Охотник за бабочками - Костин Сергей. Страница 60

Кузьмич, одной рукой задрав шерсть, второй осторожно ввел кабель до момента стыковки.

— Есть! — заорал Волк, заставив вздрогнуть и меня, и Кузьмича, и даже Хуана. — Чувствую, есть связь.

Хуан, заполучив связующее звено, притих, прикрыл половину глаз, а остальными лишь изредка помаргивал, приветливо поглядывая на нас.

— Ну и что он сообщает?

— Щас, — Корабль секунд десять натужено урчал и потом выдал интересующую нас информацию: — Сообщает, что таракан ему не понравился. Пальцами тыкает больно. А ты, командир, на его взгляд смешной и беззащитный.

Кузьмич оскалил зубы, притиснулся вплотную к Хуану и, уткнувшись ему в глаз, сердито заявил, что, если каждая лохматая тряпка намерена обзывать его тараканом, то он готов применить грубую Кузьмичевскую силу, дабы доказать обратное.

Хуан торопливо заморгал, давая понять, что он не дурак и все прекрасно сечет.

— Ты его о деле спроси? — мне, кстати, тоже не понравилось мнение кота обо мне. Почему это я беззащитный? Могу и по белому пузу кулаком.

— Направление есть. Я уже, — сообщил Волк. — Только знаешь, командир, куда мы направляемся? В Тараканьскую пустошь. Извини, Кузьмич, но это официальное название.

Тараканьская пустошь не являлась местом в Галактике, куда спешили залететь на выходные дни. Если по правде, туда, вообще, никто не летал. Потому, как нечего там было делать. Огромное пространство без звезд, планет и прочей мелкоты. Насколько я помню, в начале тысячелетия в Тараканьскую пустошь была организована последняя научная экспедиция, которая доказала, что в этом районе нет даже вездесущих элементарных частиц. Скучное и бесперспективное место.

— В пустошь? — переспросил я и вопросительно уставился на Хуана. Тот быстро-быстро задергал ресничками и даже от усердия воспарил немного над панелью. — Давай в пустошь.

— Было бы сказано. — Корабль еле заметно дернулся и, скачками набирая скорость, рванул к очередной точке Великой Галактики.

Вот уж где самая настоящая скукатища. Трудно в это поверить, но когда выглядываешь в иллюминатор, в надежде полюбоваться Тараканьской пустошью, то упираешься взглядом в сплошную темноту. Не видно ничего. Даже далекие звезды, балующие своим могучим блеском всю вселенную, не могут пробиться сюда. Кузьмич на спор просидел у центрального экрана двое суток, отыскивая хоть одну блесточку, хоть маленькую вспышку, хоть крошечный огонечек. Ничего у него не вышло. И ничего он не получил, кроме хорошего щелбана по лбу. Правда, потом мне пришлось неделю палец в гипсе держать, но это уже мелочи.

От скуки и от безделья на корабле началась Зеленая Тоска. Эту болезнь обнаружили в прошлом веке наши ученые из Российской области. При Зеленой Тоске люди становятся зелеными и тоскливыми. Прячутся в темных углах и ни с кем не разговаривают.

Что до Волка, то ему мое общество не сильно то и нужно было. По его словам, он занимался модернизацией корабля, то есть себя самого, проверял запасы топлива, провизии и других, не менее важных ресурсов.

Кузьмич тоже нашел себе достойное занятие. Он привязал к глазу Хуана тонкую веревку и прогуливался с ним по кораблю, волоча бедного кота по стальной палубе. Когда Хуан пытался передвигаться более удобным ему способом, Кузьмич сурово дергал за веревку, возвращая его на место, и приговаривал:

— Ты животное, а не птица. Ползай, а летать не смей.

После чего Хуан камнем падал на пол, свешивал набок тоскливые глаза и полностью отдавался воле Кузьмича.

На исходе третьего месяца самого идиотского полета в моей жизни, когда я уже начал сомневаться в умственных критериях Хуана, я сидел подле центрального обзорного и пялился в темноту. В голове, как и в окружившей Корабль Тараканьей пустоши была пустота. Трудно найти хоть одну мысль, о которой уже не думал за долгое время пустого полета. Рядом лежал (стоял) круглый Хуан, а на горбу у него примостился Кузьмич. Корабль составлял нам компанию и тянул, еле слышно, грустную песню о капитане космического лайнера, которого многочисленные пассажиры просят не гнать на сверхсветовой корабль. Им, видите ли, некуда было спешить. Как и нам.

