Узкие врата (СИ) - Дубинин Антон. Страница 73

Алан заснул в электричке, совершенно опустошенный — кажется, события этого дня забрали у него все душевные силы, предназначавшиеся на месяц вперед. Задремал он не больше, чем на час — лавки в вагоне были слишком твердыми, если лежать на них без спальника; а спальник юноша подстелил Артуру. Который, кстати сказать, уснул сразу же, как только трое беглецов сели в ночную электричку Файт-Монкен. Он тихо, без единого слова улегся на неудобное ложе, слабым кивком отказавшись от предложенного молока (привычные ко всему Фил с Аланом — война войной, а кушать надо — собирались этим молочком поужинать, прихлебывая прямо из пакетика)… Свернулся, подтягивая колени к животу, как малыш в материнской утробе — и, кажется, заснул. Почти мгновенно. Алан тоже прикорнул — как это ни странно, у Фила на плече; он сам не заметил, когда отключился, и сколько проспал, тоже не знал — Фил сидел, как каменный, и пробудился Алан только от того, что ужасно затекла левая нога, от ступни до самого паха. Наверное, не меньше часа продрых! Ногу покалывало по всей длине холодными иголочками, и юноша принялся ее легонько растирать, прислушиваясь к легкому дыханию Артура, спящего на лавочке напротив. Было Алану очень плохо, потому что приснился Рик.

Он за это время почти никогда не являлся своему брату во снах. А тут вдруг, за краткие минутки боевого сна на жестком Филовом плече (трудно спать на плече у очень костлявого и жесткого человека, даже если он одет в толстый свитер под ветровкой) — явился.

И был сначала такой светлый, просто живой, как будто всего этого никогда не было.

Будто бы Алан пришел домой, а там — Рик. Брат, который его просто ждал. И Алан, решив, что не будет рассказывать брату, какой нелепый и дурной сон ему приснился (представляешь, мне снилось, что тебя убили… А меня и Фила — представляешь парочку? — один священник отправил искать Истинного Короля…) — просто обнял его. И они о чем-то говорили — о чем-то несущественном, о тренировке, которая прошла в Риково отсутствие, о том, как Алан испугался, найдя записку — «Будь настоящим рыц»… А потом Рик сказал: «О, макароны сварились, иди-ка есть» — и на кухонном столе задымились макароны с тушенкой, целая кастрюля, и лук был нарезан на деревянной дощечке, а к чаю брат где-то раздобыл коробку шоколадных конфет… И только садясь с Риком за стол, Алан вспомнил вдруг — как яркая вспышка — Господи, ведь Рик все-таки мертвый. То ли что-то промелькнуло в его светлом, слишком светлом лице, то ли он странно затуманился, не отвечая на вопрос — что же там все-таки было, в этой инквизиции… Но Рик был мертв, хотя и светел, как в раю, а с мертвыми во сне нельзя садиться за стол — Алан это твердо помнил. С мертвыми во сне нельзя целоваться, нельзя вместе кушать, нельзя им ничего давать. А то за собой уведут.

Рик все смотрел на него через стол — серьезно и грустно, и на скулах у него пролегли какие-то новые тени, будто бы он стал старше… или просто — мудрее. «Садись же, братик, — повторил он не то что бы настойчиво — но так ласково и убедительно, так по-Риковски, что Алан едва не поддался. — Садись, будем ужинать.»

Но Рику он все равно не мог врать. Потому что Рик не мог желать ему никакого зла.

«Рики, ты же мертвый», — выговорил он наконец нерешительно, ужасно стесняясь — будто бы смерть была чем-то неприличным, тем, о чем нехорошо упоминать за столом. По лицу Рика пробежала слабая, едва заметная тень — но он снова улыбнулся, оставаясь собой, живым и настоящим, только по ту сторону стены. «Ну да, я умер… Но это пустяки, с кем не бывает? Просто тебе, братик, лучше бы было остаться со мной. Потому что там, где я, очень хорошо.»

Алан покачал головой, уже плача, уже понимая, что хочет сделать так, как говорит брат — он никогда не предложит дурного, он никогда не солжет, он понимает, что нужно делать. Но Алан не мог, не мог пока, у него было слишком много незаконченных дел. Что же делать, если пока что очень нужно оставаться здесь.

«Нет, Рик… Я не могу, правда. Я не должен.»

«Ну, хорошо, — этот новый Рик был покладистым, этот новый Рик все понимал, только ему было очень жалко брата. Вот почему он протянул руку погладить его по плечу, но не донес ладони, постеснялся. Мертвые ведь живых не трогают. Вдруг живым это неприятно. — Ну, ладно. Тогда иди, что ли. Удачи там тебе… и всякое такое.»

Алан проснулся, тронул рукой лицо — желая проверить, не текут ли по щекам слезы. Но, к счастью, глаза оставались сухими. И Филову штормовку не намочил своими слезами. Только вот нога ужасно затекла — это да.

