Манекены - Варли Джон Герберт (Херберт). Страница 4

— Может быть, стоило бы… — она принялась зевать, все шире и шире, и ничего не могла с этим поделать, — извините. Может быть, вам имеет смысл рассказать мне об этих паразитах побольше.

— А. Ну что ж, — она вернулась к своему креслу и уселась в нем. Эвелин едва могла различить ее в полутьме. Она услышала слабый скрип, как будто от деревянных креплений кресла-качалки. Но кресло было обыкновенное, не качалка, и даже не деревянное. Тем не менее, тень Барбары двигалась медленно и ритмично, и поскрипывание продолжалось.

— Паразиты; что они делают, я уже вам сказала. Давайте я расскажу, что мне удалось установить про их жизненный цикл.

Эвелин усмехнулась в темноту. Жизненный цикл. Конечно, именно жизненный цикл, как же иначе. Она оперлась на локоть, откинувшись назад, прислонилась головой к стене. Сейчас будет интересно.

— Они размножаются бесполым путем, как и все на свете. Они растут, как почки, поскольку новые особи размером куда меньше взрослых. Затем врачи вводят их в матку женщины, как только узнают, что она беременна — и паразит растет вместе с зародышем.

— Минуточку, — Эвелин уселась чуть попрямей, — почему их не вживляют всем детям? Почему девочкам разрешается… ах да, понимаю.

— Да. Они нуждаются в нас. Они не могут размножаться самостоятельно. Им нужно тепло матки, чтобы расти, а матки есть у нас. Поэтому они систематически угнетают женщин, которым позволяют жить без заразы, чтобы иметь под рукой послушный материал для размножения. Они убедили нас, будто мы не можем иметь детей, пока нас не оплодотворили, и это самый главный обман.

— Разве?

— Да. Взгляните.

Эвелин вгляделась в темноту и увидела Барбару, стоящую в профиль. Она была освещена чем-то вроде мерцающей свечки. Эвелин ничуть этому не удивилась, но странное чувство, промелькнув, ее обеспокоило. Это было, скорее, похоже на недоумение — отчего ей не удивительно.

Но прежде, чем это мимолетное чувство могло бы ее насторожить, Барбара распустила тряпичный пояс у своего халата; полы его раскрылись и разлетелись в стороны. Легкая округлость внизу ее живота не оставляла сомнений: это была ранняя стадия беременности. Ее рука, пройдясь по коже, повторила выпуклую линию.

— Видите? Я беременна. Сроку четыре-пять месяцев. Я не могу сказать точно, понимаете, потому что не вступала в сношения больше пяти лет.

Ложная беременность, подумала Эвелин, и потянулась за блокнотом. Почему она не могла его найти? Ее рука коснулась его в темноте, потом нащупала карандаш. Она попыталась писать, но карандаш сломался. Сломался ли, — соображала она, — или просто гнулся в руках.

Она снова услышала скрип половиц, и догадалась, что Барбара вернулась в кресло-качалку. Почти сквозь сон она поискала глазами источник света, но не смогла найти.

— А как насчет других млекопитающих? — спросила Эвелин, зевая в очередной раз.

— Ах-ах. Так же. Я не знаю, один ли это сорт паразитов, который приспосабливается ко всем видам млекопитающих, или все-таки свой для каждого. Но самцов не бывает. Нигде. Только самки и зараженные самки.

— А птицы?

— Я еще не знаю, — просто сказала она. — Подозреваю, что в самой идее полов заключена часть игры. Это так непохоже на правду. Зачем два? Одного достаточно.

Допускает недоговоренности, — записала она. Но полно, записала ли? Опять куда-то подевался блокнот. Она зарылась в груду одеял не то мехов на кровати, ей было тепло, она чувствовала себя в безопасности. Она услышала звяканье оконной задвижки.

Там, в оконце, зловещее в свете свечи, показалось лицо мужчины. Это был санитар, он смотрел на них. У нее перехватило дыхание, она приподнялась на кровати, свет усилился было и стал резче вокруг нее. Послышался скрежет ключа в замке.

Барбара стояла на коленях возле кровати. Ее одежда была по-прежнему распахнута, и живот ее был огромный. Она взяла Эвелин за руки и крепко сжала.

