Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович. Страница 22

— Ну да, — печально кивнул Женя. — Боевой Резонанс Струны — вот так это называется. А что делать, Костян? Изрешетили бы они нас. Сам-то цел? Чего с ухом-то?

— Да пустяки, — отмахнулся я. — Стеклом мазнуло. Жень, а что вообще было? Кто эти люди?

Вопросы так и рвались из меня, но Женя не спешил отвечать. Вместо этого он нагнулся над поверженной тушей полковника, с явным усилием перевернул на спину.

Сейчас я видел опавшие бугры мышц, холодное, чуждое загара лицо. Закрытые узенькие глазки… которые внезапно открываются — и что-то происходит. Из складок камуфляжной куртки, где утонула левая рука полковника, брызжет огнем… внизу сверх. Мертвые губы расплываются в печальной улыбке… а потом вдруг лицо его взрывается и опадает, улыбки больше нет… и глаза остаются открытыми… навсегда…

И снова ослепительно-черная пауза, провал восприятия… а потом — птичий щебет, легкий ветерок, одуряюще-вязкий запах весеннего разнотравья. И Женя, привалившийся к зелено-коричневой куче тряпья… не сразу я сообразил, что это за куча.

Валялась рядом его черная, зачем-то дымящаяся «мыльница», а сам он… Скрючился, сжимая ладонями живот, и между пальцев, под желтой тканью футболки, набухало темное пятно.

— Зацепил-таки, гад… Эх, дурак я… не учел… — слова с трудом выползали из узкой, изломанной щели рта. — Это ж Мартыненко, волк еще тот… А мог бы и тебя зацепить…

— Куда он попал? — пытаясь говорить деловито, выдохнул я. — За аптечкой бежать?

— Успокойся, — прохрипел Женя. — Ты еще, пожалуй, намудришь… Сейчас наши подъедут, все по уму сделают. Иди, встречай. А я тут посижу, на ветерке… Эх, хорошо хоть Севку не взяли… Он ведь ужом извивался, просился… Шашлыков захотелось… Ладно, ступай.

А сзади уже раздавались звуки тормозящих колес.

Я и представить не мог, что их окажется так много. Или это у меня в глазах мутилось?

— Там… Живот… Врача… — пролепетал я, падая в плотную, глухую тьму.

Крепкие руки не дали мне расшибиться об асфальт.

2

Не хотелось включать свет, хотя лиловые сумерки за окном давно перетекли в плотную, наполненную мокрым ветром тьму. Не хотелось вставать с неразобранной кровати, нащупывать тапки, щелкать выключателем. Зачем? Чтобы комнату затопил свет — желтый, точно лимонный концентрат? Чтобы предметы обрели острые свои очертания, чтобы всё вокруг стало беспощадно ясным, расчерченным на большие квадраты? Нет, сейчас мне нужна была именно тьма. Она обволакивала, она лечила, она милосердно скрывала от меня очевидное…

Что самое смешное, физически я был здоров — ну, не считая смешной царапины за ухом. Это Женя сейчас в реанимации, под капельницей, и хотя доктор Павел Александрович, тряся кудлатой головой, уверял, что шансы есть, и вполне реальные шансы, я понимал — сейчас Женя похож на лодку со сломанной мачтой, без весел. Несут, крутят непредсказуемые течения, и к какому еще берегу ее прибьет — сие неведомо никому. Будь я верующим, наверняка бы сейчас молился.

Но это — не мое. Я даже Севке ничего путного не сумел сказать, да и ни к чему… «Скрыть все равно ведь не скроешь, — Кузьмич говорил сухим, безжизненным голосом. — А ложь он нам никогда не простит. Значит, скажем как есть…» Правда, после первого приступа слез Севка держался куда лучше, чем я предполагал. Поселился в реанимационном отделении, и выгнать его оттуда не удалось еще никому — несколько не по разуму усердных медиков было уже покусано, и Кузьмич дал команду — оставить. В конце концов, его там как-то приспособили к делу — что-то подтирать, выносить…

Два дня уже прошло, а лодка-душа так и моталась между двумя одинаково неприветливыми берегами. Я недоумевал: ну как же это? Мощная, обладающая тайными средствами медицина «Струны» должна творить чудеса. Как вот с моей ногой. На эти мои недоумения Кузьмич мрачно высказался, что на то и «Струна» — в любой другой больнице, будь то сельский медпункт или «кремлевка», смерть наступила б спустя три-четыре часа после выстрела. Без вопросов. «Ты хоть понимаешь, Константин, что такое пуля со смещенным центром тяжести? — проскрипел он, не поднимая на меня глаз. — Должен понимать, не зря ж четыре месяца занимался… Он сейчас не таблетками держится и не уколами. А тонкими вибрациями Струны… Это максимум, что в наших силах».

