Испытание (СИ) - Дубинин Антон. Страница 44

— Благородный сир…

— Да, Мелиас?

— У вас кровь на лице.

— Сейчас вытру.

— Мессир Гала…

— Меня зовут Кретьен.

— Да, благородный сир.

Какое-то время ехали молча. Кретьен держал в поводу коня с мертвым рыцарем, Мелиас следовал впереди, иногда оглядываясь и одаряя старшего друга очередным сияющим взглядом. (Только твоей любви мне и не хватало, мальчик. Хоть бы ты куда-нибудь делся, что ли. Хоть бы скорей этот несчастный монастырь. Хоть бы…)

— Так что ты хотел сказать?..

— Сказать?.. А, сказать… Я, это… лучше поеду вперед.

— Зачем еще?

— Здесь может быть опасно.

— Тем более, зачем?.. Кроме того, ничуть не более опасно, чем где угодно.

— Так я поеду вперед?..

— Нет, конечно. Едем сменой, и так — до самого монастыря. Там, кстати, и перекусим, а то я проголодался.

Солнце клонилось к закату, окрашивая дорогу красноватым золотом. Для октября совсем тепло, однако тени уже неприятные, длинные, и ветер холодноват, когда налетает порывами… Солнце заходило впереди, и под ноги Кретьенову коню ложилась колеблющаяся тень Мелиаса. Белый арабик казался розовым от света. Хорошо, что есть вода во фляге — Кретьен вытащил пробку, отхлебнул. Горло и правда здорово пересохло. Предложил попить Мелиасу — тот отказался, у него была своя фляжка с чем-то (с вином? По крайней мере, по подбородку стекла красная струйка, когда конь мальчишки спотыкнулся. Интересно, а почему он мне отпить не предложил? Это у них называется — вежество? Только посмотрел, как на статую святого — с почтительным любопытством…)

Какие-то интересные деревья по сторонам дороги, среди обычных буков и грабов. Вон то, с красноватой корой, например — у него не то листья такие, не то — широкие мягкие иглы… А вон у того кустарника — листья с коготочками. Куст только что царапнул Кретьена по сапогу, пару листьев сорвало острой шпорой.

— Позвольте, благородный сир…

— Что еще?..

(А ведь заговорили едва ли не в первый раз за всю дорогу — Кретьен разговаривать не хотел из своих личных соображений: заговорить — все равно что привязать к себе. Как-то сблизиться. А сближаться нельзя ни в коем случае, именно потому, что это так легко. А Мелиас, сын — хм — датского короля, — видно, не решался заговаривать первым после того, как получил все же, что хотел.)

— Я все-таки поеду…ну… вперед.

— Не поедешь.

— Извините, сир, — в голосе мальчика зазвенела хотя детская, но уже стальная обида. — Вы сами посвятили меня в рыцари. Теперь мы равные, и вы не должны мне приказывать.

— Хм… Гм… Но я старше. И я согласился тебя сопровождать не за тем, чтобы…

— Тем более, сир, вы только что меня посвятили, и по обычаю должны исполнить любое мое желание.

— Что-то не слыхал я о таком обычае.

— Все о нем слыхали.

А говорит маленький ушлый нахал так, будто это и правда бесспорная истина! Не может быть, чтобы он врал.

— И что же, ты теперь желаешь поехать вперед?

— Нет, сир Га… кретьен, мое желание я пока оставлю при себе. А вперед поеду просто так.

Господи, избавь Ты меня от него, взмолился седой рыцарь, возводя очи горИ. Или пусть я хотя бы за него не волнуюсь. Какое мне дело до этого парня, который совершенно обычно говорит по-французски, однако же утверждает, что он — сын невесть какого островного короля… Он не похож на Этьена. А если бы и был похож — тем более, не следовать же словам демона из того ужасного сна, не искать же себе нового… Я устал, Господи. Я хочу уйти. Я не хочу служить кормилицей при невесть чьем дурном ребенке, который в детской гордыне своей считает, что дело рыцаря — всюду совать свой нос в поисках дурацких приключений!

— Делайте, как знаете, сир Мелиас. Но я на вашем месте не обгонял бы старшего, потому что так будет безопаснее.

