Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович. Страница 89

— Долго еще? — брякнул я.

— Трудно сказать, — пожал плечами Максим Павлович. — Раз на раз не приходится. По-всякому бывает, от получаса до пары минут.

Вот и начались странности. Сердце кольнуло еще тогда, при виде скрытой шкафом кабины. Она торчала из гладкой, обитой пластиком стены как некое инородное тело. Как старый, заржавевший полвека назад снаряд, вырытый на дачном участке при копании грядок.

Неужели обычные люди «Струны» спускаются в Мраморный зал на таком? Интересно, а как мы поедем обратно?

— Костя. — Флейтист неожиданно повернулся ко мне. — Я хотел бы тебя попросить…

Наконец-то он обратился ко мне на «ты». Что-то, выходит, пробило его обычную броню доброжелательной вежливости…

— Да, Максим Павлович?

— Ты знаешь, что кардинал Ришелье держал целый питомник кошек?

— Ну, вроде бы где-то слышал, — промямлил я.

Слышать-то я слышал, но вот где… Кажется, в старом советском мультфильме, где собаки были мушкетерами, а кошки гвардейцами. А может, и читал в какой-то газете.

— А ты знаешь, что с ними стало потом?

— Когда? — не понял я.

— Потом, когда Ришелье умер?

Я ничего не ответил, да и что было мне говорить? Мульфильм сих деликатных материй не касался.

— Их задушили, — сказал Флейтист. — Всех. Понимаешь, Костя? — он запустил руку в карман и неожиданно достал оттуда маленький пластмассовый самолетик-талисман. — Возьми. И, пожалуйста, сохрани. Вряд ли от моей коллекции останется что-то еще. А так… хоть одна безделушка.

Я молчал. До дрожи в селезенке понимая, что говорить сейчас не надо. Да и что я отвечу? Возьмусь убеждать, что Максим Павлович еще проживет много лет, двадцать, а то и тридцать… склеит десятки пластмассовых птичек и завещает все это Политехническому музею?

Ведь глупо. Ясно, что коли Флейтист заговорил в таком тоне, то это неспроста.

— Знаешь, где мы, Костя? — спросил он. — В единственном месте не свете, где нас никто не услышит. Никто.

Я посмотрел вверх. Железный потолок лифта скрывал за собой бесконечно далекую вершину шахты, где возле отодвинутого шкафа, возможно, еще стояли Лена и ее спутники.

«Струна» на выдумку хитра… Но Высокая Струна еще хитрее. Акустика тут могла оказаться получше, чем в опере, но после минус первого яруса это уже ничего не значило. Я вдруг отчетливо понял — мы уже были не здесь… Вернее, не там. Не в мире.

— Не знаю, сколько нам еще ехать, — честно признался Флейтист. — И уж тем более не знаю, сколько потом идти… Мне надо о многом тебе сказать, а главное, предупредить.

— Почему? — спросил я.

— Потому что от Нее Главным Хранителем выйду не я, а некто Демидов Константин Дмитриевич.

Я задохнулся. Сердце затряслось как старый холостой дизель. Мое настоящее имя прозвучало в устах Флейтиста словно приговор, словно окончательный штрих, объясняющий все…

Он знал. Знал уже давно, знал еще там, наверху, на своем огромном этаже… А может быть, и раньше. Может, еще на даче… Так что же, сейчас двери лифта раскроются и Мраморный зал предстанет пред нами во всей своей кафкианской красе? Снова дознаватель, лазоревая охрана, судьи с ускользающими от взора лицами?

«Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром…»

— Да не бойся ты, Костя, — как-то ласково и совершенно по-стариковски сказал вдруг Флейтист. — Не бойся. Мраморный зал, Коридор Прощения — это не для тебя. Еще немного — и ты окажешься во главе, причем никто уже не сумеет этому помешать.

Я смотрел в одну точку — туда, где смыкаются створки лифта. Редкие полосы света от ламп, вспыхнув, уносились прочь. А я все смотрел. Я начинал понимать.

— Они, там, наверху… Они знают?

— Да, — кивнул Флейтист.

— Давно?

— С самого начала, — теперь его голос стал сух и спокоен, словно метроном под потолком Мраморного зала. — Они знали даже раньше меня. В конце концов, ты их детище.

