Утешительная партия игры в петанк - Гавальда Анна. Страница 4
– Нет.
Мы прошли несколько метров, она натянула капюшон:
– Я тебя слушаю.
– Почему ты стала так ко мне относиться? Так…
Молчание.
– Как? – голос из-под капюшона.
– Ну не знаю… как-то уж слишком банально… слишком меркантильно, что ли… Достаю кредитку и удостаиваюсь знака внимания – нежного поцелуя… Хотя нежного, конечно, громко сказано… скорее, небрежного… Да… Хм, и сколько же он стоит, твой поцелуй?
Я открыл кошелек и проверил чек.
– Пятьдесят пять евро шестьдесят сантимов. Отлично…
Молчание.
Вышвырнул чек в водосток.
– И опять же дело не в деньгах, мне было приятно подарить тебе эти диски, но… как бы мне хотелось, чтобы ты просто поздоровалась со мной утром, когда я приехал, мне… мне бы так этого хотелось…
– Я поздоровалась.
Я дернул ее за рукав, чтобы она на меня посмотрела, поднял руку и вяло пошевелил пальцами, напомнив ей ее равнодушный жест. Вернее, ее равнодушие.
Она резко отдернула руку.
– Причем, это касается не только меня, – продолжал я, – с матерью ты ведешь себя также… Каждый раз, когда я звоню ей бог знает откуда и мне так важно, чтобы она… Но она говорит только о тебе. О твоем к ней отношении. О ваших ссорах. О том, что ты постоянно ее шантажируешь, одаривая вниманием только в обмен на наличные… Никак иначе…
Я остановился и опять придержал ее.
– Скажи мне. Что происходит? Что мы делаем не так? За что ты нас так? Я все понимаю… Переходный возраст, трудный период в жизни и все тому подобное, но это ведь ты… Ты, Матильда… Мне казалось, что ты умнее… Считал, что тебя это не коснется. Ты же у нас вроде смышленая девушка, а туда же, пополняешь статистику…
– Ну так ты ошибся.
– Вижу…
«Которую мне так трудно было приручить…» Почему, сидя утром над чашкой кофе, я подумал об этом в прошедшем времени? Только потому, что она потрудилась засунуть капсулу в кофеварку и нажать на зеленую кнопку?
Мда… Бред какой-то…
И все же…
Сколько ей тогда было? Лет семь, восемь от силы, она проиграла в финальном заезде… Как сейчас вижу: швыряет в канаву жокейскую шапочку, опускает голову и кидается ко мне. Уффф. С разбега прямо в живот. Да с такой силой! Мне пришлось даже за столб уцепиться, чтобы не упасть.
Потрясенный, одуревший, задыхающийся от волнения, не зная куда девать руки, я только распахнул пальто и укрыл ее полами, а она заливала мне рубашку слезами и соплями, прижимаясь что было сил.
Можно ли сказать, что я тогда впервые ее обнимал? Пожалуй, да.
В первый раз в жизни… Когда я говорю, что ей было лет восемь, наверняка ошибаюсь: с датами я не в ладах. Возможно, это было и позднее… Боже мой, сколько лет прошло!
Но тогда я все же держал ее в своих объятьях. Я закрыл ее всю целиком своим пальто и мы долго так простояли, хотя ноги у меня замерзли и ныли, а вскоре и вовсе оцепенели на этом чертовом нормандском ипподроме, но я защищал ее от всего мира и блаженно улыбался.
Позже, в машине, когда она свернулась калачиком на заднем сиденье:
– Слушай, а как его звали, этого твоего пони? Фисташкой?
Молчание.
– Шоколадка?
Мимо.
– А, вспомнил: Пончик!
– …
– Эй? И чего ты, скажи мне, ждала от паршивого глупого пони, которого к тому же зовут Пончиком?.. А? Ну правда?! Он же вообще в первый и последний раз в жизни дошел до финала, твой жирный Пончик, поверь мне!
Я нес что попало. Лез из кожи вон и даже не был уверен в кличке. Кажется, того пони все-таки звали Арахисом. Неважно, она все равно отвернулась. Я поправил зеркальце, сжав зубы.
