Будь со мною нежен - Крамер Киран. Страница 4

Он помнил тот день, когда поймала краба: завизжав от радости, упустила сеть, краб вывалился и припустил в сторону прямо через ее ногу. Она же, издав восторженное: «Уууу-ух-тыыыы…» – плюхнулась спиной в воду.

И сейчас, под солнцем Атланты, Харрисон улыбался, вспоминая, как кидал камешки в воду и следил за их полетом. И его вовсе не удивляло, что теперь ему хотелось остаться здесь.

Глава 2

Итак, приступ паники случился прямо на глазах у Харрисона. Ах как досадно! Тру даже расплакалась, но это были слезы слабости и огорчения. Эти «неприятные эпизоды», как называл их доктор, невозможно предугадать. И каждый раз, когда случался очередной, – она была уверена, что еще немного и умрет. Она должна была просто дышать, чтобы остаться в живых, и на этот раз не стала зацикливаться на том, что произошло, – Харрисон видел ее и не в таких ситуациях. Тру вспомнился случай, когда она надела белые туфли до Пасхи или, еще хуже, когда добавила говядину в салат с цыпленком, которым так гордилась ее мама. Ей надлежало испытывать смущение, а она даже не покраснела. Да и с чего ей, собственно, краснеть?

Сейчас Харрисон выглядел как взъерошенный Бред Питт после разгульной ночи в каком-нибудь сомнительном заведении. Она смотрела на него и представляла, как его кулак врезается в скулу подвыпившего парня, и тот летит через стол, уставленный пивными кружками, вперемешку с покерными фишками и игральными картами.

Поймав ее взгляд, он вскинул бровь, стряхнул песок с обложки книги и протянул ее Тру. Она заметила тонкую вертикальную морщинку у него на лбу, прямо над носом, и поняла, что больше не может лгать себе. Втайне она была потрясена, что этот болезненный приступ увидел именно он, не репортер из «Энтертейнмент уикли», а мужчина, тот самый, который когда-то – ей было восемнадцать – довел ее до умопомрачительного экстаза. Ей было не по себе, оттого что она абсолютно потеряла контроль над своими чувствами, как и тогда…

Он так и остался единственным…

Да, именно так. Потому что такого никогда не случалось с Дабзом. Он не замечал, а Тру не придавала этому значения и пользовалась вибратором, пусть он и жалкая замена того, что должно происходить в реальности. Только реальность с Харрисоном можно назвать случайностью – это как семидесятипятипроцентная скидка в обувном магазине в тот самый день, когда собака сжевала твои самые лучшие туфли. Вполне непредсказуемая ситуация.

– Ты уверена, что не хочешь выпить? – ворвался в ее размышления голос Харрисона. – Может, сделаем маленькую остановку и выпьем пива?

– Нет, спасибо. – А то будет как в кино: после скандала в баре он наверняка поцелует девушку, прижав к стене, и его длинные золотисто-каштановые волосы, словно завеса, скроют их от чужих глаз.

– Тогда колу?

– Пожалуй… хотя… – Капелька пота нависла у нее над бровью, и она быстро смахнула ее. – Тебя обязательно кто-нибудь узнает, и тогда полетят в воздух куриные наггетсы, а матери поспешат засунуть детей в игровые комнаты, чтобы пообщаться с тобой. Я в порядке, Харрисон, спасибо.

– Надеюсь.

Он надел солнечные очки, а она подумала: «Больно, действительно больно смотреть на него – до того хорош!» – и опустила взгляд на свою книгу.

– Терпеть не могу, когда загибают уголки страниц или скручивают переплет в трубочку.

Харрисон пожал плечами:

– Тогда засунь ее назад под платье.

– Да, так и сделаю. – Тру понимала, что выглядит занудой, но стоит ли обращать внимание?

Тру внимательно посмотрела на него и засунула потрепанную книгу в вырез платья. Не очень удобно: как будто гиря повисла между грудями.

Лучше бы это была рука, большая теплая мужская рука.

