Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий. Страница 98

Дверь квартиры Распутина Чигиреву открыла уже знакомая ему женщина.

– Григорий Ефимович только что из Царского прибыл, – заговорщическим тоном сообщила она. – Расстроен очень. Вы бы в другой день зашли.

– В другой день никак невозможно, – умоляюще проговорил Чигирев. – Вы бы ему доложили обо мне. А уж он пусть сам решает, примет меня или нет.

– Ну ладно, побеспокою, – после непродолжительных колебаний ответила женщина.

Она скрылась в кабинете «старца» и через несколько секунд распахнула дверь перед Чигиревым:

– Проходите. Григорий Ефимович ждет.

Чигирев решительно вошел в кабинет. Распутин в расслабленной позе сидел на диване у дальней стены.

– Явился! – недовольно буркнул он. – Что‑то редко ты у меня бываешь. Брезгуешь? А сейчас, видать, хвост подпалили.

– Что вы, Григорий Ефимович! – Чигирев опустился на стул рядом со «старцем». – Вы же знаете, дел много.

– Знаю, – усмехнулся Распутин. – Всем вам от меня что‑то надо, но всем вам стыдно показать, что ко мне бегаете.

– Но вы же знаете, Григорий Ефимович, что я не ради себя стараюсь, а за Россию радею. Если бы я захотел, я бы в Америку уехать мог и жить там в свое удовольствие. Но у меня ведь за Россию душа болит. И насчет своего племянника я в первый раз за полтора года обратился.

– Да, это верно, – согласился Распутин. – С племяшом‑то твоим дело плохо. Полиция в него вцепилась. Он же людишкам ихним бока намял. Прыткий, видать, мальчонка. Вот они и взъелись. Я уж Джунковского[30] просил. Тот взялся вроде. Но племянник‑то твой на каждом допросе про свободу полякам кричит. А жандармские‑то генералы, они, сам знаешь, недруги мне. Докладную Папе составили да слух пустили, будто мы с Джунковским этих поляков против государя поддерживаем. Тьфу, твою мать. И угораздило же тебя сестру за католика выдать. Теперь не отмоешься. Так что вытащить твоего племянничка не получится. Но ты не тушуйся. Ни тюрьмы, ни каторги он не получит. Мал еще. Сошлют куда‑нибудь на пару лет – и дело с концом. Пусть там ума‑разума наберется.

– Ясно, – приуныл Чигирев. – Ну, в любом случае, за заботу спасибо.

– Бог с тобой, – отмахнулся Распутин. – Не в том наша с тобой беда нынче.

– Государь все же решил объявить мобилизацию? – встрепенулся Чигирев.

– Сегодня объявят. Доконали Папу родственнички. Да и сам он, по‑моему, войны хочет.

– Зачем ему‑то? – тяжело вздохнул Чигирев. – Вы же сказали ему, что за войной революция придет.

– Слабый он, – развел руками Распутин.

– Я понимаю, великие князья на него давят, но императрица‑то против. Неужели императрицу он не послушает, коли и вы на ее сторону встанете?

– Да я не про то. Коль человек слаб, так он во всех горестях своих других винит. И вот мнится ему, что если обстоятельства по‑иному сложатся, то все его слабости силой обернутся. Вот Папа с Думой совладать не может, с великими князьями в разладе. Так мыслит, что коли войну зачнет, то все по‑иному сложится, как он хочет. Так‑то.

– Значит, шансов нет. – Чигирев откинулся в кресле.

– А точно кайзер войну объявит? – сумрачно взглянул на нею Распутин.

– Объявит, в ответ на мобилизацию, – А коли ты знал, как оно содеется, отчего же молчал? Ежели известно тебе было, что серб ентот в Фердинанда стрелять будет, отчего же не упредил? Или все на меня надеешься, а сам в кусты?

– Нет, Григорий Ефимович. Я предупредил австрияков о готовящемся покушении. И сербов предупредил. Но не сделал никто ничего – то ли не поверили, то ли сами войны хотели. Если страны хотят начать войну, то поссорятся обязательно. Один повод устранишь, они другой найдут. У меня вся надежда была на то, что мы сможем отсрочить вступление России в войну. Послушайте, Григорий Ефимович. А может, у нас есть последний шанс? Может, вы представите меня при дворе? Может, если я расскажу государям о том, какое будущее грозит стране, они одумаются?

