Доктор Смерть - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 47

— Вам известны мои гуманистические убеждения, милорд, и мне не стоит тратить время на то, чтобы доказывать это, — вслед за Черчиллем Маренн поднялась в стеклянную галерею, они шли вдоль больших картин, украшающих коридор, два спаниеля бежали сзади, цокая когтями по паркету. — Вы не можете не согласиться, что можно наказать вождей, но нельзя наказать целый народ, нельзя наказать всех. Тем более, когда речь идет о такой стране, как Германия, с ее культурой, традициями, невероятной, основополагающей важностью для всего европейского устройства и мировоззрения. Я прошу снисхождения не для бонз, не для идеологов, для тех, кто вынужден был разделить со своим народом его судьбу, в которой, без всякого сомнения, наши с вами державы, и люди, близкие нам, я имею в виду своего приемного отца маршала Фоша, сыграли не последнюю, весьма печальную роль. Мы не можем второй раз пойти тем же путем. Иначе Гитлер вернется. Он будет всегда возвращаться, пока мы не найдем в себе мудрости для снисхождения. Пока победители не найдут ее. Себя на этот раз я к их числу не причисляю. Но будущей Германии понадобятся люди, которые не сломались в той катастрофе. Не сбежали, прихватив награбленные богатства, а мужественно принимают судьбу. Страна сможет опереться на них, тогда она, возможно, снова восстанет из руин. А иначе… Вам известно, милорд, в Германии остались только старики, женщины и дети. Кто же станет им защитой. Мы с вами не можем не знать о тех планах, которые лелеет Сталин о коммунистической империи, да и американцы, как вы сами заметили, не прочь распространить свое влияние. Разве старики, женщины и дети смогут противостоять такой силе. И на кого обопретесь вы в новой борьбе?

— Вы имеете в виду кого-то конкретно? У вас есть фамилии? — Черчилль остановился и повернулся к ней. — Назовите, я слушаю, Мари.

— Бывший бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг и его сотрудники, — произнесла Маренн, затаив дыхание. — Я могу свидетельствовать перед Богом и перед любым человеческим судом, что всеми доступными его положению средствами он облегчал положение узников в лагерях и в сотрудничестве с президентом Красного Креста господином Буркхардтом начал освобождение заключенных, как только удалось добиться малейшей поблажки от гестапо…

— Мне это известно, — Черчилль кивнул, — Клемми рассказывала мне, ведь она активно работает в этой сфере. Что же касается других, за которых вы просите, в вашем письме я нашел несколько весьма спорных фамилий. Там упомянут так называемый обердиверсант фюрера, оберштурмбаннфюрер Скорцени. Тот самый, который похитил Муссолини в Италии и едва не взорвал нас в Тегеране в сорок третьем году. А также пытался совершить на меня покушение во время моего путешествия в Касабланку. За ним числится немало деяний такого рода. За него вы тоже просите, Мари?

— Штандартенфюрер Скорцени совершал диверсионные операции, но он неповинен в геноциде, он проводил военные операции, но никогда не занимался массовым убийством, — голос Маренн дрогнул. — Я понимаю, что прошу слишком многого. И ни о чем не могу свидетельствовать, кроме одного. Он спас меня и моих детей, милорд. В противном случае мы бы больше никогда не увиделись. К тому же, хоть я и не специалист в области проведения разведывательных операций, я полагаю, что такие люди вполне пригодятся, когда напряжение в отношениях с Востоком достигнет апогея…

— Такие люди пригодятся, — Черчилль кивнул, его голос смягчился. — Это верно. Все к тому идет. Но я могу обещать свое заступничество, Мари, только в том случае, если следствие не найдет, как вы говорите, фактов участия в геноциде. Иначе… Знаете, каковы мои убеждения, и я не отступлюсь, даже по вашей просьбе, даже во имя нашей долгой дружбы. Есть ценности, которыми мы не можем пренебрегать. Только в этом случае цивилизация имеет шанс на развитие. Я буду помнить наш разговор. Но и вы помните, не все зависит от меня. Тем более теперь.

— Я понимаю, милорд. Благодарю.

Маренн вернулась в Париж с надеждой. Она давно знала Черчилля, она знала, что он никогда не обещает того, что не считает возможным осуществить. Что всегда помнил о своих обещаниях и не тратил слов впустую. Но в то же время сомнения не покидали ее.

