Соверен - Сэнсом К. Дж.. Страница 145

— Вот и готово, — заявил он.

— Разве это необходимо? — спросил я, ощущая предательскую дрожь в голосе.

— Да уж без этого никак нельзя, — заявил тюремщик, которому мой вопрос, похоже, показался забавным. — Такие у нас здесь правила, приятель. И поверьте мне на слово, это еще не самое страшное.

Он бросил взгляд на Редвинтера, который по-прежнему сидел без движения, и вышел из камеры.

Я сидел на койке, оцепенев от ужаса. Цепи были достаточно длинными, они позволяли ходить и двигать руками, но тяжесть их казалась мне невыносимой. К тому же один из наручников оказался тесным и впивался в кожу при каждом движении.

Внезапно я поймал на себе напряженный взгляд своего соседа. Налитые кровью глаза дико блестели, лицо покрывали разводы грязи. Узнать в нем прежнего Редвинтера, холеного и самоуверенного, было невозможно.

— Что вы натворили? — спросил он надтреснутым голосом.

— Ничего. По крайней мере, в том, в чем меня обвиняют, я не виноват.

— Лжете! — взревел он с неожиданной яростью.

Я счел за благо не отвечать, опасаясь, что этот обезумевший человек набросится на меня с кулаками.

Редвинтер заговорил вновь, торопливо, лихорадочно:

— Вы слабак и всегда были слабаком. А слабаки — опасный народ, я-то это хорошо знаю. Они только и думают, кого бы пожалеть, и готовы проливать слезы даже над закоренелыми негодяями вроде Бродерика. А за каждым преступлением должно следовать наказание — таков закон, установленный Господом. Так говорил мой отец, когда сек меня за всякую провинность, и он был прав, тысячу раз прав.

Редвинтер возвысил голос, словно я пытался ему возражать.

— Бродерик заслужил смерть, — продолжал он. — Но я не убивал его! Возможно, я совершал просчеты, но никто не может обвинить меня в измене! Возможно, мои просчеты заслуживают наказания. Но не столь сурового! — возопил он, потрясая закованными руками.

Глаза его, еще несколько минут назад совершенно безжизненные, метали молнии.

— Вероятно, после допроса выяснится, что вы не имеете отношения к смерти Бродерика, — успокоительно заметил я. — Уверен, вас отпустят. Лично я не сомневаюсь, что заключенного убили не вы.

Слова мои, казалось, не дошли до сознания Редвинтера.

— Просчеты заслуживают наказания, — повторил он. — Но не столь сурового. Лишь деяния, совершенные со злым умыслом, влекут за собой жестокое возмездие. Так говорил мой отец. Когда я забывал вовремя лечь спать, он отвешивал мне всего три удара розгой. Когда я не ложился намеренно, проводя время за играми, меня ожидало двенадцать ударов. Шрамы остались на моей спине до сих пор. Они напоминают о неотвратимости наказания. И о его справедливости.

Я хранил молчание. Редвинтер, полностью погруженный в себя, все равно не расслышал бы моего ответа. Взгляд его рассеянно блуждал по камере.

— Иногда отец заставлял меня встать на колени и в течение получаса смотреть на розги, — донесся до меня его прерывистый голос. — И только после этого пускал их в дело. Это было частью наказания. С животными такие штуки не проходят, так рассказывал отец. Они не знают, что это такое — ожидание боли. Или ожидание смерти.

Внезапно дикий взгляд Редвинтера остановился на мне.

— Я ведь говорил вам об этом, помните?

— Помню, — кивнул я.

Про себя я подумал о том, что потрясение оказалось слишком сильным, и Редвинтер лишился остатков своего и без того не крепкого рассудка. Так что я заперт в одной камере с безумцем.

— Животные не знают, что им предстоит, — продолжал Редвинтер. — Отец говорил мне об этом, когда мы вместе ходили на медвежью травлю. Бывало, он сжимал мою руку так крепко, что я переставал ее ощущать. А для человека ожидание боли подчас страшнее самой боли. И не только для мальчишки, но и для взрослого мужчины.

Губы его искривила улыбка, от которой меня пробрала дрожь. Никогда прежде не видел я на человеческом лице столь жуткой ухмылки. Не зная, куда от него спрятаться, я прижался к стене. Некоторое время Редвинтер молчал. Когда он вновь посмотрел на меня, мне показалось, что сознание его прояснилось. По крайней мере, взгляд его был исполнен столь хорошо знакомого мне ледяного спокойствия.

