Избранное - Григорьев Николай Федорович. Страница 88
Вся гора уже дымилась от тяжелых гаубичных разрывов. Как
молотилка, вымолачивала ее наша гаубица. Недаром сегодня в команде
аврал: всех я поставил к орудию - и артиллеристов, и пулеметчиков. Вон
как у них дело пошло!
Били по горе, но я присматривал и за окрестностями. Противник мог
появиться отовсюду. И действительно, в самый разгар артиллерийской
подготовки вдруг на горизонте запылил транспорт белых, потом, через
несколько минут, показались змейки резервной пехоты. Пришлось
подбросить снарядов и туда. Трехдюймовки с наших батарей сразу же
переняли у меня обе эти цели, а я, освободившись, вернулся к цели
номер один - продолжал месить своими двухпудовиками обратный скат
горы.
Застигнутые врасплох, петлюровцы почти не отстреливались, так на
дурачка, пошвыряли снаряды в ответ. Два или три раза с горы начинали
бить пулеметы, но мы живо их угомонили.
Никифор подсунул мне трубку - вызывали меня.
- Ну как там? Ну что? - загремел в телефоне голос матроса. -
Выкурили их? Или все еще сидят за горой?
- Навались, - кричу, - наддай жару! Не жалей рук!
- Выходят! - вдруг гаркнул Никифор. - Вот они, глядите!
- Где? - Я бросил трубку. - Да, да, выходят... Ух ты, сколько
их!.. Прямо стадом повалили. Постой-постой, куда же это они?.. В
сосняк бросились! Гляди, прямо на комбрига!
Я затаил дыхание, прислушиваясь.
- А-а-а-а! - донеслось оттуда.
- Есть, наши в штыки ударили! Ура-а-а!.. - подхватили мы с
Никифором в две глотки.
А через поле, наперерез наступавшим, несся уже наш эскадрон.
Будто клубок покатился, все разматываясь, разматываясь... Блеснули
шашки... Взмах справа, слева - пошла рубка!
- Знамя их срубили, знамя! - взвизгнул от восторга Никифор. -
Глядите, раз-два - и нету желто-блакитной тряпки!
И вдруг меня с ног до головы окатило дымом. Я закашлялся и
присел... Что такое?
Дым валил снизу от железной дороги.
Я сделал Никифору знак, чтобы молчал, а сам, нырнув в траву,
осторожно пополз к обрыву. Глянул с обрыва вниз и обомлел. Башни,
серые вагоны... Прямо передо мной стоял петлюровский бронепоезд. "Цель
номер два... Как же это я прозевал?.. Да ведь он сейчас на Жмеринку
прорвется!" При этой мысли я даже похолодел весь.
В эту минуту в броневой стене вагона открылась потайная дверца. Я
совсем припал к земле, чтобы как-нибудь не выдать себя... Чья-то нога
в сапоге вытолкнула наружу веревочную лестницу, и по ней один за
другим спустились два офицера в английских, табачного цвета, костюмах.
Один сунул в рот трубку и подбоченился, прокаркав что-то на незнакомом
языке. Другому подали через дверцу маузер и гранату, он отошел от
вагона и...
Богуш!.. Я чуть не вскрикнул от изумления. Приподнявшись на
локтях, я посмотрел еще раз. Он, конечно он! Сытая, разъевшаяся
рожа... Вот ты где, подлая душонка, вот ты как... Я осторожно,
упершись лбом в землю, вытянул из кобуры наган.
Богуш что-то сказал англичанину и пошел крадучись осматривать
путь за поворотом.
- Стой, бандит! - взревел я, вскочив на ноги, и выстрелил.
Он отпрянул назад и закрылся локтем.
- Куда, шкура, предатель! Жмеринку захотел?
Я стрелял, сгоряча не попадая.
Богуш вдруг оскалил зубы и, размахнувшись, метнул в меня гранату.
Я успел отскочить за телеграфный столб, граната пролетела мимо и
грохнула в стороне.