Мы встали ни свет ни заря. Я устал, продрог, у меня было полно работы, вечером я должен был быть в офисе, чтобы провести там не знаю какую по счету бессонную ночь. И вообще я всегда боялся лошадей. Даже маленьких. Больше всего – маленьких. Аяяяй… А тут еще эти чертовы пробки. Я мрачно размышлял, нервный, взвинченный, готовый взорваться, как вдруг:
– Иногда мне хотелось бы, чтобы моим отцом был ты… – вдруг обрушилось на меня.
Я ничего не ответил, боясь все испортить. Я не отец тебе, или я как отец тебе, или я лучше отца, или нет, ну то есть, я… Уфф… Мне казалось, что своим молчанием я выражу все это гораздо лучше.
Но сегодня… Когда наша жизнь так изменилась… так, что в стодесятиметровой квартире стало тяжело находиться, взрывоопасно. Сегодня, когда мы с Лоранс уже почти не занимаемся любовью, когда я теряю по иллюзии в день и по году жизни за день стройки, когда я говорю с малышкой Снупи, а она меня не слышит, и чтобы добиться ее внимания, я должен доставать свою кредитку, – сегодня я жалею, что не включил тогда «аварийки»… Я должен был сделать это, конечно, должен. Съехать на полосу для аварийной остановки – удачней не скажешь, – выскочить в ночь, распахнуть ее дверцу, вытащить из машины за ноги и крепко-накрепко сжать в объятьях.
И ведь мне ничего не стоило это сделать!
Ничего, ведь мне даже не нужно было бы ничего говорить… В общем именно так я представляю себе, как это могло бы произойти: без слов, но то, что надо. Потому что со словами, черт побери, со словами у меня всегда были проблемы. Никогда не отличался красноречием…
Никогда.
И вот теперь, когда мы вместе с ней идем мимо решеток Медицинского института, и я вижу, каким мрачным, напряженным и чуть ли не уродливым стало ее лицо из-за одного единственного вопроса, который я ей задал, чего обычно никогда не делаю, я думаю о том, что и теперь, судя по всему, мне лучше было бы промолчать.
Она шла впереди широким шагом, с опущенной головой.
– Авытаешлучшели? – донеслось до меня ее бормотание.
– Не понял?
Она развернулась.
– А вы? Ты думаешь, лучше что ли?
Она явно злилась.
– Ты думаешь, вы лучше? Да? Думаешь, лучше? Думаешь, с вами все не так банально?
– С кем это: с нами?
– С кем, с кем? Да с вами! С вами! С тобой и с мамой! К какой категории вас отнести? Насквозь прогнивших паршивых парочек, которые…
Молчание.
– Которые? – как дурак, переспросил я.
– Сам знаешь… – прошептала она.
Да, я знал. Поэтому мы и промолчали весь остаток пути.
Сейчас я завидовал ее наушникам, оставшись наедине со своим смятением.
С невнятными отголосками прошлого и этим дурацким, давно уже съеденным молью, плащом.
Наконец, мы дошли до улицы Севр, до громадного претенциозного магазина, [10] который одним своим видом действовал на меня угнетающе.
– Мне нужно выпить чашечку кофе перед боем, – взмолился я, сворачивая в кафе, – ты не против?
Досадливо поморщившись, она пошла за мной.
Я пил обжигающий кофе, она возилась со своим девайсом.
– Шарль.
– Да.
– Ты мне не скажешь, о чем он тут поет… Я кое-что понимаю, но не все…
– Без проблем.
Мы снова поделили между собой звук. Ей – долби, мне – стерео. Каждому по наушнику.
Но первые же аккорды фортепьяно потонули в грохоте кофеварки.
– Погоди…
Она увела меня на другой конец стойки.
– Готов? Я кивнул.
Незнакомый мужской голос. Более мягкий. Я начал синхронно переводить:
– Если бы ты была дорогой, я бы пошел… Подожди-ка… Это может быть дорога, а может, путь… В зависимости от контекста… Ты хочешь как, поэтично или дословно?
– О… – застонала она, нажав на паузу, – так не пойдет… Мне не нужен урок английского, я хочу только, чтобы ты рассказал мне, о чем там речь!
– Ладно, ладно, – заторопился я, – дай я разок сам послушаю, а потом все тебе расскажу,
Я вставил второй наушник и закрыл уши руками, она следила за мной краешком глаза, дрожа от нетерпения.
Я был в шоке. Такого я не ожидал. И в мыслях не было. Я… Я был в шоке.