Любовь и Ненависть - Эндор Гай. Страница 42

— Ах эти законы! — отвечали ему. — Только найдите себе дом по вкусу — а мы уж отыщем лазейку, и вам позволят приобрести то, что вы хотите.

Самый почетный гражданин Женевы, канцлер Франсуа Трончен (брат доктора Трончена, который пытался добиться для Руссо должности городского библиотекаря), заявил о своей готовности купить Вольтеру любое поместье и сдать ему в пожизненную аренду на любых условиях.

Все, все приветствовали Вольтера в Женеве!

Само собой разумеется, никто уже не помнил о Руссо, который все еще ждал в своей скромной парижской квартирке известий из Женевы. В Женеве было полно семей, разбогатевших на развитии промышленности и банковского дела. Их домочадцы часто навещали Париж из-за жестоких пуританских законов Женевы. А при возвращении домой сколько беспокойства приходилось испытывать им всем, особенно дамам! Не доезжая городских ворот, они снимали с себя корсеты, яркие платья и надевали затрапезные, из грубой черной или коричневой ткани, которые разрешали суровые кальвинистские законы. Они старательно уничтожали следы косметики на лице, снимали драгоценные украшения, так как даже сережки были строго-настрого запрещены. Этим домам приходилось вновь привыкать к надоевшим до смерти правилам, например, каждый день (кроме самых холодных) вставать в четыре утра. А для чего вообще вставать с постели в городе, где не было ни драматического театра, ни оперы, где не давали ни концертов, ни балов! Где даже флирт считался позорным делом и был под запретом.

Само собой разумеется, приезд Вольтера в Женеву стал для ее жителей глотком свежего воздуха, обещанием более веселых времен. От него исходили лучи чего-то интересного, запретного. Наверное, незаконные любовные связи. И конечно же эта невероятная ссора, обернувшаяся невиданной враждой между Вольтером и всемогущим Фридрихом ІІ, королем Пруссии. Снова отважная схватка пера и скипетра! Жители Женевы видели в Вольтере и выгодного партнера для бизнеса. Женевский издатель Крамер тут же подкатился к Вольтеру с предложением быстро издать его собрание сочинений. Город славился своими прекрасными печатниками, которые бежали сюда из Франции во время религиозных гонений. Крамер предложил выпустить необычное издание, непохожее на уже вышедшие во всех европейских странах. Он хотел сделать уникальное собрание сочинений, каждую страницу которого должен был завизировать автор.

Вольтер пришел в восторг от такой идеи и был готов тут же заключить договор. С присущей ему напористостью и энергией он сразу с головой погрузился в работу.

Теперь необходимо было любыми средствами уговорить его остаться в Женеве, убедить, что Швейцария ни под каким предлогом не вступит в уже готовившуюся войну. Никогда. Разве можно пойти на это, учитывая, какие крупные инвестиции женевцы вложили во Францию и сколько денег перевели французы в Женеву? Здесь ему ничто не угрожало. Почему бы Вольтеру не поселиться в великолепном Шато-де-Пранжен, которое пока пустовало?

Вольтер последовал этому совету. Но они с мадам Дени очень скоро поняли, что там невозможно жить — в громадных залах постоянно гуляли сквозняки. Закутавшись в меха, они ежились у пылавших огнем каминов, смотрели из окон на заснеженные пейзажи и просили Коллини принести побольше дров.

Многие состоятельные женевцы приобретали на зиму дома в Лозанне, расположенной в верхней части озера, где, по их мнению, климат не отличался такой суровостью, как в Женеве. Там, в Монрионе, Вольтер получил комфорт, о котором мечтал. К тому же он облюбовал дом на противоположном от Женевы берегу Роны. Сняв оба дома, Вольтер был доволен. Один из особняков он назвал «Восторгом».

Разве можно сравнивать Руссо, ожидавшего назначения на должность городского библиотекаря, с Вольтером, который сразу же снял два великолепных дома (потом он приобретет еще несколько). Его наперебой приглашали к себе самые знатные вельможи Женевы.