Что делать? Я, прячась за столбом, начал наводить наган, чтобы
сразу выстрелить. Привстал на цыпочки и увидел фуражку Богуша: он
стоит, не шелохнется, - видно, потерял меня. Я осторожно подвернул под
ногу камень и стал целиться - прицелился в самую белую офицерскую
кокарду. Плавно спустил курок... Осечка! Ах ты черт!.. Я готов был
разбить наган о столб. Начал взводить снова курок - и тут только
увидел, что в барабане семь пустых гильз: все патроны выстрелены.
Прихватив наган зубами, я стал шарить по карманам. "Хоть бы патрончик
мне, хоть бы один только..." Ни патрона для нагана! Все ружейные.
А Богуш уже увидел меня и теперь стрелял размеренно, не торопясь,
выпуская из своего маузера пулю за пулей. Пули щелкали в столб или со
свистом пролетали мимо самых моих ушей.
Вдруг загремела и стала поворачиваться башня на бронепоезде.
"Пушку на меня наводят!" Я припал к земле и быстро отполз к Никифору.
Никифор лежал в траве ни жив ни мертв.
Я рванул его за рукав:
- Бежим!
Он начал торопливо отключать аппарат.
- Стой, обожди! - Я оттолкнул его, схватил трубку: - Федорчук,
эй, Федорчук!..
В это время с бронепоезда стегнул пулемет. Мы оба прижались к
земле, и пули веером пошли поверху, не доставая нас. Ха-ха, ничего у
них не выходит!
- Ослы, дурачье! - закричал я, чтобы подразнить английских
наймитов. - Ау, мы здесь, за откосом! Ай да башенный бронепоезд, двоих
безоружных людей не взять!
В ответ послышались ругательства.
Никифор схватил меня за руку:
- Они сюда лезут!
- Лезут? Хорошо! Федорчук! - крикнул я в телефонную трубку. -
Живо, беглый огонь, прицел - пятьдесят девять...
- Девяносто пять у меня записано, - забормотал матрос, - цель
номер два. Ты наоборот говоришь! Ведь так по наблюдательному...
- Без разговоров! Цель номер два здесь. Десять снарядов, огонь! -
Я подхватил аппарат, оборвал провода. - Бежим, Никифор!
И мы без оглядки бросились бежать.
- Скорее, скорее, Никифор!
С ревом навстречу нам шел снаряд.
- Ложись! - крикнул я, падая ничком. Мы распластались и замерли.
Страшный грохот...
Колыхнулась земля, и нас обоих забросало комьями. От удара
воздуха у меня хлынула из носу кровь.
Попали в бронепоезд? Нет? Ничего не видно. От дыма стало темно
как ночью.
Снова - как раскат грома - рванул второй снаряд...
- Третий... четвертый... пятый... - считал я, все отползая и
задыхаясь в едком дыму...
x x x
Петлюровцев и англичан отбросили от Жмеринки. Преследуя врага,
наша бригада захватила около сотни пленных, два полевых орудия, восемь
штук английских и французских пулеметов. Весь день после боя
комендантская команда подбирала в районе высоты "46,3" брошенные
винтовки, патроны и даже сапоги. Лихие завоеватели для скорости
улепетывали босиком.
Вся Жмеринка в этот день разукрасилась флагами. На вокзале гремел
духовой оркестр, и огромный обеденный зал, с окнами под потолок, был
полон бойцов и командиров. Столы были уставлены тарелками с супом и
жареным мясом. На некоторых столах даже постланы белые скатерти, а у
буфетной стойки давали каждому подходившему ломтик яблочного мармелада
и по пятку орехов.
Уже и садиться было негде, а в широко распахнутые двери валили и
валили наши загорелые и чумазые фронтовики. На вокзале денег не
спрашивали - ешь, пей вволю!
Я с командой тоже занял место у стола. Ребята, пощупав белую
скатерть, обтерли об нее свои ложки и принялись хлебать суп из тарелок
с гербами. Последним подошел к столу Малюга, причесанный,
подстриженный, прямо из парикмахерской. Он цыкнул на своего
племянника, забрал у него стул и сел рядом со мной, по правую руку.
Матрос прищурился на его приглаженную бороду, потом откинулся на
стуле, посмотрел на него издали и вдруг хлопнул себя по колену: "На
спор иду, что в бригаде нет второй такой бороды! Предлагаю объявить
данную бороду бородой бригадного значения!" Малюга хотел было
обидеться, но все за столом дружно заявили, что от такой бороды только