Светловолосый дурак только головой тряхнул. И сжал ногами бока своего ухоженного красавца-коника. Даже шпор нет пока у мальчишки — пусть ему отец-король шпоры надевает, я тут ни при чем, не свои же ему отдавать…

Мелиас ускакал, оставив Кретьена с мертвым рыцарем на коне и с белым чужим щитом за плечами. Невольно оказавшись погребальным эскортом для человека, даже имени которого не знаешь (надо спросить мальчика… Как-то не сложилось…), галопом не поскачешь. А жаль. Будем надеяться, здесь нет никаких развилок и я не собьюсь с пути. Что ему делать ночью в совершенно незнакомой Бретани без провожатых, только со знатным покойником на лошади в поводу?.. А ведь я этого человека помчался спасать — и не спас. Одно утешение — может, тот злодей с белыми флажками и оруженосца бы решил прикончить, да не успел… Интересно, зачем он напал на хорошо вооруженного рыцаря — чтобы потом удрать от Кретьена, у которого даже копья-то не было?

…Этьен мой, Этьенет. Опять ты. Я буду думать о тебе, можно?.. О том, как ты хохотал над всякой ерундой, дразнился дурацким Пышным-Задом, задирал нос… Почему я не с тобой, где бы ты сейчас ни был, почему я даже не похоронил тебя — зачем я еду сейчас по дороге непонятно куда, везу незнакомого покойника, мучаюсь голодом — голодом тела и сердца?.. Зачем я позволил тебе уехать одному?..

(Мы будем свободны, Кретьен… Мы уже свободны.)

…свободны. Плавный ход мыслей прервал громкий крик. Шум, треск. Там, впереди. Что-то случилось, стычка.

(Ты же знал, знал, что нельзя его отпускать! И позволять кому-нибудь приближаться к себе не до конца. Скорей, болван! Скорей, скорей, чтоб тебе сдохнуть!..)

Второй раз за день (прости, верный конь) он вонзил шпоры в бока Мореля. Отшвырнув поводья «погребального» коня, на ходу перекинул вперед щит. Но было уже поздно.

…Мелиас валялся поперек дороги; в кольчуге слева, где-то меж ребрами — здоровенная кровавая дыра. Арабский белый конь, весь в крови — наверное, Мелиасовой — еще бил ногами по воздуху, но, похоже, был уже мертв. Наверное, сломал спину при падении — тонкие косточки у этих коньков…

Кретьен спешился, задыхаясь, будто мчался он, а не Морель; бросился на колени рядом с новопосвященным рыцарем. Недолго ты, Мелиас, пожил в новом высоком звании, чума на меня…

Но тот, как ни странно, еще оставался жив. Открыл карие помутневшие глаза, и даже губы шевельнулись. Кретьен чуть не расплакался от облегчения. — Живой?.. Я же говорил — не езди ты, дурень, этой дорогой…

Брови Мелиаса чуть дернулись — русые брови, чуть темней волос. Наверное, удивился парень, что я сейчас еще читаю нравоучения!

— Живой… Но… сир мой Гала… хад, я… кажется, помираю.

— А где… — (вот она, праведная ярость, какая бывает! Когда больше всего на свете хочется убить негодяя, и даже не мешает ни мысль о том, что тот — тоже человек, ни страх, что не хватит сил.) — Где та… скотина, которая…

— У… скакал. Это был… наверное… тот же самый. А может… другой. Но с копьем.

(Встать, погнаться следом, убить. Нет. Нет и нет. Не до того. Господи, помоги мне, пусть он не умрет, этот новопосвященный. Пусть я с ним что-нибудь сделаю такое, чтобы он не умер. Что же они все умирают вокруг меня, будто я — проклятый, лучше бы мне самому, наверное…)

Мелиасу явно было тяжело говорить. Он дышал со свистом, пятерня в изящной перчаточке нашарила и теперь мусолила края раны. Из кровавой дырки и рваных колец торчал короткий кусок обломанного копейного древка.

— Не трожь руками рану, кому говорю!.. Может, не смертельная…

— Нет, смер… тельная, — Мелиас помотал головой, пачкая короткие волосы в пыли, и сделал некую гримасу — наверное, долженствующую изобразить улыбку. — Cир, мое же… лание, оно… теперь… сделайте. Не бросайте меня здесь. Не бросайте.

— Конечно, не брошу, о чем речь… Бога ради, потерпи до монастыря, рана твоя пустяковая…

Тот усмехнулся еще раз, весь скривившись от боли — нет, рань его хоть куда, а наглость из мальчишки и копьем не выбьешь… Закатный свет уже совсем потускнел — в октябре темнеет быстро, — и кровь Мелиаса, запятнавшая камни дороги, казалась черной.