Паром - Искандер Фазиль Абдулович. Страница 18
Кюхельбекер
Защемленная совесть России,
Иноверец, чужой человек.
Что тебе эти беды чужие,
Этот гиблый пространства разбег!
Что тебе от Москвы до Тибета —
Ледовитый имперский простор?
Что тебе это все? Что тебе-то?
Этот медленный мор, этот вздор?
Что тебе это мелкое злобство,
На тебя, на себя, эта ложь?
Как вкусившего сладость холопства
Ты от сладости оторвешь?
Что тебе эти бедные пашни,
Что пропахли сиротским дымком,
Что тебе эти стены и башни.
Цвета крови, облитой белком?
Что тебе? Посмотрел и в сторонку.
Почему же, на гибель спеша,
В ледовитую эту воронку,
Погружаясь, уходит душа…
Лев Толстой в Ясной Поляне
От тесноты квартир, от пресноты,
От пошлости любого манифеста
В горах вам не хватало высоты,
А на земле вам не хватало места.
Какая же устроит благодать
Вас, неустроенных у всех времен на стыке?
И не могла оседлость оседлать.
Хотя пытались многие владыки.
Пытались и пытали эту прыть.
Догадываясь смутно и тревожно:
Движенье мысли невозможно победить.
Хотя, конечно, попытаться можно.
Летело в ночь от страждущей души
Усталому и сумрачному богу:
— Страданием страданье ублажи
И обреки на вечную дорогу!
От Беринга куда-то на Таймыр,
От тесноты в тоске по океану…
Так можно ли, когда неясен мир.
Не бросить, прокляв. Ясную Поляну?
Так, изменяя собственной родне.
Вы в странствиях искали постоянства.
Не странно ли, в такой большой стране
Вы умирали в поисках пространства?
Тесны моря. Объятия невест.
Тесна Сибирь, и тесен каждый город.
О, ищущий руки российской жест
И сладострастно рвущий тесный ворот!
Он верою сломал неверию
Хребет. Но пусты невода.
Он словом победил империю.
Но не был счастлив никогда.
Тютчев
Откуда этой боли крик
Или восторг в начале мая?
Смешной и суетный старик
Преображается и вмиг
Меч гладиатора вздымает!
Многообразна только мысль,
Все остальное исчерпалось.
Над нами тютчевская высь —
Испепелись и воскурись! —
Попробуй взять ее — осталась.
Что чудо лирики? Огонь,
Из бездны вырванный зубами.
И странен стих, как звездный камень,
С небес упавший на ладонь.
Маяковский
Большой талант как бы свирепость
Петровская: — Да будет флот!
Все бывшее почти нелепость!
Наоборот! Наоборот!
Довольно любоваться замком
Воздушным! Настоящий строй!
Довольно прижиматься к мамкам!
Своей обзаведись семьей!
Он ходит яростный и хмурый:
— Не то! Не так! Наоборот! —
Отталкиваясь от культуры.
Культуру двигает, как род!
Он говорит: — Вперед, подранки!
У вас пронзительней права!
Но ваши маленькие самки —
Курдюк, что убивает льва.
Любовь! Любовь! Его химера!
Пантера! Кукла без размера!
Он знает, но глаза, глаза…
Брезгливый комплекс Гулливера
И лошадиная слеза.
Бывает, боль твоя наружу…
Бывает, боль твоя наружу
Не может вырваться никак,
И что-то смутно гложет душу,
И на душе тревожный мрак.
Когда во рту больные зубы.
Вот так какой-то защемит.
Гадаешь, поджимая губы.
Не зная сам, какой болит.
Когда ж среди корявых дупел
Болящий зуб, как некий звук.
Почуял, языком нащупал
Ее пульсирующий стук —
Боль не стихает. Но от века
Страшится хаоса душа.
И даже в боли человеку
Определенность хороша.
Мне снились любящие руки…
Мне снились любящие руки.
Они тянулись и просились.
И музыки далекой звуки
Сквозь толщу жизни доносились.
Сквозь толщу жизни эти звуки,
Сквозь мусор горьких заблуждений.
И эти любящие руки,
Как ветви, с робостью весенней
Тянулись долгое мгновенье
И не решались прикоснуться.
Как будто их прикосновенье
И означало бы — проснуться.
Ушедшей женщины тиранство…
Ушедшей женщины тиранство
Превозмоги, забудь, замкнись!
Опустошенное пространство
Упорная заполнит мысль.
Из прожитого, как из глыбы.
Глядится мысль в грядущий день.
Но грустные ее изгибы —
Живой предшественницы тень.
Промчатся годы, и другая,
Другая женщина уже,
Мысль, словно воду, вытесняя.
Располагается в душе.
И смех ее, и бедный лепет
Нам озаряет Божий день.
Но красоты духовной трепет —
Той, побежденной мысли тень.
И лишь поэт, веками маясь.
Марает скорбную тетрадь,
И мысль и женщину пытаясь
В одном пространстве удержать.