Мне так хорошо здесь без тебя - Маум Кортни. Страница 9

Анна вошла и первым делом выключила музыку.

– Я беру Камиллу и еду к родителям, – произнесла она. – Ты остаешься.

Я сидел на полу в синих трениках, заляпанных оранжевой краской, которую полдня брызгал на холст. Анна посмотрела на кисть в моей руке, на мое произведение, на «Гиннесс», на меня, жалким тюфяком скорчившегося на полу. Нас не отвлекал ни один звук: музыка оборвалась, соседи молчали, у птиц давно закончился рабочий день. Самый ужас заключался в том, что мне хотелось обнять ее и разрыдаться, но сделать это было нельзя. Мне хотелось попросить у нее за все прощения и тут же поплакаться – пожалей, у меня разбито сердце. Потому что она ведь моя жена! Мой лучший друг!

– Чтоб тебя, Ричард! Смотри мне в глаза!

Во взгляде Анны сквозило нечто очень близкое к ненависти, полоснув меня по живому, и я начал всхлипывать. Ладно, кого я обманываю. Я успел выпить почти литр «Гиннесса». Я зарыдал, как дитя.

– Не смей! Не имеешь права!

У Анны дрожал подбородок. Я постарался задержать дыхание, чтобы не разреветься сильнее.

– Мы вернемся в воскресенье в десять вечера. К тому моменту вот этот бардак, – она обвела рукой комнату, – должен быть прекращен. – Анна прижала руку к губам, сдерживая плач. – Я не прощаю тебя. Даже не думай, что я тебя прощу. Но ты про все это забудешь и в воскресенье уложишь Камиллу спать, а в понедельник утром сядешь с нами завтракать как примерный отец и спросишь, хорошо ли она погостила у бабушки. И будь любезен прийти к этому моменту в чувство, иначе я за себя не отвечаю. Ты должен быть с нами весь целиком, а вот это все…

Анна выхватила у меня из-под ног банку с пивом и хотела швырнуть ее на холст, но в последний момент передумала. Ее глаза наполнились слезами, с которыми она до этого так успешно боролась.

– Мужа из тебя не вышло. Изволь хотя бы постараться быть менее паршивым отцом.

Лиза расцветила мой мир яркими красками. Я не знал, как мне отпустить ее, не потеряв обретенную вновь радость жизни.

Но я любил Анну-Лору. Я в ней нуждался. Все в нашем доме – от ее верхней одежды на вешалке в прихожей до листков с нарисованными пингвинами, прикрепленных магнитами к дверце холодильника, – все было частью нашей незаконченной истории. Я не мог оборвать эту историю из-за женщины, которой был даже не нужен.

Все выходные я не покидал дома. В окружении родных запахов и предметов я бережно разжигал драгоценное пламя ностальгии, заставлял дать себе слово, что забуду проклятую американку. Или хотя бы смогу убедить жену и дочь, что забыл.

Глава 4

Я больше не люблю ее. Но как же я ее любил. Тот лысый чилиец сформулировал очень точно [7]. Если ненадолго отвлечься от моего нынешнего помутнения рассудка, я с готовностью признаю, что в момент нашей встречи я счел Анну-Лору де Бурижо не просто самой прекрасной девушкой к югу от Колледж-Хилл тем вечером, а вообще самой прекрасной девушкой в мире.

Анна-Лора была безупречна. Она носила нижнее белье настолько тонкое, что допускало только ручную стирку. У нее были всегда ухоженные ногти и блестящие черные волосы, которые она никогда даже не тонировала, считая крашеных женщин вульгарными. Именно такую девушку из хорошей семьи мне хотелось связать и нашептывать на ушко всякие непотребства. И она была француженка. У меня еще не случалось романа с француженкой, и воображение против моей воли рисовало картины, как она шепчет мне всякую чепуху про lapins [8] и cochons [9] и прочий скотный двор, который французы любят вспоминать в постели.

Я встретил Анну в мартини-баре с предсказуемым названием «Оливка» в Провиденсе. Я только поступил в Род-Айлендскую школу дизайна и переживал мимолетную интрижку с поклонницей жевательной резинки. Анна днями и ночами вкалывала помощником юриста в крупной бостонской конторе, а в Провиденс приехала на выходные в гости к кузине Эстер, которая перешла на второй курс университета Браун.

