Седьмая чаша - Сэнсом К. Дж.. Страница 107

Я рассказал Гаю про то, в чем покаялся мне Билкнэп, и про убийство Фелдэя. Я говорил шепотом, чтобы меня не услышал Адам, но он был до такой степени погружен в молитвы, что вряд ли расслышал бы хоть слово, даже если бы я кричал. С минуту Гай стоял, погруженный в раздумья.

— Думаю, внутренний мир убийцы очень отличается от того мирка, который сотворил для себя Адам. Но кажется, он находится в состоянии столь глубокой одержимости и восхищения самим собой, что с этим уже ничего не поделаешь. Известно ли тебе, Мэтью, что в Библии всего несколько раз говорится об одержимости, причем в Новом Завете — ни разу.

— А Иоанн Богослов? А Книга Откровения?

— Без этой книги христианство, безусловно, было бы лучше. В ней превозносится только жестокость и разрушение, она учит тому, что уничтожение человеческих существ не только ничего не значит, но, напротив, может доставлять наслаждение. Она есть зло. Неудивительно, что именно ее выбрал убийца.

Гай вздохнул.

— Мэтью, мне придется поработать с Адамом некоторое время. Сегодня вечером мы с ним еще поговорим. А за надлежащий уход можешь не волноваться: он ему теперь обеспечен. Шоумс и его хозяин Метвис здорово напуганы судом.

— Гай, — нерешительно проговорил я, — можно мне попросить тебя об одном одолжении?

— Ну конечно же!

И тогда я рассказал ему про беду с глазами Чарльза Кантрелла.

— Разумеется, — ответил Гай, — я осмотрю его, но до той поры сказать, в чем его беда, не могу.

Мой друг серьезно посмотрел на меня и добавил:

— Возможно, у него какая-то пустяковая болезнь, но не исключен и другой вариант: он действительно может окончательно лишиться зрения.

— Так пусть хотя бы знает, что его ждет, а не мучается неопределенностью.

Я оставил Гая и Адама вдвоем, на сей раз — с легким сердцем. По пути я заглянул в маленькую гостиную. Эллен сидела рядом со своей пациенткой Сисси и помогала женщине с ее рукоделием — так же терпеливо, как и Адаму. Сисси, сгорбившись, сидела на стуле, устремив невидящий взгляд в пол.

— Возьмите иголку, милая, — говорила Эллен. — Блузка выйдет просто на загляденье!

Мне подумалось, что эта женщина обладает поистине ангельским терпением. Она, без сомнения, услышала, как я вошел в дверь, но глаз не подняла.

В тот вечер я велел Джоан приготовить к ужину густое жаркое из курицы. Гай, как всегда пунктуальный, пришел в шесть часов, и мы сразу сели за стол. Тамазин сообщила мне, что Барак, как обычно, отправился выпивать с друзьями. Голос у нее был усталый и злой. Это был дурной знак. Пока мы ужинали, я во всех подробностях рассказал Гаю историю с Фелдэем.

— То есть вам пришлось полюбоваться еще на один труп, — подытожил Гай, выслушав мое повествование.

— Да. Это крайне угнетающе действует на Барака.

— А как складываются его отношения с женой?

Я упоминал Гаю о неурядицах, возникших на семейном горизонте моего помощника.

— Тешу себя надеждой на то, что, когда этот кошмар останется позади, им удастся наладить отношения. Впрочем, как все обернется на самом деле, одному только богу известно.

Внезапно на меня накатила волна холодной ярости.

— Получилось так, что сумасшедший убийца довлеет над жизнью каждого из нас! Сегодня днем я собирался поработать над проектом Роджера по организации больницы для бедных, но у меня ничего не получилось! Я просто не могу сосредоточиться и думать о чем-то другом, помимо всего этого ужаса!

— У тебя все непременно получится, — заверил меня Гай, — и это послужит огромным утешением для его вдовы.

— Я знаю.

— Ей нужно оправиться от своего горя, Мэтью. И, даже несмотря на то что она сильная женщина, на это уйдет много времени.

— Ты прав, — с усталой улыбкой ответил я; он словно прочитал мои мысли. — Раненой душе нужен немалый срок, чтобы исцелиться от страданий. А Адам? Сможет ли он когда-нибудь обрести выздоровление?

