Характерник (СИ) - Забусов Александр. Страница 54

— Не забивайте себе голову. Эта проблема даже не моя. И еще, в течение месяца-двух, в состав вашей команды будут подобраны и переданы под ваш контроль люди, взамен выбывших на Кавказе.

— Я не работаю с посторонними!

— А это, мой друг, не вам решать. Группа должна быть укомплектована и готова к выполнению любой задачи. А вот, кстати, и моя электричка. Прощайте. С вами будут поддерживать связь в одностороннем порядке. В банк больше не звоните.

Офицер пружинисто поднялся с лавки и повернувшись, пошагал по перрону в сторону приближавшегося поезда. Дроздов подняв воротник куртки к ушам, тоже двинулся с места, но шел на выход с вокзала, торопясь выбраться на привокзальную площадь до появления людского потока.

Для наемников так и останется за кулисами ход и объем работы сотен продажных чиновников от различных министерств и ведомств страны, которая в такое тяжелое время лежала на брюхе, истекая кровью на южных рубежах, издыхала от безденежья, голода и водки в глубинке, с каждым днем все больше и больше погружаясь в долги Западу и заокеанским друзьям, усиленно несущим демократию на ее просторы. Ненавязчиво, словно исподволь, эти людишки, используя свое положение и связи, точили структуры страны во всех направлениях, по крупицам собирая информацию, отдавали на анализ и снова искали, искали, искали. Им было и невдомек, что искать нужно одиночку.

Прошел апрель, за ним май. Наступил июнь месяц.

Глава 9. Это сладкое слово «отпуск»!

— Ну, здравствуй внучок!

Матвей Кондратьевич прослезился, обнимая правнука на пороге куреня. Чуть отодвинув от себя парня в форменном пятнистом камуфляже, зорким оком из под седых мохнатых бровей, фирменным прищуром, окинул ладную фигуру. Немного дольше взгляд задержался на давно зажившей розоватой полоске шрама, перечеркнувшей бровь и отметившейся на щеке, на ордене «Мужества», темным серебром креста, свисавшим с колодки на груди. А в целом руки, ноги, голова на месте!

— Бачу, Сергунька, потрепала тебя проклятущая! Ну, чего ж мы на пороге гуторим? Проходь в курень, гастить буду. Чай, внук со своей первой войны домой воротился! Праздник в хате.

Под звуки радостного скулежа Блохастой, Сергей переступил порог дома, в котором отсутствовал уже почти два года. Здесь все было по-прежнему, все знакомое и родное, даже запахи, пахло травами, и те напоминали о детстве и юности. Он только сейчас понял, как соскучился по всему этому, и что он наконец-то дома.

— Ты давай, снимай казенное. Я ж так и думав, что сегодня заявишься. Баня натоплена, пар сейчас самое оно. Сейчас веником сниму пыль армейских дорог, а там и поснедаем, да вотицы выпьем!

— Спасибо, дидуня! Я дома!

Засиделись допоздна, от разговора отвлеклись лишь однажды, да и то ненадолго. Черное как смоль пернатое существо, величиной с курицу, впорхнуло в раскрытое окно, вернулось порешав свои, одному ему известные птичьи дела, каркнуло, не то осуждающе, не то одобрительно, кто разберет кроме деда, и, усевшись за плечом благодетеля на спинку высокого стула, «развесило уши».

— Вот так и живем! — проговорил старый ведун. — У тебя отпуск-то большой?

— Тридцать суток. Потом в училище поеду, документы туда уже отправили. Считай, без экзаменов зачислен, командир полка постарался.

— Добро!

Поглядев внуку в глаза, посерьезнев и даже внешне сникнув, промолвил:

— Так, что? Говоришь, совсем ничего не получается?

— Дед, ну не смотри ты на меня такими глазами. Пробовал. Неоднократно пробовал, только после того как меня из «Шмелей» приложили, все как обрубило. Единственное, что еще могу, так это подкорректировать свое самочувствие. Ну, еще силу свою раненому перелить получается, только после этого, хоть самому на его место ложись. Вот так!

— Тогда вот что, устал, наверное, с дороги?

— Да, нет.

— Все! Поздно уже, иди, ложись. Твоя кровать постелена. Завтра у нас с тобой трудный день ожидается.

