Искатель. 1965. Выпуск №3 - Кривошеин Семен. Страница 20

— Логично. Но ведь значительная, пожалуй, главная часть биографии Войцеховской проверена и подтверждена. Что ты на это скажешь?

— Вопрос законный, — откликнулся Миронов. — Да, значительная часть того, что пишет Войцеховская в своей автобиографии, подтвердилась. Значительная, но главная ли? Что в ее биографии главное, что нет, я бы сейчас судить не стал. Любопытно другое, что именно подтвердилось, что оказалось правдой? Все… начиная с работы в варшавском подполье. А до этого? Ровно ничего. Причем, обратите внимание, если свое участие в деятельности подполья, как и все последующее, Войцеховская описывает так, что лучше не надо, — даты, факты, люди, — то все предыдущее — общие слова. Ни одного конкретного факта.

— Рассуждаешь ты дельно, но где выводы?

— Выводы? Извольте. Итак, происхождение Войцеховской, ее прошлое вряд ли соответствует тому, что она пишет в автобиографии. Ни происхождение, ни прошлое Войцеховской нам неизвестны. Неизвестно, в частности, что она делала, где была почти всю войну, до сентября 1944 года.

Это одна сторона вопроса. Но в этом свете новое значение приобретает другой вопрос…

— Лондонское произношение? — быстро спросил Скворецкий.

— Да, лондонское произношение, — твердо сказал Миронов. — И это не такая уж маленькая зацепка, если к этому кое-что добавить.

— Например? — живо заинтересовался полковник.

— Литературу. Отношение Войцеховской к польской литературе, польским писателям.

— Не понимаю. Какое отношение?

— Тут все не так просто. Какого-то конкретного, определенного разговора у нас не было. Слишком она осторожна. Но, беседуя с ней день за днем по разным вопросам, в частности о литературе, я сделал некоторые наблюдения. Суть их такова: Войцеховская превосходно знает и любит старых польских авторов, писателей же современной, социалистической Польши она ни во что не ставит, не знает и не хочет знать. Случайность? Вряд ли. Боюсь, что отношение Войцеховской к польской литературе, к польским писателям имеет самое непосредственное отношение к ее лондонскому произношению. Как-то раньше я об этом не задумывался. А речь идет о том, в какой стране, в каких условиях росла Войцеховская, как складывались ее мировоззрение, взгляды, убеждения…

— Ну, ну, — поторопил Скворецкий, — нельзя ли короче.

— А короче так: проверку прошлого Войцеховской надо начинать наново, проводить под иным углом зрения, чем мы проводили до сих пор.

— Конкретно? Что ты предлагаешь конкретно? — спросил полковник.

— Надо попросить польских товарищей навести справку, не в Лондоне ли обреталось семейство Войцеховских. У Анны Казимировны и лондонское произношение и такой своеобразный подход к польской литературе…

— Все это, конечно, очень хорошо, — сказал Скворецкий, — пошлем запрос. Может, наша Войцеховская из «лондонцев». Но ведь может статься, и это вернее всего, что подлинная фамилия Войцеховской вовсе не Войцеховская. И если ее семья была в Лондоне, если она сама входила в окружение Бур-Комаровского, так совсем под другой фамилией. Что же тогда даст проверка, кого искать?

Полковник заходил по кабинету.

— А-а, — вдруг сказал он, останавливаясь и решительно махнув рукой, — пиши! Пиши запрос. Дело такое, что того стоит. Только фотографию Войцеховской обязательно приложи. Хоть и много лет прошло… Пиши.

Миронов встал.

— Обожди, — остановил его Скворецкий. — Запросы запросами, а как насчет ресторана? «Роман» твой с Анной Казимировной пока не кончен. Если что из ее прошлого и прояснится, то вопрос о связи ее с Черняевым по-прежнему остается открытым. Учитываешь?

— Учитываю, — вздохнул Андрей и вышел из кабинета.

ГЛАВА 19

Только в середине дня, покончив все дела в школах, Миронов пошел в управление. Первым, кого он встретил, был Луганов.

— Василий Николаевич, — обрадовался Андрей, — вернулся? Давай ко мне. Расскажешь, как съездил, а я введу тебя в курс наших дел.

Луганов, тоже обрадованный встречей, отказался, однако.

