Том 2. Круги по воде - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 27
Студент долго задумчиво глядел в окно, ворочая отяжелевшими от римского права мозгами, и отвечал:
— Пожалуй! Буду вам очень благодарен.
Костя получал 45 копеек и, выйдя, на улицу, непосредственно затем смело входил в дверь бакалейной лавочки на углу.
— Здравствуйте, хозяйка! Позвольте-ка мне фунт колбасы и нарежьте ветчины!
Потом беззаботно опускался на какой-нибудь ящик и, оглядев лавку, сочувственно говорил:
— Магазинчик-то сырой, кажется!
— Какое там сырой! — подхватывала хозяйка. — Прямо со стен вода течет!
Костя омрачался.
— Экие мерзавцы! Им бы только деньги за помещение драть! Небось три шкуры с вас дерет?
— И не говорите! 600 рублей в год.
— 600 рублей? Да ведь он разбойник. Ах, негодяй… 600 рублей… Каково?! Коробочку сардин, сударыня, и десяток яиц.
Рассеянный взгляд Кости падал на ребенка, хныкавшего на руках хозяйки, и с Костей внезапно приключился истеричный припадок любви к измызганному пищавшему малышу.
— Прехорошенький мальчишка! Ваш?
Хозяйка расплывалась в улыбку.
— Девочка. Моя.
— Учится?
— Помилуйте. Ей три года.
— Что вы говорите! Три года — а как… двенадцать. Она, кажется, на вас похожа?
— Носик мой. А глазки папины.
— Совершенно верно. Ах ты, маленький поросеночек! Ну, иди ко мне на руки, а мама пока отрежет три- фунта хлеба и даст четверку табаку. Она уже говорит?
— Да, уже почти все.
— Неслыханно! Это гениальный ребенок. Вырастешь, я тебя за генерала замуж отдам. Хочешь?
Тронутая хозяйка брала счеты и высчитывала, что с Кости приходится 2 рубля 30 копеек.
— Только-то? Детская сумма! Вот что, уважаемая… Вы отметьте сумму в книжечке, — я знаю, у вас есть такая, — а первого числа я уж, как следует, чистоганом! Мы тут же живем, у Щемилина.
Взор хозяйки омрачался, так как Костя был ей лицом совершенно чуждым, но он строил такие забавные гримасы ее дочке и с таким простодушием просил, забирая покупки, «непременно передать поклон мужу», что она молча вздыхала и разворачивала книгу на конторке.
Купив затем на студентовы деньги водки. Костя, торжествующий, возвращался в наши номера, вручал студенту табак и, получив от него теплую благодарность, насыщал принесенным наши вечно пустые желудки.
Когда мы с офицером вошли в нашу квартиру, то нашли четырех человек: Громова, Костю, Коломянкина и Костиного портного, всех — в очень удрученных, скорбных позах.
— Меня интересует, — говорил опечаленный Костя, — почему я обещал вам именно сегодня и почему именно 8 рублей?
Громов заявил, что его это тоже интересует, портной сказал, что это его не интересует, а Коломянкин молча глядел на Костю с тайным сочувствием.
Мы стояли в дверях, когда Костя машинально спросил:
— Громов! У тебя нет 8 рублей?
— Нет, — ответил Громов, — Коломянкин! У тебя нет 8 рублей?
— Да я все отдал, что были… А! Полководец! У тебя нет 8 рублей?
Офицер, по-давешному, засуетился и, вынимая кошелек, сказал, будто бы в этом было неразрешимое затруднение:
— Да у меня все трехрублевки. Ничего?
— Очень печально! — строго сказал Коломянкин.
— Нужно быть осмотрительнее в выборе средств к существованию. Впрочем, давай три штуки!
— Коломянкин! Не смей этого… то есть… не делайте этого, господин Коломянкин! — закричал смущенный Костя.
— Идите, портной, — величественно сказал Коломянкин. — На лишний рубль я обязую вас сшить одному из нас шелковую перевязку на руку или на голову.
— А как же с дуэлью? — лениво спросил Громов. — Я уже по телефону успел знакомого доктора пригласить.
— Да и у меня все сделано, — хвастливо сказал я, похлопывая рукой по сверткам.
— Пистолеты?
— Они самые.
— Странно, что они имеют бутылочную форму.
— Новая система. Казенного образца!
В дверь постучали, и перед нами предстал доктор — сияющий дебютант на трудном медицинском поприще, — приятель Громова.