В те дни я был гораздо более уверен как в своей гениальности, так и в неотразимости. В отличие от Парижа в Америке светит солнце, так что я не выглядел бледной немочью. У меня были друзья среди американцев, некоторые настолько богатые, что в их семьях не обходились единственным холодильником. С учебой у меня все складывалось, учителя находили мои работы провокационными, а женщины (ну, и некоторые мужчины) восхищались моим акцентом. У меня в гардеробе было много идеальных сорочек: из хорошей ткани, превосходно сидящих, чуть вытертых на локтях, с чуть потрепанными воротниками – ровно таких, чтобы в их обладателе чувствовалась порода, но без излишнего лоска. Также в моем арсенале была копна светло-каштановых волос, сводящая с ума любую женщину с зачатками материнского инстинкта. У них руки тянулись погладить меня по голове, взъерошить непослушную шевелюру. Таковы были мои козыри, когда я увидел Анну в «Оливке».

Надо сказать, я не слепой и всегда мог отличить, когда женская компания «занята разговором» в ожидании мужского внимания и когда женщины действительно пришли пообщаться друг с другом и не хотят, чтобы им мешали. В данном случае явно имел место второй вариант. Однако шанс встретить такую, как Анна, выпадает раз в десятилетие. Так что манеры манерами, но, когда видишь чудо, не грех действовать нахрапом.

Некоторое время я за ними наблюдал. Кузина отличалась неумеренной жестикуляцией и способностью быстро поглощать эпплтини. В какой-то момент она встала и сделала многозначительный жест «посмотри за моей сумочкой» – как будто иначе подруга сама не догадается или вообще выставит имущество на торги, пока ничего не подозревающая хозяйка пудрит носик. Я понял, что настала пора действовать.

Я с достоинством вплыл между Анной и барной стойкой и предложил угостить ее вторым коктейлем.

– Вообще это будет уже третий, – заметила она.

– О! – заулыбался я, уверенный, что мне дали зеленый свет. – Так что вам заказать?

Она проткнула зубочисткой последнюю оливку в своем бокале и подняла на меня взгляд, без особого энтузиазма оценивая мое щедрое предложение.

– Спасибо, ничего.

– Точно?

Каждая клетка моего серого вещества буквально кричала: «Не вздумай ляпнуть что-нибудь про ее обволакивающий акцент!» – а друг в штанах активно сигнализировал: «Француженка, француженка, француженка!»

– Я здесь с подругой, она скоро вернется, и вам придется угощать и ее, а потом мы будем вынуждены общаться с вами, потому что вы же нас угостили, говорить о какой-нибудь ерунде, а потом придумывать неотложное дело, чтобы сбежать от вас в другой бар через дорогу и там спокойно продолжить прерванный разговор.

О, да она крепкий орешек! Но я не собирался сдаваться легко. В моей голове она уже сжимала меня молочно-белыми французскими бедрами, а я запустил пальцы под ее шелковые стринги, ее дурацкий кулончик-боб «Тиффани» цеплялся за волосы на моей груди, плевать я хотел на ее подругу, эта женщина должна была стать моей.

– «À l’aurore, armés d’une ardente patience, nous entrerons aux splendides Villes».

Вообще-то я не силен в декламации стихов, да и память моя на оные несколько подпорчена. Однако, по счастливому совпадению, совсем недавно я делал мини-диораму: сложил пирамиды из страниц «Пророка» Халиля Джебрана, поставил их в коробку с песком, суперклеем приделал туда же игрушечных американских солдатиков лицом к пирамидам и завершил картину цитатой из Артюра Рембо: «На рассвете, вооружившись пылким терпением, войдем в великолепные города».

О, это ни с чем не сравнимое чувство – момент понимания, что войдешь в женщину, к которой еще даже не прикасался. Я призвал на помощь пять лет углубленного изучения французского и выдал стихотворную цитату как раз к месту – просто великолепно! Но еще прекраснее было выражение лица Анны, эта неотразимая смесь недоумения и вспыхнувшего желания, характерная для женщин определенного типа, когда они вдруг попадают под чары мужчины менее привлекательного, чем они. Между нами пробежала такая искра, что мы лишь чудом не проигнорировали просьбу кузины Эстер и не удрали вдвоем, бросив ее сумку на произвол судьбы.