Охотник за бабочками - Костин Сергей. Страница 33

Вихрем с ног сбивает, легкие тугой массой забивает, ничего не вижу, только чувствую, болтаюсь без верха, без низу. А рядом Голос Корабельный.

— Врешь! Не возьмешь!

И мотать продолжает. Оттого и сознание ненадолго потерял.

Колокольчик звенит. Переливается. По мозгам набатом отдается. Динь-динь. Дон-дон. И чего хочет сказать, не разберешь.

— Кузьмич, — говорю, — Шарманку свою выключи.

А в голове шумит, и сама она раскалывается.

— Кузьмич на вахте, — слышу и глаза пытаюсь открыть, — И не шарманка это, а насекомое твое воет. Задолбала совсем.

— Я хоть живой?

— Живой, живой, — отвечает Голос, — Пару синяков да ссадин. Может, сотрясение мозга было.

Эк меня. Встать, что ль, попробовать. Коленки трясутся. И тело дрожит. От перевозбуждения. Такое бывает. А так, вроде, ничего. Шатает немного, но пройдет.

— Куколка где?

— Насекомое что ль? Я ж говорю, воет. Мы ее в отсек с крючком подвесили, как ты и планировал. Очень даже удобно устроилась. Правда проблема у нас появилась.

Я потрогал свернутую набок шею, облизал губы и посчитал зубы.

— Что за проблемы? Подожди. Дай в кресло сяду. Теперь рассказывай.

— А что рассказывать, — вздохнул Волк, — Ждал я вас ждал, долго ждал. Надоело слегка. Вздремнуть решил.

— Ты ж вроде железный. Спать не должен.

— Ага, — согласился Голос, — Железный. А железным, значит, отдых не положен. Я и так три тысячи лет без отпуска маюсь. Ну, сморило меня на солнышке местном. Ты дальше будешь слушать или нет?

— Буду, буду, — я устроился удобней в кресле капитана и примостил вывернутую шею на подголовник, чтобы полегче было.

— Вот я и рассказываю, — продолжил Голос, — Проснулся. Слышу, местное население из камней летающих по обшивке наяривают. И орут все разом. Я пока разобрался, что орут, минут десять прошло. А как услышал, что беда с вами приключается, так на полный форсаж и к вам. Еле успел. А где вы такого живца зацепили?

— А, — махнул я рукой. Говорить, а тем более объяснять Волку подробности не хотелось. Он, впрочем, их слишком и не добивался. Своими успехами хвалился.

— Я у этого живца прямо перед носом вас выхватил. Он только пастями похлопал от ярости.

— Какой он себя то?

— А я и не видел его, — признался Корабль, — Пыль кругом, молнии с неба. Но то, что здоровый, это точно.

— Спасибо тебе, — похвалить надо обязательно, а то потом хрен когда на помощь придет.

— Спасибо, что спасибо сказал, — отозвался Волк, — А то вот делаешь добро, и никто не поблагодарит. Глядишь, и в следующий раз помогу. Если вспомню слова ласковые.

Надо заметочку сделать. «Хвалить Вселенский Очень Линейный Корабль два раза в день. А по выходным довести слова благодарности до пяти единиц». Что б не забывал.

— Я ж про проблемы начал?

— Про это тоже давай, — голова-то как раскалывается.

— А проблем наша заключается в том, что баба твоя, насекомое это, уже пятые сутки воет, не останавливается.

— Ну и что? — не понял я.

— А ничего. Ты, командир, думаешь, чем сейчас Кузьмич занимается? Не знаешь? Тогда я тебе скажу. Он корабль от слез очищает. Вот-вот. От драгоценных камней и очищает. Поначалу то интересно было. Как ни слезинка, так рубин. Как ни другая, так сапфир красоты удивительной. Про алмазы, да топазы с изумрудами и говорить нечего. Нет, янтарь не выходил. Может она что другое янтарем делает, не знаю. Кузьмич уже все мешки из-под сухарей этими каменьями затарил. На учет дело поставил. В тетрадку записывал. А как насекомое твое реветь прекращает, так он ее шилом в бок. Да не вру я. Вот те крест, если б видел.

Голос издал звук создаваемого креста.