— Здравствуйте, господа. Ты меня серьезно приглашал, Громов?
— Совершенно серьезно.
— А где же больная? Мы были в изумлении.
— Какая больная?
— Да ведь я специалист по женским болезням. Взрыв хохота поколебал драпировки окон и вырвался
на тихую улицу.
— Здесь есть двое больных. И оба они больны хроническою женскою болезнью — глупостью, — сказал Громов. — Бросьте, ребята, дурака валять. Надоело!
— Смотреть тошно! — поддержал я. — Нелепо! — подхватил офицер.
Мы схватили Коломянкина и Костю, повалили на кровать, накрыли одеялом, подушками и держали до тех пор, пока они не взвыли от ужаса.
— Миритесь?
— Черт с ним! Только пусть он возьмет назад свои слова о моей живописи.
— Беру! При условии, если ты напишешь мой портрет и он будет гениален.
— Иным он и не может быть!
Офицер раскладывал закуски и откупоривал бутылки.
Коломянкин сидел на коленях доктора, пил с ним из одного стакана вино и, опустив бессильно голову на его грудь, говорил:
— Жаль, все-таки… Ушла, Петя, поэзия из жизни… Нет больше красивых жестов, беззаветно-смелых поступков, героизма… Ушла из нашего прозаического мира храбрость, поединки по поводу неудачно сказанного слова, рыцарское обожание женщины, щедрость, кошельки золота, разбрасываемые на проезжей дороге льстивому трактирщику… Удар ножом какого-нибудь зловещего бродяги на опушке леса…
— Это верно. Обидно, дурачок ты этакий, — поддакивал улыбающийся доктор, гладя художника по лысеющей голове…
Пинхус Розенберг
Перед хозяином маленькой мануфактурной лавчонки Пинхусом Розенбергом стоял чиновник Самсонов и говорил:
— Покажите мне темно-синий бархат. Есть у вас?
Пинхус обидчиво усмехнулся.
— Как же у нас не может быть темно-синего бархата? Чтобы торговое предприятие под фирмой Пинхуса Розенберга не имело какого-то бархата — это было бы не так смешно, как грустно!
— Так вот вы мне и покажите.
— Что показать?
— Да бархат же! Бархат.
— Ах, бархат… Я вам сейчас покажу такой прекрасный бархат, что вы закричите от удовольствия. Вот-с. Позвольте вам посмотреть!
Хозяин ловким движением развернул на прилавке синюю материю и одобрительно потрепал по ней ладонью.
— Извольте видеть! Помещица Гундикова тридцать аршин взяла…
— Виноват… Вы меня не расслышали! Вы показываете темно-синий шелк, а я просил бархат.
— Прекрасный шелк.
— Да ведь мне нужен бархат.
— Ах, бархат! Чего же вы раньше не сказали… Темно- синий?
— Темно-синий.
— Вы можете спросить всякого уличного мальчика: уличный мальчик! Чем известна фирма Пинхуса Розенберга? И уличный мальчик ответит вам: синим бархатом!
Хозяин полез на какую-то полку и вернулся с тяжелым свертком,
— Как вы найдете этот гениальный бархат?
— Постойте, да он черный!
Хозяин удивленно посмотрел на чиновника.
— А вы… какой же хотели?!
— Черт возьми! Я же у вас прошу темно-синий.
— Возьмите этот. Он почти темно-синий. Уже такой почти, что дальше просто некуда.
— Нет, мне черный не подойдет.
Хозяин почесал железным аршином бровь и многозначительно сказал:
— Теперь самый модный бархатный цвет — так это черный. Всякий человек носит этот цвет…
— Может быть. Но я прошу дать мне темно-синий.
— Бархат?
— Ну, конечно.
— Возьмите — хороший Манчестер есть. Такой синий, что даже тяжело видеть.
— Послушайте, — сказал чиновник Самсонов, нетерпеливо махая рукой, — если у вас есть темно-синий бархат— дайте его мне, нет — я пойду в другой магазин.
— Они пойдут в другой магазин! Видели вы, люди добрые? Они, вероятно, пойдут до Исаака Менделевича, который на прошлой неделе отравил свою маменьку, или до Якуба Зусмана, где вам подсунут такое, что вы потом снизойдете горькими слезами. Хорошо! Я вам покажу сейчас материю, что вы скажете: Розенберг! Отрежьте мне сто аршин!