…Растирая ногу, Алан невольно взглянул в лицо спящему Артуру. Тот лежал на лавочке, натянув спальник по самый подбородок, и казался очень и очень маленьким. Густые темно-русые ресницы намокли от капелек влаги — он, кажется, плакал во сне. Рот чуть приоткрыт, сквозь спутанные русые прядки розовеет круглое ухо с родинкой на мочке… Мальчик мальчиком. Король былого и грядущего. Тот, из-за кого все это и началось.

Тот, заместо которого много кто умер. В том числе и Рик.

Рик, ставший мостом, приведшим к отлученному священнику в дом двух паладинов меча и креста…

Ведь Алан не забыл Стефановых слов о том, зачем же в Domus Inquisitionis приглашали его брата Рика, и не одного Рика, нет — главы всех неформальных молодежных организаций встали под удар в тот самый день, как Пьетро Второй взошел на Петров престол. Дело в том, что Зверь искал Короля — и искал его там, где считал логичным его появление. Звезду в карман не спрячешь, короля среди слуг всегда узнаешь, и Его Святейшество разумно предположил, что юный Король проявит себя, как только сможет. И проявит как лидер. Наверняка они требовали от твоего брата помощи в своих поисках, сказал тогда Стефан, глядя в огонек лампы; и наверняка тот отказал. А были и те, кто не отказывал.

Как, вскричал тогда Алан пораженно, вскакивая со скамьи, как — искать короля? Значит, об этом знала вся папская инквизиция?.. Столько людей знало… и верило в подобные истории?

Да нет, зачем же — искать короля, невесело усмехнулся Стефан. Просто много сатанистов появилось на свете, особенно среди молодежи, и поэтому надлежит провести глобальную чистку, проверить по всем компаниям, чем они там занимаются, не пахнет ли это ересью — или, еще хуже, поклонением Темным. Монахи — честные люди, сказал Стефан, они честно делают свое маленькое честное дело. И еще далеко не факт, что они делают его охотно, но у них, понимаешь ли, друг Алан, — обеты, святое послушание. А куда попадают те, кого они вылавливают, кто оказывается похож на искомого Зверем — это уже одному Богу ведомо. И получается, как ни крути, что ваш Рик погиб ради той же самой цели. Прикрыл собою короля.

Господи, неужели этот Артур того стоил?.. Одной Риковской улыбки во весь рот, его песни про добрых сэров, нашего (Рикова) Круглого (овального) стола, картинки на стене — Рыцари созерцают Чашу Святого Грааля… Вот, Стефан, будь доволен — мы добыли, что ты хотел. Получите с рук на руки своего короля, это ничего, что ему двенадцать лет, что он еще никто — просто маленький мальчик, слабый, несчастный, только сегодня осиротевший.

Король — тот юный король, которого Алан увидел на миг в залитой кровью комнате, когда он поднимался с плотно сжатыми губами от трупа своей матери, и в серых глазах его была королевская сталь — этот человек куда-то подевался. А остался только человечек, спящий на лавочке в электричке, слегка взрагивающий в неспокойном сне, с полоской серой пыли (трогал лицо грязными руками?) на худой щеке.

И от этого Алану на миг стало очень страшно.

…Артур в самом деле был просто мальчиком.

Алан даже не знал, насколько это правда.

Он очень много что любил — своих друзей (которых всегда было немного, зато с теми, что есть, Арт почти никогда не ссорился), компьютерные игры — особенно те, где есть какая-нибудь история, поиск, приключение; мороженое любил, и приключенческие книжки, и книжки про рыцарей. И автомобили тоже любил, мечтал, что вот когда вырастет, будет гонять по горным дорогам на своей сверкающей машине и всех, кто попросит, подвозить. Любил кататься на роликах — у него, правда, своих роликов никогда не было, но у Эрна зато оказалось их две пары, и тот давал другу попользоваться. Любил ходить, далеко забредать, гуляя — в горах, например, так здорово весной и ранней осенью! Поэтому и ботинки недолго жили у Арта, подметки у них ломались или стирались мгновенно, и мама говорила, что на нем вся обувка горит. Еще любил мятную жвачку, и ковбойские шляпы, и собак — особенно сеттеров; котят, впрочем, тоже любил, и порой притаскивал в дом очередного подобранного на помойке хвостатого малыша, которого мама со скандалом выдворяла из квартиры вон. Да, маму любил, конечно — но своих мам все любят, об этом не стоит постоянно говорить… даже если мама — приемная. Когда-то, года в три, Артур об этом знал — кто-то сказал в детском садике, какой-то личный враг, в очередной раз потерпев поражение в бою, отомстил страшными словами — «А ты у своей мамы не родной!» Враг это, похоже, узнал от своих родителей, а те — еще от кого-то, но из того города они с мамой все равно вскоре уехали, и Артур забыл обо всем, о чем стоило забыть. Есть такая штука — избирательная память, и слава Богу, что она есть.