Веселые картинки - Джером Клапка Джером. Страница 8

Блек знал хорошо, что Сеннет любил Эдит. Точно также любили ее и еще более дюжины людей, некоторые моложе его, другие старше. При встрече с ними, он чувствовал не более затруднения, чем при встрече на улице около биржи своего собрата-игрока, после того, как котировка дня перенесла его состояние в его, Блека, карманы. Он даже любил и поддерживал Сеннет.

Блек любил бывать в обществе, но немногие любили бывать в обществе Блека. Молодой Сеннет был, однако, всегда готов беседовать с ним; их соединяла общая любовь к спорту. Многие из нас становятся тем приятнее, чем больше узнают друг друга, и через несколько времени и они начали находить хорошие стороны друг в друге.

— Вот за кого бы вам следовало выйти замуж, — сказал однажды мистер Блек своей жене, полушутя, полусерьезно, когда они только что проводили Сеннета.

— Он прекрасный человек, а не простая машина для собирания денег, как я.

Спустя неделю, Сеннет, сидя вместе с Эдит, вдруг сказал:

— Как человек, он лучше чем я со всем моим возвышенным разговором, и, честное слово, он вас любит. Может быть мне уехать за границу.

— Если вам угодно.

— А что тогда вы сделаете?

— Убью себя, — ответила Эдит со смехом, — или убегу с первым, кто меня позовет.

Сеннет остался дома, Блек сам постарался облегчить им путь. Для Сеннета дом был всегда открыт; опасности не было никакой. Блек, будучи неспособен обманывать свою жену, предлагал ей Сеннета в виде своего заместителя. Товарищи по клубу пожимали плечами: «Неужели же этот человек был совершенно под башмаком жены? или она надоела ему и он разыгрывал какую-то дьявольскую роль?» Для большинства из его знакомых последнее предположение казалось более вероятным.

В свое время сплетня достигла отцовского дома. Мистер Эппингтон разразился гневом на своего зятя. Отец, будучи всегда человеком осторожным, готов был упрекать свое дитя за недостаток благоразумия.

— Какого черта, разве не может она держать себя более осторожно?

— Мне кажется, этот человек подготовляет все для того, чтобы отделаться от нее, — сказала мистрисс Эппингтон. — Я ему прямо и скажу, что я думаю.

— Вы дура, Анна, — ответил ее муж, позволявший себе такие вольности у домашнего очага. — Если вы правы, так это только ускорить дело; если же нет, то вы скажете ему такую вещь, какой ему совсем не нужно знать. Я могу выведать от него все, не дав ему ни одного намека, а пока поговорите с Эдит.

Таким образом все устроилось. Но разговор между матерью и дочерью не улучшил положения. Мистрисс Эппингтон была условно несравненна. Эдит думала только о себе. Мистрисс Эппингтон рассердилась, услышав лукавые ответы дочери.

— Неужели у вас нет стыда? — закричала она.

— Был когда-то, — ответила Эдит, — прежде, до переезда сюда. Знаете ли вы, что такое для меня этот дом, со всеми его зеркалами, с его постелями, с его мягкими коврами? Знаете ли, что такое я и чем я была для вас последние годы?

Старшая женщина встала с испуганным, печальным лицом и принялась смотреть на нее, тогда как младшая повернулась к окну.

— Мы старались сделать, как можно лучше, — продолжала смиренно мистрисс Эппингтон.

Дочь утомленно проговорила, не оглядываясь назад:

— О, все глупости делаются с намерением сделать как можно лучше. Я тоже думала, что так будет лучше всего. Все было бы так просто, если бы мы совсем не жили. Не станем больше говорить. Все, что вы можете сказать вполне справедливо.

С минуту продолжалось молчание, и только фарфоровые часы на камине стучали все громче и громче, как бы говоря: «я, время, здесь; не составляйте ваших планов, маленькие смертные, забывая обо мне! Я переменяю ваши мысли, ваши желания. Вы только мои игрушки».

— Так, что же вы хотите сделать? — спросила, наконец, госпожа Эппингтон.

— То, что нужно. Мы все этого хотим. Я распрощаюсь с Гарри, научусь любить своего мужа и останусь жить в тихом домашнем покое. О, ведь, это так легко… хотеть!