— Думаю, да. С помощью Эллен, которая уделяет очень много внимания лечению мальчика, его, я полагаю, удастся вернуть в мир нормальных людей. А я непременно выясню, что стало причиной его страшной болезни. Я твердо решил это для себя!

В голосе Гая вдруг зазвучала страстность.

— Сколько на это уйдет времени? — Он развел руками. — Не знаю. Может быть, шесть месяцев, может быть, год. Но я во что бы то ни стало верну его в реальный мир, где все мы должны жить, чтобы самим не лишиться рассудка.

— Чувствую, беда мальчика задела тебя за живое.

Гай кивнул головой, медленно и тяжело, и поднял на меня взгляд.

— На самом деле я вовсе не такой уверенный во всем на свете человек, каким кажусь со стороны, Мэтью.

— Ты однажды сказал мне, что когда-то тебе тоже довелось пережить горе.

— Да.

— А теперь? Тебя снова что-то тревожит?

— Да, тревожит. — Он издал тяжелый вздох, который больше напоминал всхлип. — Но это связано не с Богом и Его милостью, а с тем, что я есть такое.

Я набрал в грудь побольше воздуха и осмелился спросить:

— Это как-то связано с Пирсом?

Гай бросил на меня острый взгляд, но не ответил.

— Он имеет над тобой какую-то власть, Гай?

— Нет. По крайней мере, не в том смысле, какой ты вкладываешь в эти слова.

На лице моего друга внезапно появилась гримаса острой, мучительной тоски.

— Он был таким услужливым, когда только появился у меня. Всегда под рукой, всегда готов помочь… Но в последнее время по вечерам, когда ему вздумается, он исчезает и пропадает где-то. И ты тогда не ошибся: он действительно подслушивает под дверью, когда я принимаю пациентов. И я подумал…

Гай умолк и оперся подбородком на крепко сжатый кулак.

— Что ты подумал?

Когда Гай вновь заговорил, голос его прерывался, а взгляд не хотел подниматься на меня.

— Я уже стар, Мэтью. Мне пятьдесят семь лет. Тридцать из них я был монахом, а последние пять живу в миру. Становясь монахом, ты по собственной воле возлагаешь на себя обет бедности, целомудрия и послушания. Если ты относишься к этим зарокам всерьез (а в монастыре в Скарнси, где мы с тобой впервые встретились, ты собственными глазами видел, что это делают далеко не все монахи), то должен отринуть все земные страсти. Сделать же это очень и очень непросто. Помнишь, я говорил тебе про одну женщину?

— Про ту, которая умерла.

— Да. Как же я был зол на Бога, когда это случилось! Мне казалось, что Он забрал ее у меня специально, чтобы я навсегда похоронил себя в монастырской обители.

Гай покрутил головой.

— Затем злость в моей душе сменилась сомнениями в доброте Господа. Я стал думать: а может, Бог вовсе не такой, как Его представляет церковь, а правы дикари Нового Света, считающие верховное божество злым и мстительным существом, требующим человеческих жертв? Мне казалось, что одной из таких жертв стала и моя Элоиза. В своих медицинских изысканиях я принялся изучать душевные болезни, которые совпадали бы с моими представлениями о человеке и Боге как существах никудышных и с изъяном.

Никогда прежде я не слышал, чтобы Гай говорил столь пылко, даже исступленно. Перехватив мой взгляд, он снова покивал, а потом мягко улыбнулся.

— Но это был предел, Мэтью, дно, ниже которого я не опустился. А не опуститься, окончательно утратить веру мне, возможно, не позволил Всевышний, поскольку я находился уже на пороге отчаяния. Я продолжал молиться. Не хотел, но молился, так как чувствовал, что это важно. Как ни странно, это стало тем самым якорем, который позволил мне не оторваться от реального мира, очертания которого стали затуманиваться перед моим внутренним взором. И однажды мне показалось, что я услышал мягкий голос, который говорил: «Я не забирал Элоизу из мира. Почему твоя жизнь должна иметь большее значение, чем ее?» И лишь услышав эти беззлобные упреки, мне стало ясно: а ведь все это время я действительно полагал, что, будучи ученым, и впрямь важнее для Бога, чем Элоиза! Что с Его стороны это была хитрая уловка — забрать ее жизнь и таким способом заставить меня заточить себя в монастыре!