Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович. Страница 20

Голоса разговаривающих мужчин стали удаляться, и Борис не расслышал конца фразы. Заинтересованный, высунулся в окно — три пассажира шли по перрону.

— Да, раньше по появлению моего электровоза на станции часы проверяли, — сказал им вслед Борис — А нынче...

В густой перронной толпе он поискал глазами помощника, гадая, куда бы тот мог двинуть в поисках газировки. На станции этой, Шумково, раньше они никогда не останавливались, где находится киоск с водой — бог его знает.

У первого вагона, сунув свернутые флажки под мышку, стояла стройненькая та проводница, разговаривала с какой-то женщиной. Почувствовав на себе взгляд, она подняла на машиниста глаза, сдержанно улыбнулась, как улыбаются друг другу малознакомые люди, и Борис невольно ответил ей тем же. На душе у него от этой улыбки стало хорошо, и он признался себе, что проводничка в самом деле милая деваха.

«А Лысков все же зря на меня зуб заимел, — некстати вдруг вспомнил Борис. — Самоконтроль — штука важная. В других депо почему-то доверяют локомотивным бригадам, а у нас уперлись — и все тут».

Пришло на память начало этой истории. Где-то Борис прочитал — в «Гудке», кажется, — что на одной из дорог машинисты многих депо ездят на самоконтроле — им разрешают самим расшифровывать скоростемерную ленту. На ленте этой, как на кардиограмме, все можно прочитать: с какой скоростью по какому участку ехал, где и как тормозил, выполнял ли предупреждения путейцев, применял ли рекуперацию [3], — в общем, как бы отчет машиниста о своем мастерстве и дисциплинированности. Стоит только опытному расшифровщику глянуть на ленту, сразу ему ясно: работал машинист со старанием и ответственностью или — так себе. Но бумажная эта лента обижала Бориса — почему, собственно, ему не доверяют? Да, сама лента, конечно, нужна: в спорном вопросе — она единственный документ, который может рассказать: правильно или с нарушениями вели поезд. И пусть она себе существует, пускай пощелкивает на ходу скоростемер — с ним даже уютнее как-то в кабине электровоза. И потом самому любопытно: не проморгал ли чего? Мог и отвлечься, конечно, особенно в конце поездки — устаешь все же. Но проверять себя — самому.

Однако начальник депо — ни в какую. «Что вы с этой идеей носитесь, Шилов? Что вам больше делать нечего? Сочтем нужным — сами всех вас на самоконтроль переведем!..» Ну, и так далее. Короче — не доверяют. Сознательности, мол, не хватает, подрасти еще надо.

Борис раз на собрании локомотивных бригад выступил, другой... Лысков вроде и не слышит. Сидит на сцене, бумажки перебирает. Тогда Борис прямо в кабинет к нему. Убедил вроде. Самоконтроль — «ленту чести» — для начала лишь пятерым машинистам доверили: Шилову, Синицыну, Спехову... Да и то — надо же додуматься до такого! — потихоньку их ленты все же проверяли. Дескать, доверие доверием, а развернуть лишний раз ленту не повредит. Тогда уж Борис речь закатил, на партийном собрании. Попало Лыскову. А машинистов с самоконтролем скоростемерной ленты прибавилось. Но с того времени отношения Шилова с начальником депо испортились. Лысков замечать стал только плохое, никогда Бориса не похвалит, не подбодрит. Уж на что полнехонек тогда красный уголок был, в день приезда Климова, замминистра, так Лысков не кого-нибудь, а его поддел: сними, мол, Шилов, фуражку. Все в фуражках сидели, а Шилова только и увидел.

Борис все же одернул себя: ну чего придираешься? Пал на тебя глаз начальника депо, вот и сказал. Ехал бы — не вспоминал бы о всякой ерунде. От безделья все эти мысли.

Ладно, пускай он тут не прав. А с шефством над электровозами что получилось? Ясно же, что ЧС-2 — не паровоз, по всей дороге туда-сюда мотается, неделями в депо не заходит. Глаз да глаз за каждым нужен. Наездников развелось — конца не видно. Приехал, сдал машину сменщику и — привет! Что там дальше с электровозом будет, как он себя чувствует — одни слесаря на ремонте знают. А почему бы им, машинистам да помощникам, не взять себе хотя бы по одному локомотиву? Ну, шефство над ним. И пару бы раз в месяц, допустим, прийти в депо, глянуть на него, как, мол, живешь-можешь? Смазать там, отрегулировать...