— А когда мешки закончились, Кузьмич в кучу камни стал сгребать, — продолжил Голос, после того как я поверил в слова его, — И до тех пор, Кузьмич радовался, пока не стало ясно, что создаем мы себе лишний балласт. Я ж не баржа. На такую нагрузку не нанимался. И сейчас он этими самыми мешками, камни свои учтенные за борт кидает. За нами уже облако из них образовалось. Красота, знаешь какая! Я его от твоего имени Самоцветным Путем назвал. Нормально? А насекомое и не успокоить. Кузьмич к ней и с угрозами и с ласками пробовал. Только она его на три набата посылает. Я тоже хотел, но она еще сильней реветь стала. Так что вставай, командир, и сам разбирайся с безобразием. А то ведь кверху пузом от перегруза перевернемся.

Кряхтя и постанывая, я поплелся в отсек с куколкой.

Волк оказался прав. Превратили его, черт знает во что. Под ногами все переливается, да хрустит. Плюнуть некуда, чтобы на пятьсот тыщ брюликов не попасть.

Кузьмич весь в пене. В мешок камушки собирает и грустно так поглядывает. И молчит. Правильно делает, что молчит. Только пусть попробует пасть свою тараканью открыть, я про шило то вспомню. Не замечал я раньше за ним такого садизма. Проглядел изувера.

У дверей в отсек, с крюком вместо перекладины, я на мгновенье замер.

Динь-динь. Дон-дон. Тихо-тихо. Грустно. Аж самому заплакать захотелось.

Открываю дверь и едва успеваю отскочить от блестящей волны самоцветов. Кузьмич, видя это, ругаясь, рвет на куски мешок, пинает ногами камни и проклинает тот день, когда узнал о реальной стоимости окружающих его вещей.

Я зашел внутрь, и куколка перестала плакать. Последний алмаз упал в усеянный камнями пол, и большие глаза ее мгновенно высохли.

— Динь-динь, — тихо зазвенела она.

— Без сознания я был, поэтому и отсутствовал, — пробурчал я, оглядывая захламленное помещение.

— Динь-динь.

— Да нет, — я потрогал ссадину на щеке, — Все нормально. Пустяки. Заживет до свадьбы.

— Динь-динь-динь.

— Я ему потом все крылья пообломаю, — пообещал я.

— Динь. Динь — дон.

— Конечно, скучал. Куда ж я денусь. Вот как сознание потерял, так с того времени и скучал.

— Дон. Дон-дон.

— Нет. Теперь никуда не исчезну.

— Дон. Динь — динь-динь.

Я вытащил носовой платок, пристроил его на носу у куколки, она хрюкнула и высморкалась.

— Динь.

— Это от перемены климата. У меня тоже сопли от этого случаются. Пройдет. Ты только больше не плачь, ладно?

— Динь.

— Вот и замечательно.

За спиной раздался подозрительный шорох. Я повернулся.

Держась за металлический косяк, там стоял Кузьмич с разодранным ранее мешком, и смотрел на нас выпучив глаза.

— Командир! Ты что?

Я поднялся с камней, подбросил один из них высоко вверх, и ловко поймал обратно.

— Что, Кузьмич?

— Ну, ты это… Разговаривал с ней.

— Ну и что? — камень-изумруд стоимостью в несколько тысяч брюликов вновь взлетел к потолочным переборкам.

— Да нет. Ничего, — встряхнулся Кузьмич, — Нет. Чего. Ты же с ней так разговаривал, словно понимал, о чем она звякает.

— Ну, понимал, — камушек срикошетил о переборку и отлетел в угол отсека, — И вообще Кузьмич, подслушивать чужие разговоры нехорошо. Усвой это на будущее. А теперь вали отсюда порядок наводить. А то меня так и подмывает вспомнить некоторые обстоятельства положившие начало этому бардаку.

Кузьмич еще несколько секунд потаращил на меня глаза свои бесстыжие, потом пробурчал: — «С ума сойти можно», — и отправился выполнять поставленные перед ним задачи.

— Динь.

— Не слишком-то я и строг, — повернулся я к куколке, — Слушай, а как это у тебя получается?

— Динь-динь. Динь-динь.

— Думаешь? Может и права ты. Одно целое всегда легче понять. Ты повиси тут. А мне пора в рубку. А то без меня они там черт знает что, натворят.

— Дон-дон.

— И вернусь я, как только освобожусь.

Я помахал на прощанье рукой и вернулся в капитанский отсек. Сел в кресло и принялся выискивать по карте место нашего местоположения.

Кто-то подергал меня за рукав. Этим кто-то мог быть только Кузьмич. На Корабле больше ж никого нет. Куколка не считается. Она только висеть может.

— Могу ли я обратиться, командир?

— Обращайтесь, первый помощник, — я еще не забыл его уколы шилом.