Узкие врата (СИ) - Дубинин Антон. Страница 82

— Секретное оружие, — горько усмехнулся юноша, роняя воздетые руки. Серые глаза его в самом деле были очень грустны.

— Вроде того, — кивнул Стефан без улыбки, опуская антенну радиоприемника. — А сейчас, Арти, вместо того, чтобы устраивать мальчишеские скандалы, скажи-ка мне лучше — ты заучил тот раздел травника, что я тебе вечером указал?

— Нет, — слегка смущенно отозвался Артур, из бунтовщика становясь обратно юным учеником. — Ну, я… просто не успел. Я сделаю после обеда…

— Что значит — не успел?

— Я… фехтовал.

— Это не оправдание. Фехтовали мы с тобой на рассвете, а у тебя было свободное время после завтрака.

— Нет же, я потом еще один фехтовал… Ну, с чучелом.

— Король не должен лгать, — высказался Стефан ненавязчиво, выкладывая на стол несколько книг из сундука. — Христианский — в особенности.

Арти покраснел. Чтобы скрыть смущение, независимо скрестил руки на груди.

— Ну, хитрый Мерлин… Я же не лгу. Я действительно фехтовал, только недолго. А потом… Ну, чего ж ты и спрашивешь, если сам знаешь?..

— Ты слишком много времени уделяешь истории и плаванию, — заметил Стефан, бегло просматривая какие-то записи на полях. — И слишком мало — латыни и медицине.

— Латынь! — фыркнул Арти, морща нос и шугая с порога двухцветную бабочку. — Латынь — это же мертвый язык. Кому он нужен? Ладно там — англский, романский, даже тевтонский, но латынь!.. Я вообще не понимаю, зачем мы ее учим… Подумаешь, magister narrat cur Graeci decem annos Trojam expugnavissent…

— Expugnav?rint, — невозмутимо поправил Стефан. — Откуда здесь Plusquamperfectum, если в главном предложении — глагол в настоящем времени? Вот если бы было не narrat, а narr?vit —?огда правильно…

— Ладно, — сдался наконец Артур, плюхаясь на крыльцо и протягивая руку к порхающей вокруг настойчивой бабочке. — Хорошо. Ты победил. Сейчас будет латынь, договорились. Только после этого уж — лошадь, ладно? Я даже сам в деревню сбегаю…

Лошадь — светло-серый пятилеток-андалузец с отличной родословной, подарок одного из вылеченных Стефаном людей — стояла в деревенской конюшне, за ней присматривал один из самых верных друзей Стефана, дед Йакоб. Артуру, известному всем как Стефанов воспитанник (некоторые сплетничали — незаконный сын, но сплетничать людям не запретишь, об этом еще сам Ланселот некогда говорил) очень по душе была выездка, чего не скажешь о латыни. Или о гербализме.

— Нет, Арти, не договорились, — Стефан улыбнулся, но брови нахмурил — для порядка. — Никакой латыни — да не гляди с такой надеждой, нет, сейчас мы пойдем в лес, и я тебя поэкзаменую немножко насчет травок. А потом — посмотрим.

— Ну, пускай травки, — обреченно согласился юноша, притоптывая от горя босой ногой по теплой ступеньке. — Что дубиной старушку, что старушкой об дубину — все равно бедной бабушке конец… Ух ты, прямо шевроны. Данцетти траур, в поле тенне. Хоть это и цвет позора, а все равно красиво.

— Это ты о чем?

— Да вот, о бабочке. У нее крылья — прямо как герб какого-нибудь рыцаря… Из окситанских баронов.

— С геральдикой у тебя все неплохо, хотя без нее-то как раз можно бы и обойтись, — заметил Стефан, беря под мышку книгу с заметками на полях — огромный старый травник, еще дореформационное издание. — В «цветах позора», кстати, нет ничего позорного — просто это младшие геральдические цвета, вот и все.