— Нет, Андрей Иванович, к тебе сейчас не могу. И рад бы, да не могу. Спешу к начальнику управления. Может, вместе пойдем?

Миронов согласился. Он и сам собирался чуть попозже к Кириллу Петровичу.

Доклад Луганова был кратким: к тому, что Василий Николаевич уже сообщил по телефону, добавить было нечего.

Выслушав Луганова, Скворецкий повернулся к Миронову:

— Ну, а ты что скажешь? Как с рестораном?

— Все в порядке, — кивнул Андрей. — Сегодня. В девятнадцать тридцать. Намереваюсь кутнуть в «Дарьяле». По полученным мною сведениям, это самый модный ресторан Крайска.

— Я тебя почему торопил, Василий Николаевич, с аэродрома, — сказал Скворецкий. — Есть дело. Сегодня Андрей Иванович дает прощальный ужин Войцеховской. В «Дарьяле». Ты уже слышал. Подробности он тебе расскажет. Твоя задача: с семи вечера быть в ресторане и смотреть в оба. С собой захватишь двух-трех оперативников милиции. Можно в форме. Только чтобы оделись рядовыми милиционерами. С тамошним руководством я договорился, люди выделены.

Миронов и Луганов засиделись в кабинете Андрея до самого вечера. Луганов внимательно выслушал рассказ о «романе» с Войцеховской и прочитал сообщение Львовского управления КГБ.

Потом Луганов вызвал оперативных работников угрозыска, которых наметил себе в помощники, и все они отправились в «Дарьял» «сориентироваться на месте», как сказал Миронов.

Когда все дела в ресторане были закончены, время подходило к семи. Луганов вместе с одним из сотрудников угрозыска занял место за столиком в углу, вблизи пальмы. Двое других оперработников, одетых в милицейскую форму, расположились один в вестибюле ресторана, другой — на улице, невдалеке от входа. Миронов поспешил к Войцеховской.

Анна Казимировна не собиралась нарушать данное ею слово и ждала «инспектора».

В этот вечер она была особенно эффектна. В зале «Дарьяла» многие смотрели на нее.

Анна Казимировна держалась настороже, словно чего-то опасаясь.

Андрей исподтишка следил за выражением ее лица, за каждым жестом. Одновременно он ухитрялся не упускать из поля зрения и весь зал.

Вдруг лицо Войцеховской стало холодным, злобно-презрительным. Но смотрела она не на Миронова, а куда-то в сторону. Андрей заметил какого-то коренастого, крепко сбитого молодого человека в форме военного летчика, но без погон. Он упорно прокладывал себе дорогу к их столику.

«Так, — подумал Миронов, — начинается. Кажется, я сейчас узнаю, чего она опасалась, но не без скандала. Этого еще не хватало!»

Он увидел, как Луганов и его помощник быстро поднялись со своих мест. Луганов направился к столику Миронова, а помощник — к выходу из зала. «Ну что за старик! — с теплотой подумал Миронов о Скворецком. — Предусмотрел самое непредвиденное, а я еще ворчал. Нет, пожалуй, обойдется и без скандала».

Летчик подошел. Он оперся обеими руками о край стола и, тяжело дыша, глядел то на Миронова, то на Войцеховскую. Его курносое мальчишеское лицо было искажено злобой.

— Степан, ты почему здесь? — процедила Анна Казимировна сквозь зубы. — Тебе что вчера было сказано? Вон отсюда!

— Я уйду, — сипло проговорил летчик. — Уйду. Только вот он, — летчик кивнул в сторону Андрея, — пусть пойдет со мной.

— Хорошо, — спокойно сказал Миронов, медленно поднимаясь из-за стола, — пойдемте.

— Нет, — Войцеховская цепко ухватила Андрея за рукав пиджака, — вы никуда не пойдете. А ты… ты немедленно уберешься отсюда. Слышал?

Сидевшие за соседними столиками уже смотрели на них, те, кто был подальше, поворачивали головы. Краешком глаза Миронов заметил: в дверях показались оперработники. Один в штатском, другой в форме милиционера. Но их вмешательство он считал излишним: что подумает Войцеховская? Медлить было нельзя.

Мягким, но решительным жестом Андрей освободил свою руку.