Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович. Страница 24

II.

А «Россия» стояла...

Медленно, изнуряюще медленно тянулись минуты ожидания. Солнце забралось в зенит, жгло немилосердно. Вагоны накалились, температура во всех почти купе была за тридцать. Двери и окна открыты, но это помогало мало — раскаленный сухой воздух неподвижно стоял в тамбурах и коридорах. Лица пассажиров, что оставались еще в вагоне, были красными, лоснились от пота. Давно уже выпита вся вода, и Людмила вновь затопила титан. Хотелось хоть как-то снять раздражение людей, напоить свежим, душистым чаем. Не выдержала жары и Дынькина — вышла, зевая, из купе, заспанная, с недовольным лицом, запахивая на тощем животе халат. Шмыгнула в «служебку», поболтала там полупустым чайником, напилась прямо из его гнутого носика. Минуту-другую посидела за столиком, ероша всклокоченные волосы, и, протирая ладонями глаза, сказала: «Ну и жарища-а... А ты еще кочегарить взялась, Люд!»

Людмила молча отмахнулась: титан что-то стал глохнуть, не было тяги. Она старательно дула в распахнутую маленькую дверцу, и клочья черной, сгоревшей бумаги летели ей в лицо. Огонек наконец взвился, заплясал между тонких щепок, стал лениво лизать их. Потянуло вкусным дымком, титан начал быстро разогреваться, и Людмила успокоенно села рядом с напарницей.

— Что стоим-то? — спросила Светка, глянув в окно. — И что за остановка: Бологое иль Поповка?

В последнем слове она перенесла ударение на первый слог, получилось «По́повка», но такие шуточки были в духе Дынькиной. Откинув голову, Светка захохотала, как делала всегда, когда так вот «шутила». Отсмеявшись, спросила Людмилу:

— Слышь, Люд! Мужик этот, Авенир, из восьмого купе — ничего у тебя не спрашивал?

— Спрашивал. Где, говорит, любовь моя.

Людмила говорила сухо, намеренно подчеркивала неодобрительное отношение к поведению напарницы, но Светка будто и не замечала ничего.

— Ох и жу-ук он! Ох и говорун!.. Такие слова говорить умеет, я тебе дам! Как скажет, да еще в глаза заглянет, да за коленку норовит взять. — Дынькина провела рукой по голому своему колену — медленно, сладостно прикрыв веки — и вдруг кинулась к Людмиле, обняла ее, стала тискать. Зашептала в самое ухо: «Я его дразнила-дразнила, а потом три пальчика вот так сложила и в нос ему — видишь, говорю?» И снова заразительно, весело захохотала, даже закашлялась.

— Ну, пойду переодеваться, что ли? — Светка встала, потянулась, хрустнув косточками — тоненькая, гибкая. Провела ладонями по груди, качнула из стороны в сторону круглый задок, вздохнула наигранно-томно: — Ах!..

— Ладно кривляться-то! — сказала Людмила. И, поборов в себе что-то трудное, прибавила: — Ты... студенту верни деньги. Пускай билет сбегает возьмет. Пока стоим.

— Пхе! — насмешливо глянула на нее Дынькина. — Везла-везла, а теперь — верни? Ну ты, мать, даешь! — и упорхнула.

Людмила снова пошла к титану, приоткрыла дверцу — огонь горел теперь веселее, чай скоро будет готов. Повязав белый фартучек, она взялась за стаканы: поезд когда-нибудь да тронется, соберутся в вагон пассажиры, которые разбрелись сейчас по перрону, и наверняка попросят у нее свежего чайку...

Как все же плохо ходят этим летом поезда! В прошлый раз где-то в Казино стояли, так же вот долго и нудно, изнывали от безделья и неизвестности. Никто сейчас ни в поезде, ни на станции не скажет, когда они отправятся. Знает, наверно, участковый диспетчер, да с чего вдруг будет он отвечать какой-то там проводнице?! Займитесь, скажет, девушка, своим делом, без вас тошно. И будет прав. Не нарочно же он держит «Россию».

Но диспетчеру что, с пассажирами он дела не имеет. А у нее, у проводницы, раз сто уже спрашивали: когда поедем? почему стоим? А что она может сказать? Ничего. Сама не знает. Трудно, ох трудно поездной бригаде ладить в такой обстановке с пассажирами. Вон Рогов, начальник поезда, на перроне ни разу не показался, сидит, бедняга, в своем радиоузле, парится, магнитофон крутит — настроение поднимает. Не до песен сейчас. У всех на лицах... А, что там говорить! Что может быть у человека на лице, когда его томят на такой жаре?

