Странники в ночи - Быстров Андрей. Страница 11

- Я добиваю только два раза, и второй - по крышке гроба...

- Уэйкман - это имя, а кто такой Джон Мэйалл?

- Зато двойной альбом.

- Блэкмор идеальный, не менее шести...

- Чем торгуешь?

- Хипами...

Подразумевалась группа "Юрайа Хип", а прозвучало это так, будто сказали "картошкой".

На особо примечательных личностей Юра специально обращал внимание Ани.

- Вон, видишь того? - он указал на лысого коротышку в долгополой шинели. - Виктор Петрович, по прозвищу "Лейтенант", из-за того, что всегда в этой хламиде ходит... Один из отцов - основателей тучи, ископаемое, легенда... Славится тем, что любое дерьмо может впарить кому угодно... Любимая фраза - "Си-Би-Эс" фигни не пишет". Ну, название фирмы может меняться. Если пластинка у Лейтенанта - эта фирма фигни не пишет! А окажись она у кого другого, сразу в барахло превращается, виниловый лом...

- А тебя он обманывал? - с любопытством спросила Аня.

- Сколько раз! Как и всех тут.

- И ты?..

- А что я? С ним разбираться невозможно. Заболтает, задобрит, как дважды два докажет, что его пластинка - лучшая в мире, и под болтовню ещё какую-нибудь дребедень вставит. Лучше от него держаться подальше, да приставучий он... Что поделаешь! Хочешь ходить на тучу, играй по здешним правилам, не хочешь - не ходи, никто не заставляет... А погляди-ка на того, надутого! Тоже Витя, кличка - "Хитрый". Любую Югославию за пятнадцать минут в Англию переделает, с гарантией качества...

- А это кто? - Аня увидела в толпе длинноволосого, долговязого молодого человека в очках, с бородой и усами, чье лицо показалось ей отличающимся от прочих в лучшую сторону - не в смысле красоты, а в смысле интеллигентности.

- Игорь Бодров, ещё одна достопримечательность. Сразу четыре клички "Джим Моррисон", "Полковник", "Чернышевский" и "Борода". Прославился тем, что грубо ругал партию и правительство, за что его выперли из нашего, кстати, института. Воображает себя диссидентом, пописывает антисоветские рассказики. Да ну его! Угрюмый тип.

Коловращение меломанов достигало апогея. Уже не были слышны отдельные реплики в сплошном гуле голосов, пластинки по многу раз переходили из рук в руки, порой снова попадая к инициатору цепочки обменов, к изрядному удивлению последнего. Слепили отражения солнечных лучей от витрин магазина, жара набирала полную силу. Кто-то громко хохотал, кто-то разделывал на троих бутылку дешевого "Агдама", кто-то возмущался слишком поздно замеченными дефектами приобретенных в спешке пластинок.

Как потом рассказывал один из свидетелей, в момент наивысшего напряжения электрического поля, создаваемого возбужденным народом, сверкнула над толпой бледная в солнечном свете вспышка, и с последней ступеньки пожарной лестницы спрыгнул на горячий асфальт весьма необычного вида мужчина, невесть откуда взявшийся. Аня заметила его позже, когда он горделиво распахивал черный шелковый плащ, на подкладке которого трепетали живые картины концерта "Пинк Флойд" в Помпеях. Она сразу узнала Моола глаза его блестели, нарумяненные щеки и напомаженные губы лоснились. Он кокетничал, он производил фурор, драпируясь в плащ по самые глаза а-ля Фредди Меркюри. В толпе проносилось жужжание, потому что волшебный голос Моола вливался в каждый разговор.

Моол взмахнул руками, и полтора десятка новейших дисков в фирменной целлофановой упаковке легли на выросший будто из-под асфальта стол, накрытый легчайшей красной мантией, колыхавшейся не то что от дуновения ветерка, а даже от дыхания торопившихся к Моолу тучистов. Ане, отлично знавшей, чем все это безобразие непременно кончится, стало противно. Разозленная, она подскочила к Моолу, схватила его за край плаща.

- Ненормальная, дура, - шумели в толпе.

- Идиоты, - шепотом констатировала Аня и рванула плащ изо всех сил. Он слетел почему-то вместе со всем тем, что было надето под ним - и взорам предстало розовое, как у большой куклы, тело с темными прорехами. Запахло одновременно бензином, ацетоном, клеем "Момент" и всякими другими индустриальными прелестями. Аню затошнило, она покачнулась. Ее поддержал вовремя подбежавший Юра.