– Вот так. Прекрасно. – Она опустила плечи и постаралась вернуться мыслями к Дабзу. У всегда чисто выбритого и обладающего всевозможными талантами и достатком Дабза были, увы, холодные руки. Но это у него наследственное от матери – Пенн Уэринг, представительницы пуританской части семьи.

– Через несколько лет печатные книги исчезнут – их заменят электронные, – сказал Харрисон и придержал дверцу, чтобы Тру могла сесть.

Она скользнула внутрь и взглянула на него. Как о многом хотелось расспросить… Как он живет, дерется ли, как раньше…

Много ли девушек перецеловал, с тех пор как уехал из Бискейна.

– Я отвезу тебя домой. – Усевшись на обитое кремовой кожей сиденье, он дал задний ход.

– Спасибо. – На долю секунды Тру почувствовала свою вину, но тут же сказала себе, что это его идея – отвезти ее домой.

Харрисон включил радио, но тут же выключил, потому что передавали его последний хит «Перекусим, детка…».

– Сексуальная вещица, – заметила Тру.

– Угу.

– К тому же забавная. – Как сам Харрисон, харизматичный и жутко сексуальный. Да, именно такой. А еще – восхитительный. – А часть о «Фиг-Ньютоне» [1] – вообще обхохочешься.

– Ну да.

Тру забыла, что он вообще не получал от нее комплиментов.

– Как тебе пришло в голову такое?

– Ты действительно хочешь знать?

– Конечно.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Как-то мне никак не удавалось заснуть. Тогда я встал, взял пригоршню печенья «Орео» и пакет молока. И представляешь, просто поплыл… – Он щелкнул пальцами. – Сидел на кровати и пел:

подхватила Тру.

Его бархатный голос обволакивал Тру своей нежностью.

– Надо же… – Она коротко вздохнула. – Что называется, прямо из первых уст…

Харрисон усмехнулся.

– Считай, что это твой день.

Ее сердце стучало как сумасшедшее.

– Вчера я слышала, как какие-то ребята ее пели, – даже скорее не пели, а орали во все горло, – выходя из воскресной школы.

Харрисон достал из-под сиденья пачку газет.

– Некоторые видят в этом нечто непристойное, но это не означает, что песня не может доставлять радость. Впрочем, ты никогда этого не понимала.

Тру почувствовала, как лицо ее вновь заливает краска.

– Я не понимала? – Или он забыл? В ту ночь на пляже она двигалась вдоль его тела вверх и вниз, как стриптизерша на шесте, и испытывала такую радость, что самой было страшно.

Харрисон поправил зеркало и повернулся к ней.

– Неприятие исходило от тебя невидимыми волнами. От тебя и твоей мамы. Прямо-таки отторжение всего остального мира.

– Глупости! – Тру снова почувствовала эту старую трещину между ними. Подумать только, столько лет прошло, а ничего не изменилось! И от этого ей стало грустно. – Я радуюсь, когда есть повод, Харрисон.

Или хотела бы радоваться. Разве он не видел тогда, насколько ее жизнь привязана к одному месту? И не было никакой возможности что-либо изменить – ну, может, за исключением той единственной ночи в дюнах на Палм-Бич, которая так и осталась единственной. Остывший песок, полная луна, плывущие облака, его волосы, жесткие от соленой воды, ее выпускное платье, отброшенное в сторону как нечто лишнее…

Это было прекрасно.

– Мне нравится «Перекусим, детка…». Очень. Как, собственно, и многим. Ты вполне можешь с ней взять главный приз на фестивале музыки кантри.

– Спасибо.

Харрисон отвернулся и уставился в окно со своей стороны.

Можно представить, сколько комплиментов он выслушал за свою жизнь. Не счесть. И в конце концов, к этому привыкаешь. Но Тру была совершенно безнадежна в вопросах лести. Да и не только в этом. Не умела готовить печенье – вечно подгорало. И часто бывала нетерпелива. Чем тут гордиться?

– Я успею домой к пяти? – спросила она, надеясь отвлечь от хандры, которая, казалось, охватила его.