лукаво вздрогнул и лег на берет.

Тут уж я не выдержал. Схватил берет со стула. Была не была.

Хлопнула дверь, щелкнул замок.

Вот и площадь перед вокзалом.

Солнечный зайчик!. Ведь это ты, ты погнал меня от письменного стола к вокзалу, в лес.

И теперь ты остался один, совсем один в большой пустой московской квартире.

ПЕРЕПУТАННЫЕ ПОЕЗДА

Итак, вокзальная площадь.

Спешат к поездам дачники. Второпях я почему-то пошел к перрону через комнаты ожидания. Мимо пассажиров с детьми, которые плачут, улыбаются, спят и не спят, перебирают свои игрушки на скамейках, мимо пассажиров с их чемоданами, баулами, мешками, продуктовыми сетками, пакетами, корзинками и ящиками.

– Внимание! Поезд номер шестьдесят два прибывает на третью платформу, – хрипло и невнятно пророкотал громкоговоритель. Потом в нем что-то щелкнуло, и он ненадолго замолк.

Я вышел на перрон.

Убегают от платформы вокзала рельсы. Они бегут попарно… попарно… Сколько чувств, мыслей, ассоциаций возникает в тот миг, когда смотришь на эти стальные пути, – они уходят, все уходят вдаль…

Я глянул на транспарант. Мне надо ехать до платформы Зеленцово.

«Зеленцово… Зеленцово», – торопливо искал я глазами на транспаранте. Вот удача! Поезд рядом… Скорей… Он уже трогается… Бегу.

– На Зеленцово? – раздался позади меня чей-то задохнувшийся голос.

– Да, да, – нетерпеливо ответил я, и вслед за мной в вагон вскочил какой-то человек.

В вагоне я устроился у окна. Отдышавшись от спешки, огляделся. Странно! Ведь сегодня воскресенье, а столько свободных мест. Ах да, очевидно, добавочный. Мне просто повезло!

Поезд набирал скорость. Продавщицы мороженого толкали в проходе вагона свои сундучки на каточках, предлагали, перечисляли все сорта мороженого.

Я раскрыл книгу.

– Спасибо! Вы подсказали мне мой поезд! – услышал я возле себя.

Напротив меня на скамейке, тоже у окна, сидел молодой человек. Густая шевелюра, высокий лоб, беспокойные глаза.

– Понимаете, на ваших московских вокзалах трудно разобрать транспаранты – указатели движения поездов. Вот у нас в Ленинграде – все начертано четко и ясно.

– Порядок! – сказал я насмешливо. – В Ленинграде – порядок! А в Москве – одна суета…

– Зачем же обобщать? – Юноша еще что-то хотел сказать, но вдруг замолчал: он поймал мой взгляд – а я усиленно рассматривал авоську, висевшую на крюке над его головой.

Я вовсе не любопытен. Какое мне дело до чужих авосек? Но здесь! Чего только в ней не было, в этой сетке. Какой странный натюрморт! Помидоры – и томик Блока, вязка баранок – и «Биогеохимические очерки» Вернадского, творог в пачках – и Рахманинов «Вариации на тему Паганини», бутылка с оливковым маслом – и разноцветные детские кубики в целлофане.

Я отвел глаза, но на скамейке увидел еще одну такую же авоську: коробка диетических яиц, банки сгущенного молока, книга Эйнштейна «Эволюция физики», тут же сыр в яркой финской упаковке и нотная бумага, свернутые в трубочку ноты и поверх всего ребром – патефонная пластинка в красном футляре.

Поезд шел. Останавливался. Пассажиры входили, выходили. В окно я не смотрел: читал книгу. Сколько прошло времени? Не знаю.

– Те… те… – Голос из микрофона очень ясно прозвучал: – Станция Мезенцово! Поезд дальше не идет! Пассажиров прошу освободить салоны вагонов.

– Мезенцово?! – вскочил я: ведь мне надо в Зеленцово! Почему же Мезенцово?!

– Прошу освободить вагоны, – снова раздался голос из громкоговорителя.

Что я наделал! Перепутал поезда! Ну и ну! И этого молодого человека подвел.

– Предвидел! Две нечеткие буквы на вокзальном трафарете могут изменить жизнь человека, – взволнованно, шепотом говорил мой спутник, сходя на платформу и таща свои сетки.