С первым лучом солнца, вышли из калитки хуторского подворья легко одетыми, во всем чистом, проходя по луговине, босыми ногами сбивали прохладную росу со стеблей травы. Путь их лежал в ближнюю балку, к заветному дубу, месту намоленному десятками поколений казаков станицы Старолуганской. Шли неторопливо, в глубоком молчании, каждый думал свою думу, мысленно готовясь к встрече с давно ушедшими щурами. Поднялись на знакомую Сергею горку, не сговариваясь, поклонились старому дубу-исполину. Густые ветви его, на десяток метров бросали тень листвы на округу.

— Ну, ты помнишь, лягай, внучек, как и в прошлый раз, навзничь, обними руками родную землицу и молчи, не кажи ни слова. А я, от тут присяду, чуешь, урочище с добром к нам отнеслось. Помнит тебя. Приняло как родного. Закрой глаза и прокачай Здраву.

Матвей спиной привалился к коре исполина.

Лежавший ничком Сергей, сказать по правде, не чувствовал ничего. С большим напряжением запустил энергетические процессы в своем теле. Видно место было действительно святым для казаков, оно само помогало ему. Сережка будто слился с землей, на которой лежал, слился с корнями старого дерева, а от них, словно соками по стволу и ветвям пролился в каждую клетку исполина. Снова вокруг все изменилось. Сознание юноши птицей взметнулось вверх, поднявшись над кроной дуба и, вновь опустилось к его корням. Сергей увидел себя прижавшимся телом к земле, широко раскинувшим руки, обнимающим родную землю. Увидел деда, прислонившегося спиной к священному для казаков дереву, сидевшему с закрытыми глазами, поджав ноги под себя. Так уже было с ним, он это помнил.

— Ну, что сынку, идем?

Рядом с ним, тем, который стоял неподалеку от своего тела, встал дед Матвей.

— Идем, внучек! Нельзя долго находиться в Ляди, пограничье, пустошь, не то место где хорошо, ты и не заметишь, как из тебя энергию высосет, нам треба пройти его быстро. Наша с тобой дорога ведет в Навь.

Сергей сделал шаг и, как и в прошлый их приход сюда, все изменилось. Изменилась окружавшая его природа, больше похожая теперь на лесные просторы средней полосы. Не было над головой солнца, а свет был чуть приглушен легкой сероватой пеленой. Дед положил руку ему на плечо, кивнул головой в сторону голубевшего по правую руку прозрачного, словно стекло, озера. Оба, молча, направились к нему по едва видневшейся тропе, а у самой воды, снова горел костер и люди, сидевшие у костра, поднялись на ноги, стоя встретили пришлых.

— Матвей, никак опять Неждана привел? Случилось чего? — вопрос задал казачий есаул, стоявший к прибывшим ближе остальных.

— Беда у нас, панове казаки!

Дед немногословно обрисовал нерадостную картину Сережкиного лиха, тем самым поверг в короткий молчаливый транс всех семерых пращуров.

— А, иди-но сюды. Сидай до нашего огня, — седой запорожец ладонью указал парню место. — Мы будем галдувать, а ты мовчать, та спать.

Показалось, прошло мгновенье, Сергей как сидел, так и заснул. Что снилось, он не помнил. Даже во сне он не мог воспринимать цветных картинок, мелькавших перед ним. Наверное, он раздвоился в своем сознании, потому как, урывками, к его разуму прорывались отдельные слова и даже фразы. Он слышал, что кто-то произносил имя Мокоши, а пред замутненным взором возникала славянская богиня всего живого. Она успокаивающе говорила слова, смысл которых он не понимал. Ее прохладная, добрая ладонь коснулась головы, и молодой казак вдруг понял, что это его родная мать стоит над ним и гладит его непокорные волосы. Хотелось вскочить на ноги, обнять маму как в детстве, но какая-то сила не давала не то, что сдвинуться с места, она не позволила ему даже открыть рот. Слеза скатилась по щеке, а женщина растаяла, растворилась в пространстве. Он услышал поминание имени Перуна, и тело его, еще миг тому назад слабое и безвольное, стало наливаться силой. Хотелось выпрыгнуть вверх, воспарить над окрестностью. Он чувствовал, теперь он это сможет. Казалось он, и прыгнул, и воспарил.

«Ого-го-го-о!»

Восторг переполняет его, переливает через край и плоти и разума.