"Роды — вот что их выдает с головой," — прошептала она. Свет померк на мгновение, металлическое поскребывание и визг дверной ручки сбавили тон, стали не так пронзительны, заворчали и стихли, как турникет, теряющий обороты. Барбара обхватила руками голову Эвелин и притянула ее к своей груди. Эвелин закрыла глаза, ощутила упругую кожу и какое-то шевеление внутри женщины. Стало темней.

— Боль. Почему роды должны быть сопряжены с болью? Почему мы так часто умираем, продолжая свой род? Что-то в этом не так. Я не хочу сказать, что это нелогично; есть чувство, что так не должно быть. Интуиция говорит мне, что это не так. Не так, и не для того, все устроено. Хочешь знать, почему мы умираем родами?

— Да, Барбара, скажи мне, — она закрыла глаза и носом уткнулась в теплое.

— Это из-за яда, который они впрыскивают в нас, — говоря, она ласково гладила волосы Эвелин. — Белая дрянь, отходы физиологии. Они говорят нам, будто она и делает нас беременными, но это вранье. Она уродует нас, даже тех из нас, в которых не сидят паразиты. Она загрязняет матку, заставляет ее расти слишком большой для родового канала. Когда нам, девочкам и полу-девочкам, наступает пора родиться, мы вынуждены проходить через канал, испорченный ядом. В результате — боль, а иногда смерть.

— А-ах, — в комнате было очень тихо. Снаружи начинали трещать цикады. Она снова открыла глаза, ища взглядом дверь и мужчину. Она не могла их найти. Она увидела свечу, стоявшую на деревянном столе. Кажется, в соседней комнате был камин?

— Но так вовсе не должно быть. Нет, нет. Девственные роды, это вполне безболезненно. Я знаю. Скоро я увижу это снова. Ты помнишь теперь, Ева? Помнишь?

— Что? Я… — она слегка приподнялась, не желая отстраняться от уютного тепла другой женщины. Где палата? Где бетонный пол и зарешеченное окно? Она почувствовала, как быстро забилось ее сердце и попыталась вырваться, но Барбара была сильней. Она крепко прижала ее к своему животу.

— Слушай, Ева. Слушай. Уже начинается.

Ева приложила руку к вздувшемуся животу и ощутила в нем движение. Барбара слегка вздрогнула, наклонилась и прижала к груди что-то влажное и теплое, что-то, что шевелилось у нее в руках. Она подняла это к свету. Девственные роды. Маленькая девочка, крошечная, весом всего-то в фунт или два, не кричала, а с любопытством оглядывалась кругом.

— Можно, я подержу ее? — всхлипнула она, и слезы хлынули на тельце крошечного человечка. Какие-то еще люди толпились вокруг, но она их не видела. Ей было все равно. Она вернулась домой.

— Тебе сейчас лучше? — спросила Барбара. — Ты помнишь, что с тобой было?

— Только немножко, — прошептала Ева. — Я была… теперь помню. Я думала, что я… это было ужасно. О, Барбара, это было так страшно. Я думала…

— Я знаю. Но ты вернулась. Стыдиться тут нечего. Это все еще случается с нами. Мы сходим с ума. Мы запрограммированны на сумасшествие, все наше зараженное поколение. А наши дети — нет. Успокойся, моя радость, и подержи ребенка. Все это забудется. Это был плохой сон.

— Но это было так по-настоящему!

— Это уже прошло. Теперь ты снова среди подруг, и в битве мы побеждаем. Мы должны победить: матки не у них, а у нас. Наших детей все больше с каждым днем.

Наших детей. Ее собственных, и Барбары, и… и Карен, да, Карен. Она подняла голову и увидела свою старую подругу, и та ей улыбалась. И Клара, и Джун, и Лора. А чуть подальше, с детьми, Саша. А… это кто? Это…

— Привет, мама. Тебе лучше?

— Гораздо лучше, дорогая. Уже все в порядке. Барбара меня вытащила. Надеюсь, больше этого не случится, — она всхлипнула и вытерла глаза. Потом села на кровати, все еще укачивая крошечного младенца. — Как ты назовешь ее, Барб?

Барбара усмехнулась, и в последний раз перед глазами Евы мелькнули зловещие очертания той клетки, синий халат, доктор Барроуз. Мелькнув, исчезли; теперь уже навсегда.

— Пусть ее зовут Эвелин.