Лицо молодой женщины исказилось смехом, который ее сильно старил. В этот момент лицо ее стало жестоким и злым, и старая женщина с болью вспоминала о другом лице, чистом, светлом лице девушки, которая одна облагораживала их грубый дом.

Как при блеске молнии мы видим весь горизонт, так и госпожа Эппингтон вдруг увидала всю жизнь своего ребенка. Позолоченные, уставленные мебелью комнаты исчезли. Она и девочка с большими глазами, со светлыми волосами, единственная из детей, которую она тогда понимала, играли в тени арки. То она была волком, пожирающим поцелуями Эдит, игравшую «Красную шапочку», то она была принцем Сандрильоны, то ее двумя злыми сестрами; то в самой любимой игре мистрисс Эппингтон была великолепной принцессой, очарованной злым драконом, и потому казавшейся старой женщиной. Кудрявая Эдит сражалась с драконом, которого представляла трехногая лошадь, и убивала его с криком и шумом. Затем мистрисс Эппингтон вновь становилась великолепной принцессой и вместе с Эдит возвращалась домой.

В эти же самые часы дурное поведение «генерала», дерзости мясника и высокомерие, с которым с ними обращалась кузина Жанна, забывались.

Игры кончались. Маленькая кудрявая головка склонялась к ее груди «только на пять минуток», тогда как нетерпеливый маленький мозг задавал бесконечные вопросы, которые в тысячах форм постоянно предлагают дети.

— Что такое жизнь, мама? Я очень мала, и думаю, пока не начинаю бояться. О, мама, скажи мне, что такое жизнь?

Отвечала ли она разумно на эти вопросы? Не следовало ли относиться к ним с большой серьезностью? Могла ли жизнь руководиться только прописными правилами? Она отвечала так, как отвечали ей в те дни, когда она сама задавала эти вопросы. Не следовало ли ей самой подумать об этом?

Вдруг Эдит становится на колени перед ней.

— Я постараюсь, мама, поступать хорошо!

Это было обыкновенным детским криком, криком нас всех детей, пока мать-природа не возьмет и не пошлет нас спать.

Теперь они обняли друг друга, и так вновь сели вместе, и свет, проходивший с востока на запад, вновь посетил их.

Переговоры между мужчинами имели большой результат. Но они не велись с той тонкостью, с какой намеревался вести их мистер Эппингтон, гордившийся своими дипломатическими способностями.

В самом деле, этот господин был очевидно в очень большом затруднении, так как когда подошло время для разговора, и мистер Блек, действовавший всегда прямо, — спросил его: Сколько?

Мистер Эппингтон совершенно смешался.

— Не в этом дело. По крайней мере я пришел не за этим, — в смущении ответил он.

— Так зачем же вы пришли?

В душе Эппингтон не сознавал себя дураком и, пожалуй, имел на это некоторое право. Он хотел разыграть роль опытного адвоката, добывающего сведения, но не дающего их. Благодаря своей ошибке, он очутился на месте свидетеля.

— О, ничего, ничего, — был слабый ответ, — я пришел только посмотреть, как поживает Эдит.

— Так же точно, как и вчера, ночью, за обедом, когда вы были здесь, — ответил Блек. — Ну же, рассказывайте, в чем дело?

Казалось, что это будет теперь действительно самым лучшим, и мистер Эппингтон решился.

— Не думаете ли вы, — сказал он, — боязливо оглядывая комнату, чтобы убедиться в том, что они наедине, — что вот этот молодой Сеннет слишком уж много вертится тут в доме?

Блек в удивлении посмотрел на него.

— Само собою разумеется, мы знаем, что, вообще, все в порядке… Это самый славный молодой человек… и Эдит… и все это, само собою разумеется, глупо, но…

— Но, что?

— Да будут говорить.

— Что же говорить?

Тот пожал плечами.

Блек встал. Он выглядел очень дурно, когда сердился, и его речь становилась немного грубой.

— Скажите им, чтобы они смотрели за своими собственными делами, и оставили меня и мою жену в покое.

Таков был смысл его речи, но выражался он более подробно и в более сильных выражениях.

— Но, мой дорогой Блек, — настаивал мистер Эппингтон, — ради вас самих, умно ли это? Между ними было что-то вроде дружбы, как часто бывает между детьми. Ничего серьезного, но все-таки это дает известную окраску для сплетен. Простите меня, но я — ее отец и не хочу, чтобы о моей дочери говорили дурно.