Слово чести - Демилль Нельсон. Страница 81

– Добрый вечер, генерал. Не чаял вас увидеть.

Они крепко пожали друг другу руки.

– Я к вам с неофициальным визитом, – сказал ван Аркен с притворной напыщенностью. – Давайте пройдемся.

Мужчины покинули зал и, выйдя на улицу, пошли вдоль безлюдного кампуса. Утомленный жарой ван Аркен сказал, тяжело дыша:

– Я бы хотел услышать ваше мнение по делу Тайсона.

Полковник Хортон, наклонив голову, спросил:

– Неофициальное?

– Конечно. – Ван Аркен искоса посмотрел на Хортона. Этот человек, которому было порядком за семьдесят, оставался единственным в армии лицом, участвовавшим в Нюрнбергском процессе. Многие считали его корифеем военной юриспруденции и учились у него так же, как студенты гражданских и военных учебных заведений, философии закона и этике. Вопреки его значительному влиянию Хортона дважды обходили присвоением звания бригадного генерала, и почти на всех постах военной службы его просили или принуждали отказываться от назначения. Ван Аркен предложил, подводя Хортона к широкой деревянной скамейке:

– Не присядете на минуту?

Удовлетворенный Хортон тяжело опустился на скамейку.

– У меня сегодня очень напряженный день.

Ван Аркен сел рядом и дипломатично ответил:

– Эта жара на меня тоже сильно действует. – Он посмотрел старику в глаза. – Могу я с вами поговорить конфиденциально?

Полковник расстегнул верхнюю пуговицу зеленой рубашки и ослабил галстук. Он ответил, задыхаясь:

– Конечно, если мы не будем касаться запрещенных тем, генерал.

Ван Аркен с минуту с любопытством разглядывал полковника. Хортон непонятным образом сковывал его, лишая свободы мысли и поведения. Старик был диссидентом и ко всему прочему редким занудой. Он повсеместно читал лекции о Нюрнбергском процессе, о деле Колли и Медины и других противоречивых случаях в военном законодательстве. Армия не всегда соглашалась с его точкой зрения. Ван Аркен тоже не вполне одобрял некоторые из его позиций, и по этой самой причине Хортон до сих пор оставался полковником. Сейчас ван Аркен нуждался в прямых ответах, а Хортон всегда отличался прямолинейностью. Генерал начал:

– Поговаривают, что Карен Харпер неумышленно напортачила с расследованием дела Тайсона.

– Ну что же, – пожал плечами полковник, – то, что случилось между Тайсоном и Харпер, насколько я могу судить, было очаровательно. В законе существует доктрина, которая гласит, что мы не можем наслаждаться плодами ядовитого дерева, хотя знаем, что вкус их восхитителен. Поэтому считайте, что расследование по статье 31-й прошло более чем удачно, генерал, и заканчивайте с этим как можно скорее.

– Я так и сделаю.

– Вот и хорошо. Есть ли у вас какие-нибудь догадки относительно рекомендаций Харпер?

Ван Аркен покачал головой.

– Тайсону самое время опротестовать показания доктора Брандта. Если он пойдет на это и если будут приведены достаточные подтверждения того, что он говорит о Брандте, тогда показания Брандта – ничто по сравнению с показаниями Тайсона. Я бы не хотел появляться в зале суда без неопровержимых доказательств, а какие-то там два сомнительных свидетеля не в счет. Думаю, так же поступит и военный прокурор.

– А что, – спросил полковник Хортон, – разве доктор Брандт так безупречен?

– Мне не известно. Я не контактирую с майором Харпер. – Ван Аркен посмотрел на Хортона. – Не хотите ли пройтись?

– Да. – Он поднялся и застегнул пуговицу. Они пошли по дорожке, пересекавшей поляну Грин-Лоун. От витражей в ряде зданий падали на темную траву светлые тени. Ван Аркен сказал:

– Во время процесса над Колли мало кто из прокуратуры сочувствовал осужденному. Что же касается Тайсона, то ситуация осложняется тем, что определенные верхи – Белый дом и министерство юстиции – начинают колебаться. Я считаю своим долгом перед армией и страной надавить на них. И мне интересно знать ваше мнение.