Лысков в этот раз даже обрадовался. Вот молодец, говорит, Шилов. Хвалю и приветствую твой почин. Поддержим и распространим. А подшефного — сам себе выбирай. И листок перед глазами положил, с номерами электровозов.

Ну что: назвался груздем — полезай в кузов. Борис номер ручкой подчеркнул — 35, сам столько лет на свете прожил. Знал бы, конечно, что так обернется, другой бы электровоз выбрал... Оказывается, «тридцать пятый» второй месяц на ремонте, нет комплекта проводов — пожар был небольшой в высоковольтной камере. Вот уж потешились над Борисом в депо. Главное, Лысков велел на каждом закрепленном электровозе фамилию машиниста написать. У других шефов все честь по чести идет, локомотивы работают себе, а «тридцать пятый» стоит, как... ну, как бревно в глазу: каков, дескать, шеф, такова и машина. Придут они с Санькой, походят, походят вокруг «дээски», ну, вытрут там пыль, кабину, например, со стиральным порошком вымыли, кресла подремонтировали... а главное-то дело, смена проводки, стоит. Лысков одно: нет комплекта. Борис и так уж, и этак... Но проводов действительно не было, кто-то уж потом в Новосибирск ездил, на завод, — привез. Сделали быстро слесаря с электриками, да и они с Санькой помогали. Где, интересно, сегодня их «тридцать пятый»?

Вот еще факт: полтора года назад Борис пассажирские водил, и не на главном ходу, — на Горнозаводском. Вечером дело было, скорость от станции Камень только начали набирать. Вдруг видит: поперек пути — шпала. То ли забыл кто, то ли схулиганил... Борис тормозить, все нормально, — стали. Шпалу скинули под насыпь, дальше поехали. Доложил о случившемся рапортом начальнику депо, Лысков им с помощником (Борис тогда не с Санькой работал) по пятнадцать рублей выписал — премия за предотвращение... ну, крушения, конечно, не было бы, разбили бы что-нибудь в электровозе. Помощник доволен остался, а Бориса эта премия обидела — приказ ведь о поощрении одна бухгалтерия видела... Пошел и вернул деньги. Шуму было!..

Вот и не ладят они с начальником депо. Внешне это и незаметно, а Борис чувствует: не любит его Лысков. То ли выскочкой считает, то ли еще кем. Поговорить с ним по душам, что ли? Мол, Юрий Васильевич, что уж вы так коситесь на меня? Работаю, стараюсь, а от вас словно холодом тянет...

Да нет, не получится разговора. Лысков найдет что сказать. Выдумываешь, скажет, Шилов. Разве не поддержал я тебя с тем же шефством? Разве не похвалил в праздничном приказе? Работай, Шилов, работай. Не морочь себе голову.

Что тут скажешь? Ничего. Все правильно. А душа вот — не на месте. Нет, надо все же сходить к Лыскову, надо.

Сзади, с левой стороны поезда, нарастал гул приближающегося состава, и Борис перешел к левому окну, высунул в него голову. Окутанный сизым дымком и пылью, часто и тревожно сигналя — станция! — на полном ходу летел грузовой, — цистерны. Все ближе, ближе красные горизонтальные полосы на широкой груди электровоза, все громче, отчетливее рык его мощных двигателей. Мелькнула на мгновение кабина с приоткрытым стеклом и за ним — довольное, улыбающееся лицо машиниста: загораешь, дескать, «Россия»? Ну-ну, загорай, а мы вот едем. И вслед за этой явно поддразнивающей ухмылкой машиниста ворвался в кабину запах разогретой, душной нефти. Борис захлопнул окно, озадаченно смотрел, как мелькали за ним чумазые круглые цистерны. «Вот так литерный! — расстроенно думал. — Мы тут с Санькой головы ломаем, что да как, а кто-то бочки эти вперед сунул...»

— А вы говорите скорость давайте, товарищ Климов, — уже вслух прибавил Борис.

Перед глазами его закачался красный круг хвостового ограждения — состав цистерн умчался. В тот же момент послышался скрип щебня, потом звякнуло — вернулся Санька. Подавая машинисту термос, кивнул вслед цистернам:

— Чокнулись диспетчера, не иначе.

Борис молча согласился с ним; отвинтив пробку термоса, пил из горлышка тепловатый сладкий лимонад. Потом, вытерев губы, снова взялся за трубку рации.