…Рисунок, возникший и исчезнувший неизвестно куда, звонки по отключенному телефону… Бетонный пол в подвале, бамбуковая палка и вонючая жижа в ведре… Мраморный зал, семеро инквизиторов… Коридор Прощения, навсегда замерзшие внутри себя дети… Лунное поле, свинцовые птички… словно кусачие паузы-восьмушки… Сержант Пашка Шумилкин, Железнозубый, веселый парень Женька… Любитель хорошего коньяка Кузьмич… Незадачливый Абдульминов, Лена… Та единственная ночь в мухинской гостинице… Столица. Сайфер. Маус… «Березки», Юрик, Димка… Залитый солнцем проспект и перевернутый джип…

— Ты прожил настоящую жизнь, — подтвердил Флейтист. — Ты сражался с настоящим злом и завел настоящих друзей. Но все это время тебя аккуратно направляли.

— Кто? — еле выдавил я.

— Те, кто хотел привести тебя сюда. Кто сначала сделал из тебя врага «Струны», затем ее друга. Они заставили тебя полюбить своих новых друзей, которые, в свою очередь, полюбили тебя… Они приучили наш мир к тебе, а тебя к нашему миру.

… Столица, центр детского творчества, пробка, лихие рассказы Женьки и шуточки Мауса, черный двор в Нагатино, отступившие в ужасе отродья господина Зимина… Лена, Кузьмич, Женька, Димка…

— Зачем? — я понял, что близок к истерике. Изображать спокойствие было уже невозможно. Да и ни к чему.

— Я ведь сказал, — повернулся ко мне Флейтист. — Они думали, мы не знаем. Я не знаю. Они думают — я мечтатель, клеящий глупенькие модельки, верящий в дружбу и светлое небо. Они давно уже врут мне, Костя. Так же, как и тебе. Но они не знают, что мне все известно. Так вот, скоро я подойду к Струне и Она убьет меня, потому что я пошел против Нее. Против своего же создания.

— То есть они…

— Да. Подготовили марионетку — тебя Костя, человека, способного занять мою должность. Способного сделать это и не заметить, как именно это случилось.

Я не выдержал и опустился на пол, закрыв лицо руками. Стенка кабины, к которой я прижался спиной, была холодной, мне казалось, что с другой ее стороны давно царит вечная ночь — бесконечность, уходящая во мрак, и лишь редкие глаза далеких чудовищ — обитателей черной пустоты — заглядывают к нам через щели под потолком.

Перед закрытыми глазами всё мелькали картинки. Чаще почему-то Мухинск и его обитатели. Даже мент Пашка Шумилкин казался теперь родным и близким. Там был мой мир, мир, где я скрывался и прятался, мир, где я врал самым близким своим друзьям, где обманывал и сражался…

Но это был мой мир, а не наведенная иллюзия.

— Когда ты вернешься, то, разумеется, не потянешь всю эту ношу. Сам понимаешь, чудовищная ответственность, то се… И тогда они подставят тебе свои верные плечи, помогут, научат, подскажут… на этих верных плечах внесут тебя в новый мир… — старик вздохнул. — В тот самый, где мне уже не будет места.

— Что они хотят, Максим Павлович? — я едва не плакал. Ну зачем, ну почему всё это свалилось на меня?

— Власти… — отрешенно произнес он. — Настоящей, большой власти. Нет, не для себя… Алчные маньяки, желающие напиться вседозволенности, не прошли бы контроль Струны. Здесь другое, Костя. Они ведь очень правильные люди… очень идейные. Им обязательно нужно спасти этот мир, уничтожить все зло… Всё сразу и навсегда. На меньшее они не согласны. Затем им и власть. Сначала в стране…

Глаза-лампочки проносились мимо кабины. Мы опускались все ниже и ниже, прочь от утопавшей в закате Столицы, от охранников с датчиками при входе и от всего бесконечного арсенала «Струны».

Здесь было совсем иное. И даже не параллельный мир, не другая Тональность — нечто такое, что лежит вовне.

— На первый взгляд, их можно понять, — устало продолжил Максим Павлович. — Сам погляди. В Кремле сидит очень везучая банда мошенников. С одной стороны, им действительно хочется управлять государством, вытаскивать его из болота. Но руки у них все равно просто тянутся к деньгам и они не могут уже иначе. Жадность и трусость сильнее их. Какие еще варианты? Армия — вотчина спившихся генералов, милиция — ничто, служанка преступности. КПН… Нет уже больше никакого КПН. Его лучшие люди, те, кто остался верен стране, либо у нас, либо выкинуты на грошовую пенсию.