Охотник за бабочками 2 - Костин Сергей. Страница 30

Странно и страшно было видеть, как пронзаются энергетическими копьями живые тела. Как в безумном, молчаливом крике искажаются от боли элементы. Длинноухие, рыжие, серые тела падают, не в силах сопротивляться удару и затихают навечно. И только Министр Культуры Земного Содружества продолжает писать что-то на мгновенно обуглившихся листках.

А еще через мгновение четыре молнии, словно четыре дьявольских стрелы, нацеливаются в меня. И летят навстречу, сливаясь в один, тугой и жаркий, сгусток.

Стальные двери, отделяющие зал Возрождения от всего остального мира, рассыпаются на мелкие осколки. Что-то неуловимо стремительное несется ко мне, перегоняя звук, свет и даже мысль. И заслоняет меня, уже готового перейти на другую сторону жизни, от энергетического сгустка.

— Кузьмич?! — успеваю не то сказать, не то подумать я.

И я не ошибаюсь.

Кузьмич, этот маленький, но очень смелый бабочек, встречает гордой грудью и отважным сердцем двадцать пять тысяч пончиков. Легко отражает их, крякая. И только потом, когда неимоверной силы разряд, отраженный от него, начинает бездумно скакать по залу Возрождения, поворачивается ко мне и со счастливым лицом сообщает:

— Уломали мы все-таки его.

Я не понимаю, о чем говорит мой маленький друг. Да и нет времени понимать. Протягиваю навстречу связанные руки. Кузьмич быстро кивает головой, и в одно мгновение перекусывает веревки. Вот что значит большую часть жизни грызть сухарики.

Не обращая внимания на разразившееся в зале Возрождения стихийное бедствие, я распутываю узы на ногах, откидываю их в сторону и только потом ловлю Кузьмича

— К Министру.

Теперь уже Кузьмич не понимает о чем говорю я, но в следующую секунду замечает на коричневом языке фигуру, которая тщетно пытается продуть спекшуюся от невероятной жары ручку. Мы, почти одновременно, спрыгиваем вниз и несемся навстречу к Министру. На ходу Кузьмич успевает спросить, во сколько тот оценил собственное спасение.

— Много, — выдыхаю я, сберегая силы. Еще не все кончено. Еще все только начинается.

Разбушевавшаяся стихия огненными языками скачет по залу, заставляя нас вилять по сторонам. Это немного задерживает, но мы приближаемся к Министру все ближе и ближе.

За спиной раздается взрыв, и тот час слышится веселый звук загоревшихся напалмовых брикетов. Вот ведь как получилось. И в живых остались и аппарат в рабочее состояние привели.

Я карабкаюсь по лестнице вверх, туда, где Министр Медведев, почти обуглившийся, черный, как уроженец заирской области, плача, собирает в кучку пепел от завещания.

Еще один взрыв. Это лопается бронированное стекло, за которым прячутся Юрк и его сподручные. Мимо меня проносятся штук сто пятьдесят осколков. Один из них чуть не срезает Кузьмичу крылья.

— Ля, — кричит Кузьмич и более внимательно следит за проносящимися мимо осколками.

Потолок рушиться в тот момент, когда я подползаю к Министру и начинаю развязывать его веревки. Министр весьма слабо понимает, что происходит, ни капли не помогает, а только, даже, мешается, пытаясь восстановить по памяти текст завещания.

Я понимаю, что он сейчас находиться в шоковом состоянии и напоминаю, что Министр должен мне пятьдесят миллионов брюликов за спасение. Министр, слыша о брюликах, мгновенно приходит в себя и тут же выписывает чек на нужную сумму на манжете своей рубашки. Кузьмич, врубившись в суть вопроса, отрывает у Министра манжет и обвязывается им, как знаменем.

Мы с Министром прыгаем вниз. Первым долетает, естественно, Министр, а потом, сверху на него, я. И только потом на меня приземляется Кузьмич, который по причине наличия манжета уже не способен самостоятельно взлететь.

Я хватаю Кузьмича и засовываю его…. Господи, я же голый! Стаскиваю с Министра пиджак, он мне как раз по пятки, обвязываю пояс подобранным огрызком провода и потом уже засовываю Кузьмича в карман.

— Не выпускать живыми!