Женщины умирали от желания взглянуть хотя бы одним глазком на роскошный прусский туалет мадам Дени. Иногда она тратила на свои наряды такие умопомрачительные суммы, что разъяренный Вольтер гонялся за ней со счетами в руках по всему дому, а она холодно упрекала его в жмотстве, называла негодным скрягой и угрожала собрать свои вещички и немедленно вернуться в Париж.

А все мужчины предвкушали возможность побеседовать с этим тонким остроумцем, поэтом, драматургом, философом, историком, который был еще и блестящим светским львом, входившим в список двадцати самых богатых людей Франции.

В самом деле, можно ли назвать другую историческую личность, так умело «оседлавшую» свой век? На разных этапах жизни Вольтера приглашали к себе почти все императорские дворы Европы. В Пале-Рояле его принимал регент Франции. В Букингемском дворце — ныне покойная королева Каролина. В Люневиле [163] — бывший король Польши Станислав. В Версале и Фонтенбло — мадам Помпадур. Теперь Вольтера зазывала в Вену императрица Мария Терезия [164],— и он непременно ответил бы на ее призыв, если бы не носившаяся в воздухе угроза неминуемой войны.

Но и это еще не все. Герцоги и герцогини приглашали великого француза к себе: кто — в Готу, кто — в Кассель, кто — в Мангейм, кто — в Штутгарт… Папа писал ему из Рима. Русская царица Елизавета Петровна — из Санкт-Петербурга. Его почта была настолько обширной, а затраты на доставку такими обременительными (тогда плата за корреспонденцию взималась с получателя), что он велел изготовить доску с образцами печатей всех желательных для него отправителей и отдал приказ своим секретарям ориентироваться на них.

Ну а что сказать о званых ужинах? Никогда в своей жизни Руссо не устраивал званого ужина. Он время от времени приглашал друга или приятеля на обед. Но ему всегда было не по себе, что у него нет ни столового серебра, ни лакея, который бы прислуживал. Он одновременно гордился своей бедностью и горевал из-за нее.

О каких званых ужинах могла тут идти речь? Но даже если ему в голову взбрела бы такая идея, разве смог бы он все так организовать, внести столько живости и веселья, остроумия и непринужденности, как Вольтер? Разве смог бы он увлечь своих гостей какой-нибудь сногсшибательной историей, как, например, Вольтер, рассказывая о сексуальной жизни Фридриха Великого?

В этой жизненно важной области король был весьма далек от постоянно демонстрируемого им своего величия. Каждое утро он включался в постоянную игру с офицерами. Она называлась «Урони платок». Король украдкой бросал на пол носовой платок, и тот, кто поднимал его первым, удостаивался особой привилегии (назовем это «тет-а-тет») уединиться в покоях с монархом. Но даже в такой ситуации его величество вел себя не так, как требовало его королевское положение, удовлетворяясь пассивной, так сказать, ролью. Нет, нет, Руссо никогда не сплетничал. Памятуя о своей легкой ранимости, о том, какую болезненную реакцию может вызвать у него напоминание о его собственных сексуальных извращениях, он иногда спрашивал окружающих: «Как эти люди осмеливаются так говорить? Как они вообще открывают рот? Разве может этот человек знать все о жизни другого? Ну а если хотите, чтобы я приходил на ваши званые ужины, то разрешите мне принести туда свой инструмент и тихо поиграть. И пусть остальные занимаются тем же. Эдак будет лучше, чем идти на риск и в результате оскорбить пусть даже одного человека своим необдуманным замечанием».

Неудивительно, что мадам д'Эпинэ называла Жан-Жака «медведем». Таким он и был. Молчаливым, резким. Постоянно ворчал. И все же она его крепко любила. Он, конечно, не желал иметь с ней ничего общего. Никаких интимных отношений. Он не только слышал, что она когда-то заразилась венерической болезнью, но у нее не было груди, что выглядело гораздо большим преступлением в его глазах.

«Грудь у нее была такой же ровной, как ладонь моей руки, — писал он позже в своей «Исповеди». — У нее было маленькое худое тело, на котором легко можно было пересчитать все ребра».