- Стриптиз, господа! - весело объявил Моол. - Как всегда, стриптиз!

Юре показалось, что Аня сама набросила на плечи Моола сорванную со стола красную мантию - а под ней Моол уже был одет маркизом.

Разметавшиеся во все стороны диски с тихим звоном обращались в брызги золотых монет, лопавшихся, как мыльные пузыри. Налюбовавшись на это зрелище, солидные меломаны постепенно разбрелись и вернулись к своим делам - ведь что ни говори, пластинок у Моола больше не было, а туча есть туча.

Насупившийся Моол ретировался на периферию. Полы его ярко-красной мантии то и дело гипнотизирующе взлетали, и возле него мигом возник тесный кружок совсем юных почитателей англоязычных звезд. Эту молодую поросль, только начинающую приобщаться к виниловым чудесам, на туче называли пионерами, и для них диски нашлись. Моол очаровывал их непрерывным фейерверком поблескивающих всеми насыщенными цветами спектра конвертов пластинок каких-то небывалых групп и болтал без умолку. В его восторженном монологе можно было разобрать отдельные слова, произносимые неизменно с интонацией безудержного восхищения.

- Великолепно! Чудесно! Превосходно! Непревзойденно! Сказка, фонтан!

Какой-то парнишка робко обратился к нему.

- Я на прошлой туче у вас пластинку взял... Вы мне показывали - на цветной пластмассе, красивая такая... Донна Саммер... А пришел домой обычная черная пластинка, и поет там вовсе не Донна Саммер, а тетка скучная, даже не по - английски...

- Да ну?! - изумился Моол. - Быть того не может! Немедленно исправить недоразумение, сию секунду! Давай сюда свою пластинку!

Парень сунул Моолу диск в неприметной серой обложке. Тот схватил его, полы мантии разлетелись от порывистого движения. Никто не успел заметить, была ли пластинка хоть одно мгновение прикрыта мантией, но конверт засветился в руках Моола золотом и серебром, а вынутая из него пластинка радужно засияла, отбрасывая многокрасочные лучи на лица раскрывших рты пионеров. А в жарком воздухе неведомо как словно зазвучал знаменитый эротический суперхит Донны Саммер "Люблю любить тебя, крошка" соблазняющий, обольстительный, развратный, томно-стонущий, призывный и невыразимо прекрасный, в тысячу раз прекраснее, чем в любых японских колонках.

- Я тебя обманул? - ласково улыбнулся Моол.

- О нет, нет! Дайте мне скорее мою пластинку!

Пионеры вскоре надоели Моолу, и он начал озираться в поисках новых развлечений.

Воспользовавшись тем, что Юра Солдаев погрузился в дискуссии по поводу грядущих обменов, Аня выбралась из толпы и стала в сторонке, в тени большого тополя. Как выяснилось, не она одна избегала находиться в гуще событий. Метрах в двадцати от неё у стены магазина стоял невысокий бритоголовый юноша в длинном, видавшем виды черном кожаном плаще. Левый глаз его закрывала наискосок черная лента с кожаным кружком, отчего он делался похожим на персонажа Леонида Куравлева из фильма "Семнадцать мгновений весны". Аню поразило выражение его лица - холодное, жестокое и надменное. Это лицо излучало ледяное презрение ко всем и всему... Под мышкой он держал несколько пластинок (оскаленные зубы и окровавленные тела на обложке того диска, что сверху), но ни к кому не подходил и ни с кем не заговаривал. Зачем он пришел сюда, подумала Аня, меняться пластинками? Да у кого хватит храбрости вступить с ним в диалог?

- Аня! - голос Юры перекрыл шум толпы.

- Я здесь! - с явным облегчением крикнула она - ей было не по себе даже в безопасном отдалении от бритоголового.

- Я потерял тебя, - Юра подбежал к ней. - Смотри, я поменялся...

Девушка притронулась к рукаву Юриной куртки.

- Кто это? - шепнула она.

- Где? - проследив за направлением её взгляда, Юра помрачнел. - Ах, этот... Лучше не подходи к нему.

- И не собираюсь! Но кто он такой?

- Кличка - "Айсман", - Солдаев нервно хихикнул, увлекая Аню прочь, словно опасался быть подслушанным. - Хорош, да? Не отличишь от оригинала... Кажется, немец по национальности. Свихнулся на Гитлере, фашизме, СС и всем таком. За отворотом лацкана у него самодельный значок со свастикой...