Метакод - Кедров Константин Александрович "brenko". Страница 72

Пространство-время — это четырехмерное поле, считал Эйнштейн.

Язык, говорил Н. Марр, восходит К четырем перво¬элементам: «сал», «бер», «ион», «роч».

Четырьмя первоэлементами оперирует современная фи¬зика: гравитация, электромагнетизм, сильные взаимодейст¬вия, слабые взаимодействия. Интересно, что в антропном принципе мироздания большую роль играет диапазон физи¬ческих констант от 10 -40 (микромир) до 1040 (макромир). Загадочный — «сорок сороков» — срок, и опять же четыре, хотя и умноженное на десять. Здесь есть основания для разговора о «четырехмастном» вселенском коде, хотя, конеч¬но, это лишь часть общего метакода.

Четырехмастный код находится как бы в середине метакода. С одной стороны, из него легко образовать наибо¬лее распространенный двоичный код, а с другой, при утрое¬нии он дает и двенадцатизначный код. Знаменитая систе¬ма китайской книги «Ицзын» строится на шестидесятизнач¬ном коде, содержащем в себе все указанные коды.

Есть еще код семи звезд. Постоянно над нами Повозка Мертвых — Большая Медведица: «Эй, Большая Медведи¬ца, требуй, чтоб на небо нас взяли живьем!» (В. Маяков¬ский). Семь звезд Медведицы, семь звезд Ориона — семь струн света, натянутых от человека к небу. Их звучание в мироздании — песнь Ариона, арфа Орфея. Об этом в стихотворении Пушкина «Арион». Поэт играет на этой арфе еще при жизни и слышит звуки божественной игры звезд.

Количество звезд на небе сопоставимо с количеством клеток мозга. Мозг — это небо, спрессованное в черепной коробке. То, что принято называть «подсознанием»,— это ночное небо, невидимое при дневном свете разума. Звезд¬ный язык подсознания так же нем, как иероглифы созвез¬дий, но при соприкосновении мозга с небом, зрения со звездами считывается вселенский код.

ПОЗАДИ ЗОДИАКА

Небо — гаечный ключ луны —

медленно поверни,

из резьбы вывернется лицо,

хлынет свет обратный

на путях луны

в пурпурных провалах,

друг в друге алея,

в том надтреснутом

мах и пристанище,

ночная грызня светил.

Марс, Марс —

каменное болото,

костяное сердце,

отзовись на зов.

В мерцающей извести

чернеющие провалы.

Кто поймет эту клинопись

провалов носов и глаз,

черепа — черепки

известковой книги.

Твоя звенящая бороздка,

долгоиграющий диск черепной,

повторяющий вибрацию звонких гор,—

в этом извиве

прочтешь ослепительный звук тошнотворный,

выворачивающий нутро,

и затухающий

взвизг

при скольжении с горы вниз

в костенеющую черепную изнанку.

За этой свободой

ничем не очерченный,

не ограненный,

за этими пьянящими контурами

проявляющейся фотобумаги

не ищи заветных призраков,

не обременяй грядущим

твое громоздкое

шествие в неокругленность.

И тогда эти камни,

щемящие камни,

отпадая от тела,

упадут в пустоту.

Ты пойдешь по полю,

Наполненному прохладой,

отрывая от земли букет своих тел.

(К. К.)

Во все времена устрем¬лялись рыцари света за чашей Грааля и своими путями выходили к световому конусу мира.

Битва света за чашу Грааля продолжалась в средневеко¬вой Англии. Глянем на небо глазами рыцарей Круглого стола, ищущих светлую чашу Грааля в небесном царстве. Вот престол — Плеяды. Вот священник с воздетыми рука¬ми — Орион. Вот между рук его три звезды — три старца. Чаша — созвездие Чаши. Сияющий Ланселот — созвездие Персея. Об этом говорится в романе Томаса Мэлори «Смерть Артура».

«...Увидел он, как отворилась дверь в тот покой и оттуда Излилась великая ясность, и сразу стало так светло, словно все на свете факелы горели за той дверью...

И взглянул он через порог, и увидел там посреди покоя серебряный престол, а на нем священную чашу, покрытую красной парчою, и множество ангелов вокруг, и один из них держал свечу ярого воска, а другой — крест и принад¬лежности алтаря. А перед священной чашей он увидел блаженного старца в церковном облачении, словно бы тво¬рящего молитву. Над воздетыми же ладонями священника привиделись сэру Ланселоту три мужа, и того, что казался из них моложе, они поместили у священника между ладо¬ней, он же воздел его высоко вверх и словно бы показал так народу.

...Шагнул он за порог и устремился к серебряному пре¬столу, но когда он приблизился, то ощутил на себе дыхание, словно бы смешанное с пламенем, и оно ударило его прямо В лицо и жестоко его опалило». Да, небесный огонь опаляет. Во все эпохи в небесах идет битва света. Небесная битва и битва земная слились воедино в пророческой поэме Осипа Мандельштама. Поэма написана им в воронежской ссылке в феврале — марте 1937 года. Она вся пронизана предчувствием грядущей мировой войны и превращается в битву света с темнотой. Звездная, «ясно-ясеневая», чуть-чуть «красновато-яворовая» огненная аура Мандельштама достигает из окопа земли двух небес. Его череп — «звездным рубчиком шитый чепец» — становится уже знакомой нам чашей небес. Он ощущает всей сетчаткой бег лучей и мчится за ними со световыми скоростями, и по уже известным законам метакода выходит к светлой чаше конуса мировых событий. Улетая туда, в горловину чаши, он видит, как мчатся обратно «белые звезды земли», стано¬вясь по законам теории относительности «чуть-чуть красны¬ми»,— это знаменитое красное смещение, возникающее при разбегании галактик. Это высокая поэзия и гениальное описание антропной космической инверсии. Оно подлинно пережитое и потому пророческое. Словно поэт уже прошел сквозь войну и те¬перь помогает нам уже оттуда лучами своей «яворовой» ауры.

До чего эти звезды изветливы!

Все им нужно глядеть — для чего?

В ожиданье судьи и свидетеля,