Стихотворения и поэмы - Колас Якуб Михайлович. Страница 94
VIII. СМЕРТЬ ЛЕСНИЧЕГО
«Михал! Михал! — внезапный крик
В рассветной тишине возник
У хатки темной за стеною
И — частый стук в окно рукою. —
Михал, вставай же, одевайся!»
«А, кто там?» — «Я! Скорей сбирайся!
Лесничий помер!» — «Быть не может! —
Михал вскочил. — Ох, боже, боже!
Да как могло все это статься?
Ведь он уж начал поправляться!
Другой сказал бы — не поверил!»
Но тут объездчик, пан Ксаверий
С печальной вестью прибыл сам.
«Пусть добрый пан заглянет к нам», —
Михал открыл пред гостем двери.
Через порог шагнул Ксаверий,
Вошел и, словно оступился,
Растерянно остановился:
Ведь тут и шагу не шагнешь,
Да и спины не разогнешь!
Как можно жить в таком закутке?
Кажись, просторней в песьей будке.
«Садитесь, пане, отдохните.
Вот наша хата, поглядите».
Михал с колоды пыль смахнул,
Ксаверий молча сел, вздохнул.
Он был мужчина пожилой.
«Ах, как же это, боже мой!
С чего ж так скоро пан собрался?
Позавчера я с ним видался,
Доволен, весел был, шутил,
Подробно обо всем спросил», —
Михал промолвил, одеваясь.
«Да. смерть крушит, не разбираясь,
И никому не смотрит в зубы.
Гадюкой черной из-под сруба
Вдруг подползет и всадит жало.
А много прожил ты иль мало,
Богатый иль бобыль с сумою,
С душою доброй или злою —
Ей все равно. А мы-то бьемся,
Хлопочем да куда-то рвемся.
А для чего, спроси, — не знаем,
Так, не узнав, и помираем».
«Так это, верно, пан Ксаверий,
Нам от рожденья путь измерен,
Давно для каждого на небе
Особый уготован жребий,
И ходит смерть, как тень, за нами!» —
Сказала Ганна со слезами.
«Ну, я готов! Пора идти!
Поговорим о нем в пути…»
Ксаверий и Михал выходят.
Уж посветлело на восходе.
Над гатью в сумраке дрожащем
Был слышен клик гусей звенящий, —
Они призывно гоготали;
Со свистом утки пролетали;
В туманных лозняках реки
Стонали скорбно кулики.
Михал с Ксаверием шагали
Сквозь чащу леса молчаливо
Да изредка лишь, сиротливо,
Друг другу горе поверяли.
«Нет у нас пана… Потеряли…» —
Сказал Михась.
«Да, был глава,
Теперь одна живи вдова», —
Вздохнул опять Ксаверий тяжко.
«Ну, пане, будет перетряска.
Порядков новых жди сейчас!» —
Угрюмо произнес Михась.
«А, верно! Кутерьма начнется,
Без этого не обойдется.
Эх, пан!.. А был такой здоровый,
Не человек, а кряж дубовый!
Раненько дом покинул свой,
Дай, господи, ему покой!»
С такими шли они речами
То через луг, то хвойниками, —
А всей дороги-то — полмили.
Шли и покойника хвалили,
Как это и всегда бывает,
Коль человек вдруг помирает.
«Не злой хозяин был, терпимый
(Пусть почивает со святыми!),
Всегда расспросит, если встретит,
Как ты живешь… Как женка, дети!
Не завелось ли горе в хате!
Что принесешь ему — заплатит,
Рублем одарит иль полтиной, —
Не гнался он за даровщиной».
«Да, человек был справедливый,
Не привередливый, правдивый!» —
Ксаверий поддержал соседа.
На том и кончилась беседа.
«Начнется свара меж панами,
Местечко это многих манит,
Пустым не будет долгий срок,
Они, как рыбы на горох,
Сюда попрут, и каждый пан
Отдаст последний свой жупан,
Любую службу бросит, дом,
Скажи — придет, хоть босиком, —
Так сам с собою рассуждал,
Шагая меж дерев, Михал. —
Но кто же это место схватит?
Кого лесничим князь посадит?
Панов ведь словно зайцев в чаще,
Да горе в том — один ледащий,
Другой — дурак, а третий — ирод,
Несправедливый и придира,
Как, например, вот Табартовский
Или подловчий — пан Бяловский.
Назначат этакого ката, —
Ох, как своя запахнет хата!
Добра добиться тяжело,
Оно как хрупкое стекло —
Не так дотронешься рукою,
И — глядь — осколки пред тобою!
А зло приходит без подмоги,
Ему открыты все дороги,
И все на свете стежки вольны —
То ровно гладки, то око льны, —
Никто его не минет ока».
Так смерть лесничего глубоко
Михалу сердце всколыхнула
И все вверх дном перевернула.
Тогда-то в первый раз Михала
Мечта заветная объяла:
Купить землицы где-нибудь,
Чтоб панской лямки не тянуть, —
Зажить свободно жизнью новой!
Своя земля — вот где основа!
Вставало солнце из-за леса,
Сквозь легких облачков завесу
Лучи, как стрелы, разметало.
А все живущее встречало
Восход его на ясном небе,
И думой о насущном хлебе
Денечек новый начинало,
Когда Михал и пан Ксаверий
Дом увидали с крышей серой.
На горке тихой, невысокой,
От деревеньки недалеко,
Окрай дороги, перед садом
Тянулась панская ограда.