Первым заметил приближение хоть чего-то Кузьмич. Он у нас самый зоркий.

Что он там заметил, еще не было известно. Кузьмич протер глаза кулаками, помотал головой и, съехав по шерсти Хуана, прильнул к экрану.

— Там что-то есть.

За последний месяц я слышал эти слова раз двадцать. И от самого Кузьмича. И от Волка. Так что не обратил особого внимания. Но Кузьмич настаивал.

— Крыло даю, есть там что-то.

Я оторвался от полусонного состояния и перевел взгляд туда, куда тыкал пальцем Кузьмич.

Тут и Корабль прекратил тянуть грустную песню и достаточно бодрым голосом, в котором бурлила нескрываемая радость, возвестил:

— Прямо по курсу твердый объект неопределенной субстанции. Очень большие размеры. Даже слишком. Снижаю скорость до подлетной. Вот черт!

И в этот момент я тоже увидел объект, по словам Корабля очень больших размеров.

Прямо перед нами находилась гигантская, просто весьма гигантская плоскость. Если развести руками, то примерно такого масштаба. И очень тонкая на вид. Грубо говоря, суперлист серого полотна в пространстве.

— Это что? — обернулся Кузьмич.

Ничего не ответил я другу. Потому, как не знал. И не видел ничего подобного. И даже не слышал.

— У условного горизонта такая же плоскость, но вертикальная, — сообщил Голос. — Угол наклона к продольной оси девяносто градусом. Тютелька в тютельку. Будем у края через восемь минут.

Волк включил маневровые установки и стал осторожно приближаться к краю серой плоскости.

— Что говорит Хуан?

— Сообщает, что мы на месте. Говорит, что нет никакой опасности. А по мне, так развернуться и драпать отсюда, пока лонжероны целы.

Паникует Волк. Паникует. Да и не мудрено. Вроде ничего особенного, а боязно. Неизвестное всегда страшит. Одно дело, когда опасность вот — пред глазами. Совсем другое, когда она замаскированная.

— Минута до контакта.

Уже без всякого напряга был виден серый материал плоскости. Толщина, не больше человеческого волоса. Кто ж ее сюда запихал?

— Есть контакт.

Корабль остановился в сантиметрах десяти от серого блина размером с порядочную звездную систему. Из обшивки Волка вылезла щупальца и осторожно потянулась к плоскости. В тот момент, когда механический палец ткнулся в непонятное — вспыхнуло.

Серая плоскость замерцала мириадами огней. От края, до края. А перед нами, на далекой вертикальной стене загорелись гигантские, непонятные знаки. Числом громадным, но конечным в своей сущности.

— Вот он, ад — почти обречено выдохнул Волк. — А говорили что нет его. Врали. Все врали. Вот и верь теперь ученым.

Кузьмич был несколько другого мнения. Сощурив пристально глаза, он внимательно вглядывался в горящие знаки и судорожно тер рукой лоб.

— Это не ад, — хрустнул он пальцами ног. — Это письмена. Самые натуральные письмена.

Если Кузьмич говорит, что перед нами письмена, то так оно и есть. А если говорит, то должен перевести, что за сообщение нам включили.

Кузьмич кивнул.

— Одну минуту.

Мне нравится наблюдать за ним, когда он, вот так, не жалея ни себя, ни своего мозга, над чем-то старательно размышляет. Оба указательных пальца в носу, что б сподручней думать, на лбу капельки пота от напряжения мысли. И даже прозрачные крылья приобретают какой-то задумчивый оттенок.

— Ну что, Кузьмич? — спрашиваю. Интересно все же.

— Мне все ясно, — бабочек вынимает пальцы из носа и растирает перенапряженное лицо.

— Не тяни, Кузьмич, — прошу. Ведь знает же, зараза, что всем интересно, а тянет. Балдеет, что ль, он от этого?

— Это сообщения о наличии в настоящий момент времени направлений движения. Язык, на котором данная ересь начертана, весьма древний. Еле узнал. И подробней можно. Значит так. На сегодняшний день имеем три направления. Направо, налево, и понятное дело, прямо вверх. Если поднимемся чуть повыше, то увидим взлетные огни данного космодрома.