Полковник Хортон, сощурившись, смотрел на блестящие от заходящего солнца стекла витражей, и подумал про себя, что за многие годы работы привык к старому университету, как к родному дому. Это учебное заведение, основанное почти два столетия назад, еще до Томаса Джефферсона, представляло собой величественный ансамбль неоклассической архитектуры с характерными для нее колоннадами, куполами, балюстрадами и ротондами. Более того, это было место, где еще ценились такие понятия, как честь, традиции и рыцарство. Хортон, поразмыслив немного, спросил:

– Что бы нам посоветовал Джефферсон, генерал? – Ван Аркен посчитал вопрос риторическим. Полковник сам ответил на него: – Джефферсон рассматривал закон не как узкую специальность, а как средство понимания истории, культуры, морали и социальных институтов общества. Я думаю, если мы сейчас встретились бы с ним на этой дороге, он спросил бы, как же так получается, что американское правительство сомневается в том, имеет ли оно право судить своих граждан.

Генерал ван Аркен ответил:

– Вопрос, который я предложил вам, состоит в следующем: обязаны ли мы оказывать давление, несмотря на нашу... ну общую виновность в событиях 15 февраля 1968 года? Есть ли у нас такие обязательства перед страной?

Полковник угрюмо усмехнулся:

– Вы искали меня, чтобы подкрепить слова документом, генерал? Меморандум в Белый дом или министерство юстиции?

– Да. Что-то вроде рекомендации от вас как от уважаемого юриста. Юридически мы находимся на правильном пути, но по этому делу с обеих сторон подняты моральные и этические вопросы. Прокуратура хотела бы направить их в нужное русло, то есть подвести под них твердый философский фундамент.

Хортон потер кончик носа пальцем и задумчиво проговорил:

– Вы знаете, генерал, когда, будучи молодым офицером, я выступал в качестве обвинителя в Нюрнберге, то весь мир был на нашей стороне. Пресса фиксировала каждую минуту процесса, но теперь все знают, что тогда не проводилось никакого расследования, значит, мы сделали много неверных шагов – ошибки судопроизводства и тому подобное. Но самое главное – мы попрали закон, которому должны были следовать. Мы повесили тех, кого хотели повесить, и удивлялись сами себе, объявляя вместо смертного приговора срок заключения. Это был процесс без права апелляции. Смерть означала смерть.

Хортон невольно стал суровым от нахлынувших воспоминаний:

– Только некоторые проголосовали против союзнического трибунала. Я не относился к числу мудрых прорицателей, которые понимали, что мы вершим не правосудие, а месть. И даже если бы я понимал это тогда, у меня бы не хватило духа проголосовать с горсткой других смельчаков. – Он внимательно посмотрел на ван Аркена своими близорукими глазами. – Думаю, что Голливуд благословил нас вместе со Спенсером Треси и его «Нюрнбергским процессом».Не было ни малейшего сомнения в том, что мы отнюдь не ангелы. – Пока они чинно прохаживались по университетскому городку, ван Аркен вполуха слушал скучный вздор Хортона о былом, ни на минуту не забывая о цели своего визита. Внутренне противясь аналогам, проводимым полковником, он чувствовал тем не менее оседающую в его сознании мораль сказанного. Они прошлись немного молча, затем Хортон заметил: – Генерал, когда вы были молодым капитаном и вели дела по Вьетнаму, вы мыслили другими нравственными категориями и действовали, живя как бы в другом измерении. Пресса проводила расследование по своей инициативе и вынудила армию подключиться к нему. Эти дела не вызывали чувства гордости у президента, а опрос общественного мнения показал, что большинство проголосовало за освобождение осужденных.

– Да. Это мне запомнилось на всю жизнь.

– Вот именно. А так как мы теперь ветераны двух наиболее значимых военных процессов, то я надеюсь, мы не забудем уроки прошлого. Нам не будет прощения за судебные ошибки.

Ван Аркен нетерпеливо ответил:

– Все, что я понял после вьетнамских процессов, это то, что страна и мир не переносят насилия и жестокости, принимающих обличие сражения. – Генерал глубоко вздохнул. – А Нюрнберг тем не менее, невзирая на все ошибки, показал миру, что цивилизация не прощает насилия и варварства даже тогда, когда они становятся национальной политикой суверенного государства. Это мое глубокое убеждение. И если бы мы снова судили своих врагов или порицали их действия, то мы прежде всего должны были бы судить самих себя, как бы это ни было болезненно. А предполагаемый суд над Бенджамином Тайсоном должен послужить предупреждением любому офицеру в отношении полной ответственности за свои действия до конца жизни.