А двор просторный и веселый
Был живностью галдящей полон, —
Ходили куры с петухами,
Гордясь знакомством с индюками,
И, распуская хвост на славу,
Гулял павлин с своею павой,
Как пан вельможный, родовитый.
А в уголочке у корыта
Шныряли утки-плескотухи.
Кабан дородный, лопоухий,
Бродил свободно меж плетнями,
Смешно тряся окороками,
И сам с собой вел разговор,
Похрюкивая на весь двор.
У самой кухни, под оконцем,
Собаки грелися на солнце —
Как видно, тоже панской крови!
Нм все тут было наготове.
Сараи, гумна, будки, клети,
Конюшни, закрома, повети,
Куда ни поглядишь, кругом —
Все было здесь полно добром.
Но вдруг в хозяйстве этом прочном,
Как в механизме хитром, точном,
Сломался винтик — стоп машина!
Нежданно выпала пружина.
Григорий-кучер был без дела, —
Сперва побуркивал несмело,
Потом вдруг храбрости набрался,
Ходил багровый и качался:
Хлебнул — не с горя ли? — немного:
«А ну-ка, выйди, недотрога! —
Кухарке крикнул он. — Живее!
Не то вот дам тебе по шее!»
«Отстань. Еще нашлась забота!
Припер, как лысый черт с болота!»
«Эх, Настя, спляшем! Сердцу жарко!»
И, подбоченясь пред кухаркой,
Присел и встал — расшевелился, —
Ногою топнул, закрутился
И заплясал пред ней вприсядку,
Вперед выкидывая пятки.
«А чтоб распух ты, забулдыга,
Ишь петухом каким запрыгал,
Ведь ты ума совсем лишился!
В такой бы день хоть постыдился!
Греха бы, ирод, убоялся!»
Но наш Григор не унимался:
«Пляши, валяй и ты, Настуля!
Что ж? Если гули, брат, так гули!
Пан в рай пойдет, а мы с тобою…
Мы — к бесу в омут головою».
«Да перестань, покойник в доме!
Пойди проспись-ка на соломе!
Вон пани смотрит на тебя».
«А я-то кто? Пан-кучер я!
Иль ты того не понимаешь?
Зачем Григором называешь?
Зови меня… вельможный пан!»
«Ох, провались! Совсем ты пьян.
Такого пьяницу под стать
Вельможным паном величать.
Смотрите, люди! Нализался!
Как пес на бойне. Вот несчастье!»
«Но, но! Пойдешь без юбки, Настя!»
«Отстань! Как муха привязался».
«Там, на полке, солонина,
Пани петуха смолила,
А в кастрюльке жир густой,
Да не твой! Нет, не твой!»
А дом молчал в тоске суровой,
Еще вчера живой, здоровый, —
Сегодня пан был недвижим,
Глух ко всему, чужой живым.
С поселка шляхтичи сходились
И в тихой комнате толпились,
Где гроб с покойником стоял.
«Дай бог ему, чтоб в рай попал! —
Крестились старики, вздыхая,
Седые головы склоняя,
И поминали добрым словом: —
Не скажешь про него дурного!»
Простившись, кучками стояли.
Потом паны съезжаться стали…
Все лесники уж были в сборе,
В парадном стражницком уборе:
В суконных куртках со шнурами,
С большими на груди значками,
В воротниках глухих, зеленых;
На шапках было «R» с короной. {6}
Они теснились у забора
И тихо дожидались, скоро ль
Идти им к пану будет нужно.
Они ему желали дружно
Блаженства вечного и мира;
Крестились, сокрушаясь сиро.
Со стороны глядеть — сдавалось,
Что впрямь они осиротели,
А что на сердце все имели,
То так на сердце и осталось.
Тут только должен я признаться:
Когда уж начало смеркаться
И пана с плачем схоронили,
Все лесники у Фрумы Пили.
Амброжик Кубел разгулялся,
Со всеми нежно целовался,
Уже он третью кварту ставил
И по-хозяйски пиром правил.
«Гуляем! Раз поминки, значит,
Должны мы выпить побогаче, —
Кричал Амброжик. — Ну, держись! —
Перемигнулся он с Михалом
И чарку осушил удало. —
Эй, тетка Фрума, появись!»
1] чепце своем вошла она.
Ну, как живешь ты? Не больна?»
«Ну, вот гляди!» — смеется «тетка»
И смотрит так приятно, кротко,
Что наш Амброжик прямо тает
И Фруму кралей называет.
«Ах, что за шутки, пан Амброжик!»
«Две кварты для друзей хороших!»
Все оживились, зашумели
И от горелки осмелели,
Пошли плести и вкривь и вкось.
«Подать мне Тэша! — крикнул Лось. —
Распотрошу ему утробу!
Житья не стало от хворобы!
Усы ему сорву под носом
За все придирки и доносы!..»
Абрыцкий Тэш, объятый страхом,
Исчез с их глаз единым махом.
Был поздний час, как «тетку»
Фруму С веселым хохотом и шумом
Лесная стража покидала.
У всех в глазах земля скакала
И месяц, смехом заливаясь,
По небу прыгал, словно заяц.
Спустя немного разошлись,
И песни сразу полились
То тут, то там, и лес будили,
Как будто это волки выли.
«Ой, домой я приду —
Никого не найду.
Я зарежу кота,
Он, как я, сирота!»
Так пел Амброжик за болотом.
А Пальчик сыпал без заботы:
«Будет меня женка бить,
Некому оборонить!»
Михал же басом распевал,
Как будто молотом ковал:
«Пусть в кармане ни гроша,
Веселилась бы душа!»