– Пустое, – буркнул Распутин. – Не поверят они тебе. Они как в золотой клетке живут, жизни не ведают. То, что ты мне о будущем поведал, и в страшном сне им не пригрезится. А коли пригрезится, так за неправду сочтут. И в то, что ты из будущего, не поверят. Не для их это ума. Не услышат тебя.

– Но вы же поверили.

– Я‑то ведаю, что мир не таков, каким его себе люди рисуют. Хоть не знал я, что люди сквозь время ходить умеют, а почуял в тебе человека не от мира сего. Но я‑то душой живу, сердцем вижу, а не головой измышляю. А Папа с Мамой от ума живут. Они и видят то, что хотят увидеть или готовы увидеть. Не поверят они тебе, Сергей. Правду говорю.

– Жаль. – Чигирев начал подниматься. – Что ж, не смею больше отнимать вашего времени, Григорий Ефимович.

– Постой, – окликнул его Распутин. – Не все еще обговорили. Скажи мне, моя кончина точно в декабре шестнадцатого случится?

– Было так.

– А убийц‑то ты точно знаешь? – Цепкие глаза Распутина впились в Чигирева. – Правду мне скажи, Что с того, что ты мне день назвал. Вон про Фердинанда ты и убийцу знал, ан не вышло у тебя ничего. Ты мне скажи. Может, у меня что получится. Мы же с тобой, Сергей, сейчас одной веревкой связаны. Куда я, туда и ты. Без меня пропадешь.

Под пронизывающим взглядом Распутина Чигирев чувствовал себя очень неуютно.

– Возможно, это были Феликс Юсупов и Пуришкевич, – произнес он наконец. – Говорили, что к убийству мог быть причастен и великий князь Дмитрий Павлович. Но это слухи…

– Ясно, – оборвал его Распутин. – Завтра же они из Петербурга уедут. Не боись, гноить их не буду. Но береженого Бог бережет.

ГЛАВА 11Провал

Утро выдалось ясным. Отодвинув штору, Чигирев с наслаждением наблюдал, как ласковые солнечные лучи освещают уже сильно пожелтевшие кроны деревьев. На улице по случаю воскресного дня народу почти не было. Лишь дворник лениво подметал мостовую, собирая опавшие листья в небольшие кучки у тротуара.

«Тишь, гладь да божья Благодать, – подумал Чигирев. – Скоро это все изменится. Выстроятся очереди у хлебных лавок, по улицам пойдут демонстрации. И все это будет только началом большой и кровавой смуты, которая растянется на годы. Я должен это предотвратить. Любыми средствами. Впрочем, и средств‑то у меня – один Распутин. Хотя и это немало. Если удастся хотя бы немного изменить ход военных действий в пользу России, то революционный взрыв можно будет как минимум отсрочить или ослабить. Здесь мне нужно два человека: Крапивин с его знанием военной истории и трезвым анализом положения на фронтах и Распутин, через которого мы сможем проводить назначения нужных генералов и внушать царю нужные решения в военной сфере. Ничего, мы еще поборемся».

Из прихожей донесся звонок. Чигирев быстро накинул халат и вышел в гостиную. Тут же впорхнула горничная.

– Сергей Станиславович, к вам Вадим Васильевич пришли.

– Проси, конечно.

Крапивин был подтянут и явно в приподнятом настроении. Поздоровавшись, он скороговоркой выпалил:

– Извини, никак не мог вчера к тебе вырваться. Служба. Чем закончился процесс над Янеком?

– Ссылка на три года.

– Жаль. Я надеялся, что обойдется.

– Ничего страшного. Думаю, через полгодика я вытащу его оттуда.

– Интересно, как?

– Не догадываешься?

– Через Распутина? – Крапивин почему‑то погрустнел.

– Конечно. Главное, чтобы Янек за это время новых дров не наломал.

– Ну и каких таких дров он может наломать в медвежьем уголке?

– Да уголок‑то уж больно специфический. Туруханский край. Ничего не напоминает?

– Вообще‑то нет, – пожал плечами Крапивин.

– Ну да ладно. Я с тобой поговорить хотел… Да, кстати, а что это ты ко мне в такую рань?

– Да вот, попрощаться пришел.

– Как попрощаться? – опешил Чигирев.

– Отбываю в действующую армию. На Юго‑Западный фронт, под командование Брусилова.

– Ах, Вадим! – Чигирев тяжело опустился на стул. – Как это тебя угораздило на фронт попасть?

– Спроси лучше, какого черта мне здесь делать. Там я попробую создать специальные диверсионно‑разведывательные отряды, по образцу моего «Граната». Думаю, это сыграет свою роль.