— Очень за них рад, — пробурчал Артур, стараясь выказывать недовольство куда более сильное, чем испытывал на самом деле. Руки его уже натягивали на загорелые ноги сапоги — конечно, май, и тепло, как в раю, но в лесу под ногами корни; кроме того, змейки уже проснулись, не хотелось бы повстречаться с какой-нибудь активной, отогревшейся на солнышке гадюкой. Стефан, конечно, не даст помереть — но все равно неприятно… Кроме того, у него есть весьма странный принцип — не лечить болезней, которые и без того скоро пройдут. Горестно, конечно, но ведь зачем-то Господом послано — значит, пусть поболит, сколько положено…

— А на змею наступить тебе было бы полезно, — непонятно, насколько серьезно сказал Стефан у Арта за спиной, как всегда, услышав его слишком громкую мысль. — Заодно поучился бы лечить змеиные укусы. Сразу вспомнил бы, как яд отсасывают, и какие травки помогают…

— Я и так помню. Почти что никакие, только общие противоспалительные, тысячелистник там… А со змеей главное — отсосать яд, надрезать кожу крестом… И жгутом не надо перетягивать.

— Молодец.

Артур уже стоял перед домом, готовый идти, и солнце слегка красило его блестящие волосы в золото, не то в рыжину. Стефан, прикрыв дверь, незаметно окинул его взглядом — своего соколенка, уже почти обученного для охоты, уже почти окрепшего на крыло.

«Теперь уже скоро, — сказал он сам себе, чувствуя, как сердце сжимается от непоправимой боли, от жалости, от… страха. Слишком большое зло было уже близко, и никакие приготовления не дадут спокойного знания, что твой замок на песке готов к осаде. К осаде армией, громящей и бастионы крепчайшего камня. — Теперь уже скоро, мой сир. Теперь уже скоро, не оставь нас, Господи. Будь милостив к нам, по великой милости Твоей. Я не смерти боюсь, и так мы живем окруженные смертью…»

Глава 12. Эпилог

«…Мы живем, окруженные смертью,

Неужели не видишь, брат.

Но не стоит бояться, верь мне,

Ибо нас для нее растят,

Как пшеницу, веют без счета —

Чтобы сделались мы тонки,

Чтобы мы вошли в те ворота,

Которые столь узки.

А потом, верно, станет ясно,

Для чего же смерть столь страшна.

И вино, и легенды прекрасны

В час, когда душа голодна,

Но иных откровений ночи

Не пытайся взять у людей:

Кто спасется, а кто не захочет —

Вот об этом думать не смей.

Смерти тьму не сделаешь краше,

К ней стремиться не дСлжно нам:

Плачут даже ангелы наши

От нее, и Спаситель сам,

Хоть и веял нас как пшеницу,

Протирал нас, словно стекло…

Но познай, во что обратится

Свет, который из врат струится,

Чем же сможет он возродиться,

Если в свет обратится зло?..

Вот так, с Божьей помощью, я, сэр Алан Эрих, последний хронист Последнего Короля, заканчиваю историю про Узкие Врата и поиски Короля.

Теперь недолго уже осталось; они окружили нас со всех сторон. На хронику этой войны мне не хватит времени, да, я полагаю, она и не нужна в нынешние последние времена — даже если они последние только для нас, для нашего мира, и на месте его будет новый, и в этом новом мире все должны будут пройти наш путь, чтобы понять все то, что мы понимали. И сейчас многое сокрыто от меня; но как бы то ни было, я знаю самое важное: что на все воля Всевышнего, и что эта воля — блага. Если же люди столь многое могут претерпеть — значит, для них это единственный и легчайший способ сделаться людьми. По крайней мере, мне показалось, что это можно описать такими словами.

Я старался, чтобы моя повесть была объективна — то есть написана без лицеприятия, так, как видели ее разные люди с разных сторон. Так как эти люди — мои братья и мой король, я надеюсь, что мое понимание их вЗдения хотя бы отчасти является правильным, насколько это возможно для слабости человеческой.

Мой король сейчас прочитал эту строчку у меня из-за плеча, засмеялся и сказал, что зря я надеюсь. По крайней мере все то, что я тут понаписал от его лица — полная чушь. И объективности ради я заношу в свои записи этот комментарий: таков мой — возможно, неудачный — способ притвориться более смиренным, чем я есть.

На сем кончаю свою хронику — кто бы ее ни прочитал, когда бы это ни случилось, храни его Господь, аминь. Если вам будет не очень лень, помолитесь обо мне и обо всех здесь упомянутых, о леди и добрые сэры.

Страстная Пятница, Последний Год из Последних Лет нашей эпохи.»