Я честно пытался понять, хотя получалось не слишком. Да, уж очень многое я здесь видел, чтобы всерьез отнестись к словам про эти загадочные «вибрации», но все-таки до конца принять не мог. Ну не укладывалось оно в мои материалистический мозги. И даже последнее доказательство, расплывшееся по пространству тело, прозрачное для свирепого автоматного огня, так и подмывало объяснить случайностью.

Но я уже понимал — что-то необратимо изменилось. Что-то сдвинулось в моей душе, открылись какие-то доселе наглухо забитые дверцы, и потянуло оттуда зябким сквознячком. Хотелось согреться, но тут ни камин не поможет, ни одеяло, ни даже крепкие мужские напитки.

Давно ли я учил детей решать квадратные уравнения? И вот всего год спустя… Смог бы я вот сейчас выйти к доске, объяснять забавные свойства дискриминанта? Ведь параллельно в голове все равно крутилась бы мертвая лента шоссе, треснувшее лобовое стекло, блеклые, отражающие синее небо глаза полковника — за миг до того, как разлететься алыми брызгами…

У сегодняшнего полковника глаза были такие же. Тусклые словно бутылочное стекло. Разительный контраст с мягким, проникновенным голосом, прямо-таки излучающим доверительность и расположение.

Беседа в кабинете Кузьмича проходила довольно странно. Когда я, получив по «мыльнице» срочный вызов, шел туда, то уж никак не предполагал, что встречусь с посторонними. Видно, привык за последние месяцы к тесному кругу здешних людей.

Но посторонние были. Во-первых, тощий и длинный, точно копье крестоносца, лысый дядечка в очень приличном костюме, скромно сидящий в кресле у стенки. Я как-то сразу понял, что он в штатском. Но под серым, в мелкую розоватую искру пиджаком вполне могли скрываться погоны. Причем полковничьи. Почему? В разговоре так и не всплыло звание. Но вот влезло в голову — и все. Про себя я окрестил его Полковником — и это очень ему подошло.

Во-вторых, молодая женщина. Худенькая блондинка в голубом костюмчике изящного, но вместе с тем строгого покроя, в качестве прически — стандартная «химия», в ушах дешевенькие пластмассовые клипсы… заостренное бледное лицо, на котором, точно выводок лисичек, едва пробившийся сквозь слой хвои, спрятались веснушки. Тонкие пальцы задумчиво крутят какую-то бумажку, носок белой туфли слегка покачивается.

Почему-то все эти детали сами собой сложились в образ некой романтичной особы, которая, дожив чуть ли не до тридцати, еще не утратила прелестный, прямо-таки детской наивности.

Только вот что она здесь делает? Или Кузьмич решил секретаршу завести? Раньше вроде б и так обходился.

— Привет, Константин Антоныч! — кивнул мне привставший в своем исполинском кресле Кузьмич. — Присаживайся куда-нибудь. Тут у нас небольшое совещаньице сейчас пройдет. Надо все-таки несколько уточнить контуры недавних событий… ну да ты понимаешь. Поскольку ты единственный очевидец… И люди хотят тебя послушать. Вот, кстати, познакомься. Это, — обернулся он к откровенно скучающей женщине, — Елена Ивановна. Из Столицы. Наша с тобой коллега. А это, — кивнул он в сторону Полковника, — Сергей Борисович, Зам. директора областного Управления Комитета Политического Надзора. Надо полагать, уже директор. Я не ошибаюсь, Сергей Борисович? Вроде со дня на день должен быть приказ о назначении… А это, — широким жестом представил он меня, — Константин Антонович Ковылев. Наш молодой сотрудник, очень многообещающий юноша. Позавчера он был вместе с Гусевым. Так что, как понимаете, видел все своими глазами.

— Очень приятно познакомиться, Константин Антонович! — подскочил со стула Полковник и мгновенно оказался рядом, а моя ладонь тут же была стиснута его мощной дланью. Чем-то это походило на то, как вел себя Кузьмич при первом знакомстве. Та же суетливая радушность на переднем плане, а поглубже — некая настороженность.