Рогов в это время бодрым голосом стал рассказывать по радио, что их поезд миновал уже две железные дороги, шесть областей, четыре крупнейших в стране реки. Осталось примерно сто километров до границы Европы и Азии; с правой стороны, по ходу поезда, будет пограничный столб, и он, начальник поезда, напомнит об этом уважаемым пассажирам, пусть только они внимательнее слушают радио. Еще Рогов добавил, что в составе поезда есть вагон-ресторан, который, к сожалению, в данный момент закрыт, что у проводников есть шашки, шахматы и домино. Через проводника, если есть желающие, можно дать телеграмму, получить необходимые справки. В заключение Рогов сообщил «уважаемым пассажирам», что их бригада борется за звание коммунистической, и он просил бы написать отзывы о работе в книгу...

— Вот дуралей! — фыркнула Людмила. — Кто же в такой момент об этом просит. Нам и напишут сейчас...

В дверях она столкнулась со студентом. Леня, внимательно глянув на нее, показал зажатую в пальцах сигарету:

— Вот, прикурить бы. Спички кончились.

Людмила шагнула в «служебку», молча подала коробок. Студент прикурил, кивнул, затягиваясь. Потом разогнал дым рукою, всем своим видом показывая, что извиняется, что сейчас же уйдет. Но топтался, не уходил.

— Мне Света сказала... — неуверенно начал он. И вдруг резко, зло рубанул: — Тебе что — не все равно, что ли? Я заплатил, скоро сойду...

— Знаешь что, — тоже начала злиться Людмила. — Билет давай, вот что! Сейчас моя смена. И ничего я о вас с Дынькиной знать не желаю.

Парень недобро глянул ей прямо в глаза, неторопливо развернувшись, пошел к своему купе.

— Курить в вагоне нельзя! — крикнула ему вслед Людмила.

Она спустилась на землю, прошлась вдоль вагона, осмотрела колеса, даже буксу пощупала — внутри у нее что-то дрожало, и рукам хотелось чем-нибудь заняться. «Ну зачем она так делает, зачем?» — ругала Светку.

Впереди по-прежнему горел красный. Дремала в зное станция Шумково, изнывали от жары пассажиры...

Неожиданно Людмила услышала свое имя, подняла голову. Из кабины электровоза приветливо махал ей Санька-белобрысик. Она улыбнулась в ответ, подошла.

— Скоро поедем?

Санька картинно воздел руки к небу — кто знает! Через минуту был уже рядом с нею, заглядывал в глаза.

— Чем занимаешься? Кухаришь?

— Приходите чай пить, — пригласила Людмила, только теперь увидев на себе передник, который забыла снять в вагоне. — Свежего только что заварила.

— Спасибо, в другой раз, — при исполнении! — и приложил руку к козырьку фуражки.

Санька, играя, заважничал, надул щеки, и Людмила не выдержала, рассмеялась. Подыграла ему, закивала головой:

— Ах, да! А я-то! А я-то!

Но тут же стушевалась от прямого Санькиного взгляда. «Еще в Красногорске встретимся, да?» — молча спрашивал он. «Надо ли?»— так же молча отвечала она, хорошо теперь понимая, что пошла в сторону электровоза совсем не случайно...

Вспыхнув, Людмила торопливо кивнула и направилась к дверям вагона — стройная в своем сером форменном костюме, с кокетливо лежащим на русых волосах беретом, со свернутым передником в руках. У ступенек стояли два пассажира из восьмого купе — попутчики Ларисы. Толстяк сразу же набросился на нее с вопросом:

— Скоро мы, наконец, поедем? — И прибавил: — Черт возьми!

Людмила, чувствуя, что раздраженный этот человек может наговорить грубостей, как можно мягче сказала, мол, сама ничего не знает. И лучше не нервничать зря, а пойти и выпить чаю, она только что заварила.

— Чай, чай, — ворчал, отворачивая потное лицо, толстяк. — Что мне ваш чай? Мне некогда! Мне ехать надо, меня ждут!

В тамбуре, с портфелем в руках, показался Леня. Лицо его было решительно и зло.

— Ты чего это? — удивленным вопросом встретил его Авенир Севастьянович. — Сходишь?

— Схожу, — фыркнул тот, не глядя на стоявшую чуть в стороне проводницу. — Вот из-за этой... Пристала, как банный лист.