Не спать всю ночь свобода - Каплан Виталий Маркович. Страница 6

9

Низкие, разлохмаченные облака ползли по мышиного цвета небу. Влажный ветер лизал мою голову точно язык невидимой коровы, трепал длинные, тускло-серебристые волосы, и те то и дело закрывали мне обзор.

Впрочем, тут не было ничего интересного. Плоский, от горизонта до горизонта луг, поросший высокой травой, огромные замшелые валуны, изредка нарушающие зеленое однообразие, пара темных точек под облаками надо полагать, птицы. Правда, более всего они напоминали мне то, что отличает букву «ё» от «е».

Я усмехнулся — шутка получилась невеселая.

Значит, вот так? Пять минут назад, еще в бетонном кубе, Аргунов предупредил — внешний вид виртуального пространства предсказать невозможно. Оно — порождение моей психики, и никто, кроме меня… и так далее. Во всяком случае, произнося Формулу Перехода — семь странных, ни на что не похожих слов, я не думал, что все получится настолько просто. Ветер, трава, птицы. И я сам — высокий, длинноволосый, с тяжелым, чуть расширяющимся к острию мечом. И куда только делись близорукость, основательные залысины, испорченная сколиозом спина? Впрочем, именно так, по-моему, и должен выглядеть код-киллер. Не ассемблерные же операторы мне представлять. Я же не Аргунов…

Кстати, пора бы ему и появиться. Он тогда сказал, что восприятие установится не сразу, пусть я ни о чем не волнуюсь. Виртуальность не любит суеты.

Я и не суетился, но все же интересно было — а какой облик примет злополучный Макс? Хотя и это, по его словам, зависило от заскоков моего подсознания.

Мое подсознание не подвело. Легкий шелест травы, прядь серебристых волос, брошенная мне на глаза теплым ветром, я мотнул головой — и увидел его.

На сей раз он был не в жестяных латах. Желтая футболка с изломанной надписью — «Давить проклятые форточки!» — выбилась из спортивных брюк, на ногах имели место поношенные кроссовки. И лишь копье, с широким древком и тусклым длинным наконечником, напоминало зимний бой на палубе драккара.

— Это, значит, ты, Аргунов? — сипло выдохнул я, глядя на полоску над верхней губой. То, что там произрастало, ну никак не тянуло на усы.

— А кто, доктор Айболит, что ли? — хмыкнул парнишка. — Как, освоился, Андрюша?

— Чего тут осваиваться, — вздохнул я. — Скажи лучше, что дальше-то делать?

Он как-то неуверенно поглядел на меня.

— Ты что, не понял? Вроде бы я все объяснил. Так что давай, киллер, действуй.

— То есть? — переспросил я и, уже спрашивая, догадался.

— То и есть. Для чего у тебя меч, спрашивается?

— Так я… это… Должен тебя рубить?

— Нет, капусту шинковать, — скривился он. — Давай, не тяни.

Я положил пальцы на рукоять. Та почему-то оказалась теплой, точно живая.

Расстояние между нами не превышало длины меча. Это было так просто — вытянуть из ножен клинок, развернуться к парнишке боком и, рассекая свистящий воздух, обрушить металл на его шею. Все займет не больше секунды. Колени его подогнутся, он ойкнет и медленно, невыносимо медленно осядет в мокрую траву. И рысплывется темное пятно, только сейчас не подернется льдом, не та погода — просто впитается в жадную землю.

Еще недавно у таких вот пацанов-первокурсников я принимал экзамены.

— Знаешь, трудно вот так, сразу, — кривя губы в жалкой улыбке, пробормотал я.

Лицо его дернулось.

— Ты что, охренел, Андрей Михалыч? Там, на драккаре, ты вел себя умнее.

— Так и ты там копьем орудовал дай Боже! Я только защищался, а тут…

— На драккаре меня не было, не забывай, — холодно бросил он, глядя куда-то в сторону. — С кем ты там махался, не имеет никакого значения. А я — Аргунов Максим Викторович, жирная сорокалетняя сволочь. И ты обязан! Мне плевать, какие тебе глюки мерещатся! Ничего этого нет, мы с тобой всего лишь суперпозиция информационных полей. Это только кажется, что рубить, что кровь брызнет. Выкинь из головы! Ты на самом деле блок операторов в мою структуру внедришь. Мы — программы, Андрюша. Мы должны выполняться! Я понимаю, — добавил он чуть мягче, — ты поверил в мираж. Это бывает с непривычки, но себя надо преодолеть. Ты должен. Ради Земли! Ради свободы…

Я понимал, что он прав. Когда решается судьба человечества, что значит семнадцатилетний вихрастый мальчишка? Которого к тому же нет. Когда под крик гармони уходим мы привычно сражаться за свободу в свои семнадцать лет. Совсем некстати вспомнилась эта песня. Я тоже вроде как сражаюсь за это самое… Но почему не тянет меня хвататься за саблю с надеждою в глазах? Не потому ли, что нет уже у меня ни надежды, ни глаз? Да и меня нет.

Если бы он сопротивлялся, если бы вновь начал орудовать копьем, может… Но он стоял молча, глядел отчаянными серыми глазами. Которые как небо над головой. Которых нет.

Все это, если подумать трезво, было смешно. Эмоции интеллигентного размазни — и рабство десяти миллиардов «юзеров». Боязнь запачкать виртуальные руки — и самое что ни на есть настоящее вырождение цивилизации. Это было просто смешно. Но что делать, если нас с детства обделила иронией природа? Старая песня не могла ответить. Я всю жизнь делал то, что должен. А уж тем более то, что обязан. Только вот был ли я? Свобода быть собою, не спать всю ночь свобода… Свобода! Она была моей верой, моей жизнью, моим дыханием. И ради нее я делал то, что должен. И что обязан. Как сейчас вот обязан поднять непослушный меч. Защитить свободу. Только вот где она?

Медленно, миллиметр за миллиметром, серое лезвие выползало из ножен. И рукоять становилась все теплее и теплее.

А есть ли она, высшая? Может, все проще — не спать всю ночь, выбрать поезд, не гасить огней? Поднять меч…

Две темные точки, две неподвижные птицы глядели с низкого, но такого недоступного неба. Две темные точки замерли напротив друг друга в густой мокрой траве. И не знали, над какой они буквой.