«Черт возьми, я бы хотел, чтобы все мы имели смелость ограничить свою защиту тремя словами: "Поцелуй мою задницу!", — все газеты перепечатали это эмоциональное высказывание Геринга на процессе, которое он бросил своему адвокату. Да, Герингу смелости было не занимать, он держался уверенно, подавая пример остальным. И, встречаясь со многими сторонниками де Голля, которые теперь занимали во Франции важные посты, Маренн слышала, что их это удивляет. Сама она и не ожидала другого — легко узнавала в рейхсмаршале героя восемнадцатого года. Странно, но факт оставался фактом — никакие превратности судьбы, ни быстрый взлет на заоблачные высоты, ни катастрофическое падение не изменили его сущности. Впрочем, Герингу было не привыкать — таких взлетов и падений в своей летной жизни он пережил немало. Бывший рейхсмаршал не терпел никакой слабости от своих «товарищей» по скамье подсудимых и вынуждал их замолчать, когда они шли навстречу свидетелям обвинения и соглашались с ними.

Не только будущее людей, с которыми ее связывали прошедшие военные годы и которые до сих пор оставались ей близкими, беспокоило Маренн. Собственное будущее ее тоже весьма занимало. Из разговора с Черчиллем она сделала вывод, что развала коалиции союзников осталось ждать недолго — до конца процесса в Нюрнберге. Солдаты трех армий уже сделали свое дело, теперь очередь прокуроров и палачей, а дальше… Дальше в действие вступят совсем другие силы, которые пока остаются в тени. Маренн с тревогой ожидала, как решится судьба Австрии, ведь страна находилась под советской оккупацией. Было бы весьма неприятным поворотом, если только-только вновь обретя вновь свой титул принцессы фон Кобург-Заальфельд, она тут же потеряет половину имущества — то самое, которое находилось в Австрии и не дай бог, будет конфисковано в пользу рабочего класса. А такая судьба ждала либо Австрию, либо Германию. Англичане и американцы не могли удержать и Берлин и Вену — какой-то из этих городов им придется уступить Сталину. Большевики жаждали мести, они упивались местью, а Маренн вся эта вакханалия, которая в газетах пышно именовалась возмездием, напоминала трагическую пляску на останках кайзеровской империи в восемнадцатом. И она хорошо помнила, к чему эта пляска привела. Кто мог тогда представить, что именно над этим праздником занимается заря нацизма.

Когда в Нюрнберге вызвали свидетелем Рудольфа Хесса, служившего комендантом Аушвица до сорок третьего года, Маренн волей-неволей вспомнила о Бруннере. Вот кого бы надо вызвать в трибунал. Но бывший главный врач лагеря смерти как в воду канул. Ее борьба с Бруннером за несколько месяцев до падения рейха закончилась в ее пользу. Под давлением Шелленберга, которого поддержал Гиммлер, искавший сепаратного мира с Западом и потому желавший как можно скорее стереть все сомнительные темные пятна, Мюллер закрыл лабораторию. Сам Бруннер был переведен в лагерь Гроссрозен на юге Германии. Свою ассистентку, отвратительную альбиноску, он намеревался взять с собой, но Маренн настояла на ее помещении в закрытую лечебницу. Главный распространитель запрещенного лекарства доктор Мартин был арестован людьми из гестапо на квартире у его любовницы фрау Шелль, когда пытался сбежать через черный ход. Он содержался в Моабитской тюрьме, и Мюллер дважды приглашал Маренн на его допросы. Потом… Потом город Берлин превратился в город-фронт. Большевики подошли так близко, что всем стало не до доктора Мартина и Бруннера. Маренн еще хотела отправиться с инспекцией в лагерь Гроссрозен, чтобы проверить, чем там занимается Бруннер, но выехать из Берлина уже не представлялось возможным. Доктор Мартин сбежал во время бомбежки — его перевозили из Моабита в Плетцензее, когда невдалеке разорвалась бомба. Машину перевернуло, охранники погибли, тела доктора Мартина не обнаружили. Никто его уже не искал. Сражение в Берлине кипело за каждую улицу, за каждый дом. В такой напряженной ситуации очень легко было уйти незамеченным. Что доктор Мартин, без сомнения, и сделал. Софи Планк, бывшая узница Аушвица, находилась в клинике Шарите почти до конца апреля. Маренн включила ее в список эвакуируемых на юг сотрудников и пациентов клиники. Она улетела вместе с де Кринисом, и профессор обещал Маренн, что поможет Софи перебраться в Зальцбург, где у нее оставались родственники. Маренн очень надеялась, что все получилось так, как они задумывали, и после многих испытаний, которые ей довелось пережить, для несчастной женщины начнется наконец спокойная, безбедная жизнь.