Это голос Юрка. Никак успокоиться не может. Наверно хочет содрать с нас за нанесенный материальный ущерб. Я так понимаю, что зал Возрождения восстановлению не подлежит. Сносит его надо до самого основания, чтобы затем построить новый.

— Куда? — к Министру вернулась способность трезво мыслить, и он смотрит на меня, как на старшего во всем этом бардаке.

Я говорю: — «Туда», — показывая на выломанные Кузьмичем стальные двери. И хоть вокруг достаточно дыр для бегства, мы устремляемся к указанному мной проему.

Но сделав два шага, приходиться остановиться и залечь за аппарат с Возрождающимся прародителем.

В зал вкатываются несколько батонов с короткоствольными автоматами и начинают стрелять по нам без всякого зазрения совести. Стальные осы жужжат над головами, впиваются в аппарат, гудящий веселым огнем. Не дают не вздохнуть, ни тем более, подняться на ноги.

— Живыми, или мертвыми! — орет диким голосом Юрк со своего второго этажа.

Министр нащупывает отколовшийся от аппарата кирпич, не метясь швыряет его в Юрка и попадает точненько в центр. При этом он почему-то вспоминает об острой, короткой, засохшей ветке дерева без листьев, почек и прочих отростков. Сила удара Министра настолько чудовищна, что Юрка отбрасывает к стене и раскалывает на две половинки. Из расколовшегося тела вытекает субстанция, напоминающая вишневое варенье.

Я уважительно поглядываю на Медведева, понимая, за что его назначили Министром Культуры Земного Содружества.

Но стрельба не утихает. Батоны все ближе, и стальные осы жужжат практически у самого лица. Плотность огня, по моим подсчетам, превышает предельно допустимую для нормального существования живого организма и я принимаю решение в срочном порядке покинуть разрушенный зал Возрождения.

Одновременно с с этим решением, из гудящего аппарата с трубой вылезает маленькое существо, практически копирующее один в один тот кусок окаменелого хлеба в кабинете паПА.

Он испуганно озирается и со словами: — «От всех ушел, и от этого бардака, гадом буду, уйду», — короткими перебежками достигает люка в полу, вскрывает его и прыгает вниз.

— За ним, — кричу я, и ползу к люку. Но сверху падает балка и перекрывает первонамеченный путь к отступлению. Решение о второстепенном пути приходит немедленно. К противоположной от батонов стене. К бывшей стене, если точнее выражаться.

Спотыкаюсь. Падаю.

Министр хватает меня под мышки, и, пригибаясь, несется к пролому. Вслед за нами бегут непонятно как оставшиеся в живых три прочих элемента. Без шерсти, с выпученными от радости, что остались целехонькими, глазами.

Великолепным кувырком Министр перепрыгивает через пролом, вскакивает, озирается и, ухнув, бросается бежать через кустарник подальше от зала. Я трясусь у него под мышкой размышляя о том, что скорее всего придется слегка уменьшить сумму за спасение. Непонятно еще, кто кого спасает.

Батоны преследуют нас по пятам. Лишенные возможности хорошего прицеливания, они стреляют в слепую. Нам от этого не легче. Вслепую, оно даже точнее и кучнее получается.

Мы выбегаем из леса, вскарабкиваемся на насыпь и спотыкаемся о рельсы. Неподалеку на этих самых рельсах стоят несколько странных конструкций. Тележки с маленькими колесами.

— Дрезина! — радостно кричит Министр и закидывает меня на одну из них. Потом сам вскакивает на площадку и начинает с натугой жать на длинный металлический рычаг. Колеса проворачиваются на рельсах со страшной скоростью, выбрасывая из-под себя снопы искр, потом входят в зацепление с металлом, и телега начинает медленно набирать скорость.

На насыпь выскакивают батоны, видят, что мы уходим и также залазят на тележки. Трогаются они практически одновременно, не забывая постреливать. Но реже, на рычаг-то нажимать кто будет?

Погоня! Погоня! Погоня! Погоня!

Какое романтическое слово. Можно даже песни про это сочинять. Ветер в ушах. Ветки по роже хлещут. И под, в очередной раз извините, попой «тыг-дым-тыгдым», «тыг-дым-тыгдым». Кузьмич вылез из кармана, пристроился в носу телеги и орет дурным голосом: