В никуда - Демилль Нельсон. Страница 9

Шел ноябрь 1967 года, и антивоенные выступления еще не развернулись в полную силу. Так что в Логане не было ни демонстрантов, ни протестующих. Зато когда я приземлился в Сан-Франциско, там появилась кучка несогласных. И довольно много через несколько дней – у военной базы в Окленде: солдат призывали не ходить на войну, а заняться лучше любовью.

И уж если зашла об этом речь: моя школьная подружка Пегги Уолш была симпатичной, но весьма сдержанной юной леди, по субботам ходила исповедоваться, а по воскресеньям причащалась. Когда мы по-братски танцевали в спортивном зале школы Святой Бригиты, нам возбранялось слишком низко опускать правую руку, и преподобный Беннет наставлял противиться дьявольскому искушению и плотским грехам.

Шансы в мирное время заняться любовью с Пегги были не выше, чем у отца выиграть в ирландский тотализатор.

Эта мысль заставила меня улыбнуться, и я вернулся в настоящее. Таксист неплохо постарался – не хуже моего отца. Я вспомнил, как тогда подумал: куда спешить, если едешь на войну?

И, закрыв глаза, перенесся мыслями во времена до того, как ждал посадки в Логане на самолет.

Я ушел в армию девственником, но во время тренировочной подготовки в Форт-Хэдли вместе с несколькими рисковыми товарищами по казарме обнаружил юных дам с хлопкопрядильных фабрик. Мы их называли корпиеголовыми, потому что, не знаю, чем они там занимались на своих чертовых фабриках, но у них в волосах постоянно застревали волокна хлопка. Их почасовая оплата была скудной, но зато во время войны они располагали кучей свободного времени – шанс заработать деньги без лишнего напряга. Девушки не были проститутками и давали это понять. Они были работницами с хлопкопрядильных фабрик, патриотками и запрашивали всего по двадцать долларов. А я получал восемьдесят пять в месяц – так что сделка оказалась не слишком блестящей.

Но тем не менее все выходные я проводил в дешевом мотеле, где пил дешевое вино и извлекал корпию из волос девицы по имени Дженни. А она говорила родителям, что вкалывает на фабрике в две смены. У нее был друг – местный парень, слывущий неудачником.

Как и следовало ожидать, я влюбился в Дженни, но очень многое было против наших взаимоотношений: моя сорокавосьмичасовая учебная неделя, ее шестидесятичасовая рабочая неделя, наша скудная оплата и то, что я постоянно был на мели (потому что платил ей по двадцать баксов за каждое удовольствие), ее другие свидания (которые вызывали во мне приступы ревности), моя надвигающаяся отправка во Вьетнам, ее острая неприязнь к янки и, не в последнюю очередь, влюбленность в своего неудачника.

И кроме всего прочего, мы успели наиграться.

Да и Пегги настаивала, чтобы наша любовь оставалась чистой. Другими словами, я не ушел в это по уши. И, познав радости плоти, носился с мыслью научить Пегги всему, чему сам научился от Дженни.

После пехотной, а затем десантной подготовки в Бостоне я вернулся домой и провел там тридцатидневный предвоенный отпуск, в течение которого денно и нощно осаждал беднягу Пегги.

Меня научили штурмовать укрепленную высоту, однако овладеть ее незащищенной девственностью оказалось намного сложнее.

В порыве идиотской откровенности я рассказал Пегги Уолш о Дженни. Пегги буквально взбесилась, но одновременно взыграли ее гормоны, и вместо того, чтобы дать мне отставку, она отпустила грехи, только прежде двинула как следует по морде.

Сказала, что понимает, что мужчины не умеют сдерживать свои животные инстинкты. И помнит, что мне скоро отъезжать во Вьетнам, а там может всякое случиться: то ли вообще не вернусь домой, то ли оторвет конец, то ли еще что.

И все последние семь дней моего отпуска, пока ее родители были на работе, мы провели в ее спальне. Я был удивлен, поистине поражен, обнаружив, что Пегги Уолш в десять раз горячее Дженни, чьей фамилии я так и не узнал. И еще: мне не приходилось вытаскивать корпию из волос Пегги.

Я снова очутился в настоящем и заметил, что таксист смотрит на меня в зеркальце заднего вида.

– Какая линия? – спросил он.

Я выглянул в окошко и увидел, что мы уже в Даллесе.

– "Азиана".

– Куда вы летите?

– Во Вьетнам.

– Да ну? А я думал, куда получше. Заметил, как вы улыбались.

– Это потому, что я только что вернулся из очень хорошего места.

Как предписывалось электронными инструкциями герра Хеллмана, я сразу прошел в рекреационную зону компании "Азиана", которая звалась "Клуб спокойного утра".

И как мне было сказано, позвонил и показал паспорт смазливой азиатке за конторкой по имени Рита Чанг. Обычно, чтобы пользоваться рекреационной зоной авиакомпании, надо состоять в клубе или предъявить билет первого или бизнес-класса. Но Рита Чанг взглянула в мой паспорт и сказала:

– Прошу вас, мистер Бреннер, зал заседаний Б.

Я зашел в камеру хранения и оставил там свой чемодан. А затем посмотрел на себя в большое, во весь рост зеркало. На мне были брюки цвета хаки, синяя рубашка с пуговицами до пояса, синий блейзер и спортивные туфли – по мнению Карла, прикид что надо для путешествия бизнес-классом и регистрации в сайгонском отеле "Рекс".

Я захватил сумку, вышел в зону отдыха и взял кофе.

Завтрак-буфет включал в себя рис, осьминога, морские водоросли, соленую рыбу, но никакого чили. Я взял три пакетика соленого арахиса и опустил в карман.

Затем прошел в зал заседаний Б, который оказался небольшой, отделанной панелями комнатой с круглым столом и стульями. В комнате никого не бьио.

Я поставил сумку, пригубил черный кофе, открыл пакетик с орехами и, бросив несколько штук в рот, стал ждать того, кто должен был ко мне подойти.

С момента моей последней отправки во Вьетнам я изрядно пожил, но ощущал печенками то же, что и в прошлый раз.

И стал снова думать о Пегги Уолш.

Она настояла на том, чтобы перед моим отъездом во Вьетнам мы сходили исповедаться. Я бы предпочел, чтобы Пегги врезала мне по скуле, чем созерцать гнев преподобного Беннета, когда тот узнает, что я пялю его вторую обожаемую деву.

Но, черт побери, мне требовалось отпущение грехов, и в субботу я отправился с Пегги на исповедь в Святую Бригиту. Слава Богу, отец Беннет в тот день не исповедовал. Пегги зашла в кабинку, а я в соседнюю. Не помню имени священника – я его не знал, но голос за темным экраном показался молодым. Я почувствовал облегчение и начал со всяких мелочей – обманов и ругани, а потом перешел к главному. Он не размазал меня по стене, но был недоволен и спросил имя моей дамы. Я ответил, что это Шейла О'Коннор, которую я тоже хотел отодрать, но так и не собрался. У Шейлы была совершенно дикая репутация, поэтому я не мучился угрызениями совести, когда подставил ее имя вместо Пегги.

В других обстоятельствах священник наверняка заставил бы меня прочитать миллион раз "Богородицу" и "Отче наш", но я успел ему сказать:

– Святой отец, через два дня я еду во Вьетнам.

Он долго молчал, а потом произнес:

– В качестве епитимьи прочитаешь "Богородицу" и "Отче наш". Удачи тебе, сын мой. Благослови тебя Господь. Я буду за тебя молиться.

Довольный, что легко отделался, я пошел к причастию, но посреди молитвы внезапно осознал: заявить, что я еду во Вьетнам, все равно что умолять священника: "Сжальтесь надо мной, святой отец". И у меня по спине пробежал холодок.

Бедняга Пегги целый час провела на коленях, перебирая четки, а я в это время погонял с ребятами в футбол на стадионе школы Святой Бригиты.

Потом мы поклялись, что целый год будем друг другу верны, и я уехал. В то время расстающиеся пары дали, наверное, не меньше миллиона подобных клятв, и не исключено, что кто-то их сдержал.

Перед тем как я уехал, мы с Пегги говорили о женитьбе. Но Пегги так долго блюла свою чистоту, что, когда я обнаружил, какая она горячая, у нас просто не осталось времени получить брачное свидетельство.