— Вы узнаете на собственной шкуре, что такое розга! Впрочем, при чем тут розга! Эта детская забава не идет ни в какое сравнение с приспособлениями для пыток, которыми Тауэр оснащен наилучшим образом. А меня отпустят, потому что я невиновен. Бог свидетель, я невиновен! Наш мудрый король, наместник Господа на земле, не допустит, чтобы пострадал невиновный!

Голос Редвинтера сорвался до крика. Им вновь овладело неистовство. Я сжался на койке, ни жив ни мертв от страха.

— Ты, горбатый слюнтяй! — напустился на меня Редвинтер. — В Фулфорде ты уже получил от короля по заслугам!

Он разразился хриплым хохотом, предаваясь злорадному ликованию, в точности как ехидный бес из какой-нибудь назидательной пьесы. Вне сомнения, этот человек не отдавал себе отчета в происходящем, утешаясь собственными безумными фантазиями. Может статься, так было всегда. Внезапно смех Редвинтера стих.

— Малеверер оклеветал меня, — процедил он. — Эта продувная бестия дорого заплатит за свое преступление. Он тоже узнает на своей шкуре, что такое розги. О, с каким наслаждением я буду его сечь!

Он блаженно улыбнулся, как видно, упиваясь сладостным видением.

— А потом настанет черед каленого железа! Ох, если бы голова моя так не кружилась, — пробормотал он с неожиданной растерянностью. — О, если бы я мог выйти отсюда…

Я вновь поразился перемене, произошедшей с ним. Взгляд, мгновение назад столь яростный, ныне был полон мольбы и отчаяния.

— Вам необходимо поговорить со священником, Редвинтер, — произнес я.

— Эти канальи пришлют мне католика, проклятого паписта, которому место на костре…

Голос Редвинтера упал до едва различимого шепота, он тихонько бормотал себе под нос, как это часто делают сумасшедшие.

Решив, что пока он не представляет опасности, я встал и подошел к окну. Передвигать скованными ногами оказалось чрезвычайно трудно. Я вновь подумал о том, что кошмар, преследующий любого жителя Лондона, стал для меня явью. Я заперт в подземной камере, скован цепями по рукам и ногам. Надо мной тяготеет обвинение в государственной измене, и мне неизбежно предстоит допрос с пристрастием. Одному богу известно, какие мучения готовит мне завтрашний день. Дрожь, сотрясавшая мое тело, усилилась. В полном изнеможении я закрыл лицо руками. До слуха моего доносилось лишь приглушенное бормотание Редвинтера и тихий шелест дождевых струй. Никогда за всю свою жизнь я не испытывал столь безысходного ужаса.

Я отошел от окна и, содрогаясь от холода, растянулся на койке. Час шел за часом. Редвинтер затих и, судя по всему, погрузился в дрему. Скрежет ключа в замке заставил нас обоих открыть глаза. Но то был всего лишь молодой надзиратель, который принес нам еду — жидкую похлебку с отвратительным запахом. На поверхности неаппетитного варева плавали хрящи сомнительного происхождения.

— Если хотите, чтобы кормежка была лучше, платите денежки, — заявил парень, поставив миски на пол. — Судя по виду, вы оба джентльмены. Наверняка вас будут навещать друзья.

— А разве здесь разрешены посещения? — спросил я.

— Ясное дело, разрешены, — ответил тюремщик, глядя на меня как на безнадежного недоумка. — Откуда же иначе вы возьмете деньги. Что, вы ждете гостей?

— Надеюсь, ко мне кто-нибудь заглянет, — пробормотал я, лишь сейчас осознав, как отчаянно мне хочется увидеть участливое, дружеское лицо.

— Меня посетит архиепископ Кранмер, — надменно сообщил Редвинтер. — И вместо денег все вы получите хорошую головомойку.

— Может, к вам и король пожалует? — расхохотался надзиратель.

После того как дверь за ним закрылась, Редвинтер схватил свою миску и принялся жадно пожирать похлебку. Я с трудом проглотил несколько ложек вонючей бурды, которая, казалось, тут же принялась разъедать мой болезненно сжавшийся желудок.